– Я… я просто хочу сказать, что из тебя получится замечательная мать, Энни. Правда. Щеки Энни вспыхивают. Она то ли слишком шокирована, то ли слишком смущена, чтобы ответить. С помощью Эди я неловкими пальцами натягиваю пиджак. На плечах ткань ощущается по-другому. Легче. Энни распахивает дверь квартиры. Внутрь врывается город. Микрочастицы дизеля и жирный запах кебабов, да. Но с ними и кофейный аромат жизни и надежды. Уже закрывая дверь, Энни останавливается, поднимает на меня свои серьезные изумрудные глаза и тихо говорит: – Спасибо, Хелен. Моя душа воспаряет. Это уже что-то. Кажется, будто тихие радости жизни, без которых я жила так долго, что успела забыть об их существовании, вдруг снова стали мне доступны. Эди поворачивается ко мне: – Такси? – Нет, – говорю я, желая что-то себе доказать. – Думаю, мне давно пора попробовать прокатиться на автобусе. Что скажешь? * * * Три часа спустя я смотрю на зернистое изображение с камеры домофона. Я надеялась, что это Сильви, которая вернулась из больницы и наконец явилась с новостями про Риту, но нет, это не она. И не Эллиот, который не отвечает на мои звонки. Я вижу седую женщину, просто одетую, показывающую полицейский значок в камеру. В груди панический трепет. Хочется убежать вглубь дома и спрятаться за диваном, как я делала в детстве. Звонок повторяется. У меня внутри что-то крепнет. Ты справишься, Хелен. Я делаю глубокий вдох и открываю дверь. – Никто не пострадал и вас ни в чем не обвиняют, миссис Латэм, – быстро произносит полицейская. – Я пришла сообщить вам о продвижении расследования по делу Армстронга. – Она снова показывает значок и заглядывает в дом. – Можно мне войти? * * * После ее ухода я падаю в плетеное кресло в оранжерее, распахнув двери. Меня окружают террариумы – дело всей моей жизни, сияющее созвездие. Из-за ограды доносится звук церковных колоколов, разлетающийся над Челси. Я верчу в руках визитку, оставленную полицейской, – доказательство того, что мне не приснился этот разговор. Готова ли я поверить, что после стольких лет этот кошмар наконец закончился? Мардж Гривз арестована, сообщила мне полицейская. Подозреваемая сама сдалась в руки полиции после того, как присматривавший за ней работник, который паковал ее вещи к переезду в дом престарелых, обнаружил ружье и старые патроны, спрятанные на чердаке. Предварительное исследование установило, что они совпадают с пулей, которой был убит Дон Армстронг в семьдесят первом году. Гривз сотрудничает со следствием. Да, полиция полагает, что улик достаточно для предъявления обвинения. Я плохо помню, что еще было сказано после этого. Внутри меня уже что-то посыпалось, как снег, складываясь в осознание: моя мать думала, что Дона застрелила я. И она не только простила меня, но и сделала все, чтобы меня защитить. Даже вернулась в «Лонс», прикрываясь своим «психическим нездоровьем», – современные врачи наверняка поставили бы ей постродовую депрессию или даже ПТСР вследствие глубокого потрясения. Она любила меня так же сильно, как лучшие из матерей любят своих детей. Мама принесла ради меня огромную жертву и ни разу не отказалась от своих слов. Я вспоминаю ее слова: «Ты не должна думать, что это сделала ты. Остальное не имеет значения». Я запрокидываю голову и щурюсь на предзакатное солнце, пока перед глазами не начинает мелькать мамино платье с зеркальными осколками, трепещущее посреди деревьев. Мама медленно оборачивается, посылает мне последний воздушный поцелуй, улыбается, а затем исчезает. 54 Рита десять месяцев спустя МОЩНЫЙ ПОРЫВ ВЕТРА пробегает по деревьям, встряхивая весеннюю листву, как пригоршню монет. Рита, на всю жизнь запомнившая список лесных опасностей, перечисленных Мардж, невольно поднимает взгляд. Но никакие ветки не сыплются на землю. В конечном итоге именно Мардж – Мардж! – оказалась самой опасной из всех. Не хуже какой-нибудь бледной поганки. А Рита понятия не имела. – Секундочку, Сильви. – Она останавливается, чтобы отдышаться, и чует сладкий аромат дикого чеснока. Лес пушится по краям. Рита боится, что вот-вот в него провалится. – Ты как, мам? – Сегодня у Сильви такие ясные глаза, что в них отражается лес. – Может, тебе присесть? – Ну уж нет. – Рита бы с удовольствием присела. Она теперь быстро устает. Но отказывается в этом признаваться. Терпеть не может, когда вокруг нее суетятся. Восстановление тянется раздражающе долго. Она часто просыпается с туманом в голове, который рассеивается только через несколько минут. Приходится постоянно просеивать память, чтобы найти нужные повседневные слова и знакомые имена, как раковины в прибрежном песке. Но иногда ее растревоженное сознание выбрасывает на берег неожиданные драгоценности, давно забытые сокровища: голос матери, запах ее волос, папина борода, покалывающая кончики пальцев. По крайней мере, воспоминания о родителях стали ближе. А на этих выходных она наконец почувствовала, что окончательно возвращается к себе – и к семье, изменившейся так, что не узнать. – Мне просто нужно немного перевести дух. – Рита застегивает свое бежевое пальто – подарок Хелен, безупречный крой, не хуже тех, которые ей доводилось надевать во время работы моделью, с чудесной темно-синей шелковой подкладкой. – Ты уверена, что мне все это не чудится, Сильви? Это точно не побочные эффекты лекарств? Сильви смеется, и отголосок этого смеха еще долго тает у нее в глазах. Ее хорошее настроение во многом заслуга Джейка, с одобрением думает Рита. У нее хорошее предчувствие насчет этого лодочника. – Посмотри вон туда, мам, – шепчет Сильви, указывая на лесную полянку, где расположились Энни и Эллиот, сбежавшие от стариков. Эллиот сидит на бревне, Энни – у него на колене. Уткнувшись подбородком ей в плечо, он с улыбкой смотрит на сверток у нее в руках: Поппи, само совершенство, с черным пушком на голове и голубыми глазами, названная в честь матери Риты. Крошечная ручка тянется вверх, ловя в кулачок свет и тень, листья и небо. Сердце Риты переполняется нежностью. Малыши обожают лес. Мы рождаемся с любовью к деревьям в сердце, решает она. Это как любовь к морю. Рита надеется, что, когда осенью молодое семейство переедет в Кембридж и Энни начнет учиться, они все же смогут выбираться в лес, чтобы дать Поппи порезвиться. Она подозревает, что так и будет. Взрыв смеха. Рита оборачивается и всматривается вперед. Господи. Тедди. У нее перед глазами все еще стоят обвисшие лямки его детского комбинезона. Эди, бодрая, в ярко-желтой куртке из искусственного меха. (Тридцать одна тысяча подписчиков в соцсетях, и это только начало, уверяет Энни. Больше, чем все население Барнстапла. Мир сошел с ума.) А еще дальше по тропинке – да, вон они, Хелен и Кэролайн. Болтают. Они беспрерывно разговаривают. Нет, они не похожи на единоутробных сестер. По словам Кэролайн, в ее джинсы из «Таргета» поместится четыре Хелен вместе со всеми ее нарядами от «Шанель». Но почему-то эти двое идеально сочетаются. * * * Дыра в том месте, где должен быть рот. Младенец без лица. Мысль об этом пришла Рите в голову через несколько недель после удочерения Сильви. В голове всплыло смутное воспоминание о ребенке, которого она видела в больнице в детстве, пока восстанавливалась после аварии. Мальчик стыдливо прикрывал рот рукой. После этого она начала беспрерывно думать о малышке Харрингтонов. Найти девочку, поступившую в приют с двусторонней расщелиной нёба или иной челюстно-лицевой аномалией, рожденную в Лондоне в конкретный период времени, оказалось не так сложно, как она думала. Никто не хотел удочерять малышку, которая не умела улыбаться. В свидетельстве о рождении не был указан отец. Небольшое расследование помогло установить, что ее записали под девичьей фамилией Джинни. Дата рождения была сдвинута на день. Уолтер явно приложил все усилия, чтобы замести следы. Бедняжка Джинни к тому моменту уже умерла. Но Уолтер был жив. Рита просыпалась в холодному поту, воображая, что он вот-вот явится, чтобы отнять Кэролайн и настроить соцзащиту против них. Эта тревога всегда давила ей на грудь: человеку, который однажды потерял семью, нетрудно представить, что это может случиться снова. Чем больше у тебя есть, тем больше можно потерять. Лишиться всего в одно мгновение. Робби тоже опасался влияния Уолтера. Его храбрая дочурка уже столько всего перенесла, в том числе множество операций на лице. Поэтому они не рассказывали ни одной из девочек всего, что изначально планировали рассказать. Должны были рассказать. Ей казалось, упоминать Харрингтонов слишком опасно. Чем меньше она о них говорила, тем бледнее становились воспоминания о них, пока вовсе не превратились в смутные тени, мелькающие где-то по краям залитой солнцем поляны. Рита никогда не упоминала о том, что семья, у которой она когда-то работала, как-то связана с биологической матерью Кэролайн, не говоря уже о предполагаемом отце и его трагической гибели. Она планировала рассказать. Даже сберегла несколько газет. Но все откладывала. Они даже не осмеливались свозить девочек в лес. Робби иногда возвращался туда – незаметно, анонимно, чтобы просто побродить там в одиночестве. А еще, работая в своей мастерской, он рассказывал девочкам про деревья, про кольца, которые оставляет время внутри их стволов, про сотни видов, живущих в ветвях дуба. Он давал им кусочки дерева – отшлифовать или просто пощупать. Водил их в походы и возил в поездки в другие леса. Рита надеялась, что этого будет достаточно. Но оказалось, что нет, так ведь? Мудрость, пришедшая с годами, и дальновидность, порожденная пребыванием на ледяном краю смерти, подсказывают, что Рита никогда не умела вовремя обо всем рассказывать. Ей всегда мешает страх потерять кого-то, кого она любит. Разумеется, если бы хоть одна из ее дочерей спросила… Но Кэролайн и Сильви, встав на цыпочки, вместе протянули руки к засову и заперли тяжелую дверь. – Мам, не будем забывать про Уолтера, – мягко произносит Сильви, выдергивая ее из мешанины мыслей. – А лучше бы забыть, – отвечает Рита, обходя папоротник-щитовник, который с удовольствием рассмотрела бы получше. * * * Тедди ставит урну с кремированными останками на землю. Его собака кружит рядом, принюхиваясь. – Псина уже облизывается! – восклицает Эди. – Ах ты негодница! Рита замечает, что Кэролайн и Сильви, стоящие бок о бок, незаметно держатся мизинчиками. Они делали то же самое, когда были маленькими. Никогда не объясняли зачем. («Секрет!» – кричали они в унисон.) В детстве все это проделывалось с крайней серьезностью, но сегодня они подмигивают друг другу и прячут улыбки. – Ладно. Где наши голубки? – Тедди оттаскивает собаку за ошейник и осматривается по сторонам. – Ой, оставь их в покое, Тедди. – Эди фотографирует урну на телефон. – Не хватало еще, чтобы малышка надышалась Уолтером. Рита вдруг вспоминает, как Робби объяснял, что, когда в лесу падает огромное дерево, в освободившееся пространство устремляется свет и воздух, спящие семена пробуждаются и новая жизнь устремляется ввысь, хватаясь за свой шанс. – Что ж, прощай, старик, – говорит Тедди, опускаясь на колени, чтобы снять крышку с урны. Рита чувствует себя странно. Несколько секунд уходит на то, чтобы понять, что это не капризы ее затуманенного мозга, ставшие привычными после комы. Это вернулось старое чувство загнанности, которое она испытала здесь много десятилетий назад. – Тедди, – слишком громко произносит Рита. Все поворачиваются и смотрят на нее. – Я надеюсь, никто не обидится… – Она в любом случае это скажет. – Но, думаю, мне не стоит при этом присутствовать. Нет, правда. Я лучше вернусь в дом и выпью чашечку вкусного чаю. – Как только она произносит эти слова, загнанное чувство ускользает, как веретеница с листа папоротника. Иногда Рита даже радуется, что уже не молода. Что научилась говорить «нет». Ее догоняет Сильви. – Не могу притворяться, что скорблю о нем, – тихо бормочет Рита, шагая прочь. – Я тоже. – Сильви достает из кармана ключ от машины и помахивает им в воздухе. – Не желаете прокатиться в «Порше» вместо чашечки чая, уважаемая прабабушка? Тедди одолжил мне свою машину. – Правда? Вот этого монстра, что стоит у ворот? – От одной мысли об этом ей становится смешно. – Нет уж, спасибо. Еще несколько шагов, и сквозь деревья уже проглядывает крыша Уайлдвуда, покрытая красной черепицей. Так странно думать о том, что однажды Поппи унаследует этот дом. И правильно. Несмотря на косметический ремонт и смену имени, он все равно останется Фокскотом. Так же как Хелен останется Герой. (Те же злые, нервные пальцы, что некогда разжигали огонь, теперь создают самые изысканные террариумы из всех, что ей доводилось видеть. Миры под стеклом, воплощение утраченного блаженства.) И садовая калитка, хоть и искусно зашпаклеванная, остается все той же ветхой калиткой, через которую Рита когда-то выбралась в лес на рассвете, одетая в неприличный розовый халатик и ботинки, принадлежавшие человеку, который стал любовью всей ее жизни, но с которым она тогда еще не успела познакомиться. От этой мысли перехватывает дыхание. Когда они подходят ближе, Рита замечает кое-что еще. Копна белых, как молния, волос сверкает и растворяется в колокольчиковой дымке. Фингерс? Следит за ними? Глаза и уши леса. Зеленый человек, хранящий и раскрывающий тайны. Интересно, что еще ему известно.