Пролог. Дитя в закваске Однажды мастер Грандибль понял, что в его владениях, в его сырных туннелях завелся чужак. Судя по звуку шагов, он больше крысы, но меньше лошади. Ночами, когда в горах над туннелями шел сильный дождь, наполняя обширный лабиринт Каверны музыкой капель и струй, незваный гость пел – наверное, считая, что его никто не слышит. Грандибль сразу заподозрил нечестную игру. Его личные туннели были защищены от остального подземного города дюжиной замков и запоров. Проникнуть внутрь невозможно. Однако его соперники-сыроделы дьявольски изобретательны. Без сомнения, кто-то из них нашел способ подселить к нему нечто зловредное, чтобы погубить Грандибля или того хуже – похитить его сыры. А быть может, это происки печально известного Клептомансера. Того, что крадет без выгоды для себя, но факт пропажи всегда вызывает всеобщий переполох. Грандибль намазал холодные трубы на потолке Погибелью Мерринг, представляя, как неведомое существо, мучимое жаждой, слизывает капли конденсата. Каждый день он патрулировал свои туннели в надежде, что вот-вот наткнется на бесчувственное тело с пеной на устах. И каждый день его ждало разочарование. Он устраивал ловушки с проволокой, сахаром и жалом скорпиона, но незваный гость оказался слишком хитрым. Грандибль знал, что существо в любом случае недолго протянет в туннелях, но сама мысль о его присутствии грызла, словно зубы чужака вгрызались в драгоценные сыры. Он привык к одиночеству, и вот его нарушили, и Грандиблю это не понравилось. Большинство обитателей Каверны, лишенного солнца города в толще горы, давно забыли о мире снаружи, а Грандибль почти не вспоминал и о Каверне. Пятьдесят лет он не выходил из своих туннелей и редко видел человеческое лицо, превратившись в отшельника. Сыры стали стали его друзьями и семьей, их запахи и характеры заменили разговоры. Они – его дети, их круглые, похожие на луну головы следили за ним, когда он их мыл, переворачивал и ухаживал за ними. И все же настал день, когда Грандибль с тяжелым вздохом убрал яды и ловушки. Огромная головка кружевного Уизеркрима дозревала в коконе из воска. Защитный слой был поврежден, через прореху проникал воздух, и сыр неизбежно портился. Но Грандибль расстроился не из-за погубленного сыра. На воске виднелся отпечаток ножки ребенка. Значит, это ребенок, и, чтобы выжить, он питается выдающимися сырами Грандибля, плодами его тонкого искусства. Даже аристократы не рисковали съедать за один раз больше одного тончайшего ломтика этого опасного яства, не сопроводив кусочком хлеба или стаканом воды, – для слабого желудка это все равно что глотать рубины, запивая их расплавленным золотом. Грандибль начал оставлять там и сям кувшины с водой и хлеб, но к ним никто не притронулся. Его ловушки явно приучили дитя к осторожности. Шли недели. Порой Грандибль долго не видел следов присутствия незваного гостя и начинал думать, что дитя исчезло. Но несколько дней спустя он обнаруживал горку сырных корок в нижнем туннеле и понимал: чужак просто переместился в другое укрытие. Со временем он осознал немыслимое. Ребенок не умирает. Ребенок не болен. Ребенок прекрасно чувствует себя посреди мрачного великолепия его сырного королевства. По ночам Грандибль иногда просыпался от странных снов, в которых перед ним плясал светловолосый чертенок, оставляя крошечные отпечатки на стилтонах и мягких сырах. Еще месяц – и Грандибль был готов признать себя околдованным. Но тут выяснилось, что ребенок вполне обычный – он упал в чан с молоком для сыра Неверфелл. Грандибль не слышал ничего подозрительного, потому что молоко уже сквасилось и заглушило всплеск. Даже наклонившись над огромным чаном и погрузив палец в безупречную, с легким блеском, упругую, словно сливки, массу, он ничего не заметил. Только вернувшись к чану с длинной лопаткой, чтобы разделить закваску на части, Грандибль внезапно увидел замысловатой формы борозду на поверхности. Она была заполнена зеленоватой сывороткой, а контур ее напоминал человеческое тело с расставленными руками и ногами. Со дна чана всплывали, лопаясь, крупные пузыри. Несколько секунд мастер непонимающе моргал, созерцая феномен, а потом понял, в чем дело. Он отложил лопатку, схватил другую, побольше, и воткнул ее в самую глубину, зачерпывая и сливая закваску, пока не почувствовал, что подцепил что-то тяжелое. Упершись коленями в чан, он дернул лопатку, как рыбак, пытающийся вытащить из воды детеныша кита. Все мышцы в его теле напряглись от натуги, но наконец над поверхностью появилось нечто, перепачканное закваской. И это нечто отчаянно вцепилось в лопату. Свалившись на пол, существо перевернулось, чихая и отряхиваясь, выкашливая тонкую молочную струйку, а Грандибль упал рядом, задыхаясь от неожиданных физических упражнений. Ребенок. Судя по росту, лет шести или семи, только очень худой. – Как ты сюда попал? – проворчал Грандибль, отдышавшись. Ребенок не ответил и просто сидел и трясся, словно бланманже, виновато глядя из-под бесцветных ресниц. Грандибль подумал, что, наверное, представляет пугающее зрелище. Он давным-давно оставил попытки выглядеть презентабельно в той мере, в которой требует двор. По правде говоря, он взбунтовался. Намеренно забыл большинство из двухсот Лиц, которым его научили в детстве, как и всех остальных. И каждый день упрямо носил одно и то же выражение, не утруждая себя заменой. Лицо номер 41 – «Спящий барсук»: выражение сердитого интереса, подходящее почти во всех ситуациях. Он так долго носил одно Лицо, что оно врезалось в его черты. Волосы торчали седыми космами. Ладони, орудовавшие лопатками, потемнели и огрубели от воска и масла, словно нарастив корку. Да, неудивительно, что ребенок смотрит на него с испугом, – должно быть, и правда боится. А может, притворяется. Рассчитывает, что выражение страха поможет ему обвести Грандибля вокруг пальца. Выбрал подходящее Лицо из своего ассортимента, словно карту из колоды. В Каверне ложь – искусство, и все здесь – опытные художники, даже дети. «Интересно, какое Лицо он покажет теперь? – подумал Грандибль, потянувшись за ведром с водой. – Номер 29 – “Непонимающий олень перед гончими”? Или 64 – “Фиалка, дрожащая под внезапным ливнем”?» – Давай-ка посмотрим, – пробормотал он, и не успела выпачканная в закваске фигура пошевелиться, как он окатил ребенка водой. Показались длинные косы. Ага, девочка! В испуге она попыталась укусить его, продемонстрировав полный набор молочных зубов. Младше, чем он думал. Лет пять, но для своего возраста высокая. Пока девчонка фыркала, чихала и откашливалась, он схватил ее за подбородок и принялся стирать с лица остатки закваски Неверфелла. Потом поднес фонарь к маленькому личику. Однако это не девочка издала испуганный вопль, а Грандибль при виде лица своей пленницы. Он резко выпустил ее подбородок и отпрянул, ударившись спиной о чан, из которого ее и выудил. Рука с фонарем задрожала, и маленькое хищное растение, светящееся внутри, злобно ощерило тонкие зубы. Повисло молчание, нарушаемое только звуками капель, стекавших с длинных кос девочки, и ее приглушенным сопением. Грандибль забыл, как изображать удивление. Он много лет не практиковался в Лицах. Но, как ни странно, обнаружил, что все еще может испытывать это чувство. Удивление, недоверие, испуг и очарованность одновременно… А потом его накрыла мощная волна жалости. – Гром небесный, – тихо пробормотал он, созерцая явившееся ему лицо, потом прочистил горло и постарался говорить ласково: – Как тебя зовут? Девочка осторожно облизывала пальцы и молчала. – Где твоя семья? Отец? Мать? Его слова имели не больший эффект, чем монеты, упавшие в грязь. Она смотрела, смотрела, дрожала и смотрела. – Откуда ты взялась? Только после того, как он задал ей сотню похожих вопросов, она наконец тихо и неуверенно прошептала, и ее ответ звучал, как всхлип: – Я… я не знаю. И это был единственное, чего он смог от нее добиться. «Как ты сюда попала? Кто тебя послал? Чья ты?» – «Я не знаю». Он поверил ей. Она одна, эта девочка. Странная и ужасная. Она так же одинока, как и он. Даже больше, чем он, ведь он сам искал одиночества. И больше, чем способен осознать ребенок в ее возрасте. Внезапно Грандибль понял, что хочет удочерить ее. Решение снизошло на него само. Много лет он отказывался брать подмастерье, зная, что любой помощник будет стремиться предать его и занять его место. Но это дитя – совсем другое дело. Завтра он придумает родословную странной юной пленнице. Объяснит, что она поранилась во время приготовления сыра и ей пришлось забинтовать лицо. Устроит церемонию приема в подмастерья. И поможет ей вписать в документы имя Неверфелл Грандибль. Но сегодня в первую очередь он пошлет за маленькой бархатной маской. Без лица Прошло семь лет с того судьбоносного дня. В поздний час мастер Грандибль, ворча и зажав руке связку ключей, брел по туннелю. С его плеча свисала огромная белая лента сыра-косички, а рядом с ним суетилась худенькая девочка. Это было уже не то испачканное закваской, моргающее белесыми ресницами существо, так испугавшее мастера Грандибля. Но она не была похожа и на своего хозяина – сдержанного и неразговорчивого, упорного и осторожного в словах и действиях. Нет, несмотря на все свои старания, она являла собой комок беспокойства и нетерпения, длинные ноги не могли устоять на месте, а локти сшибали предметы с полок. Рыжие волосы были заплетены во множество коротких тонких косичек, чтобы не падали на лицо, на сыр и прочее. Прошло семь лет. Семь лет в сырных туннелях, где она тенью ходила за Грандиблем и таскала ведра с молоком и горшки с горячим воском. Семь лет она переворачивала сыры, ловко взбиралась на высокие полки и обнюхивала мякоть, определяя степень созревания. Семь лет она училась ориентироваться в туннелях по запаху, потому что сырный мастер Грандибль жалел денег на лампы-ловушки. Семь лет она спала в гамаке, подвешенном между полками, и ее единственной колыбельной был тихий звук, который издавал сыр Уитвистл, пока его изумрудная корка растягивалась и усаживалась. Семь лет она помогала Грандиблю защищать территорию от губительных атак других сыроделов. Семь лет она разбирала и пыталась чинить какие-нибудь штуковины, чтобы заполнить долгие часы. Она изобретала машинки для разделения сырной массы и тройные венчики и научилась получать удовольствие от слаженной работы шестеренок. Семь лет Грандибль не позволял ей ни на секунду покидать его туннели и говорить с кем-либо без маски. А что же те пять лет, которые принадлежали только ей, когда она не была его подмастерьем? Она почти ничего не помнила. Эта часть ее памяти была гладкой и онемевшей, как зарубцевавшийся шрам. Иногда, лишь иногда она убеждала себя, что припоминает какие-то смутные образы, но не могла ни описать, ни понять их. Темнота. Светящаяся струйка пурпурного дыма, что окутывает ее и поднимается вверх. Горечь на языке. Вот ее единственные воспоминания о прошлом, если это и правда воспоминания. Ничей разум не может оставаться чистым листом, как бы ни закрывался человек от мира. Свой разум Неверфелл превратила в альбом для хранения воспоминаний, заполняя его обрывками историй, слухами и рассказами, которые ей удавалось добыть у разносчиков, приходивших забрать сыры или принести молоко и припасы, и дополняя их собственным воображением. Достигнув мечтательного возраста двенадцати лет, она знала о Каверне все, что можно было узнать благодаря ушкам на макушке, хорошей памяти, неутомимому любопытству и бурной фантазии. Она знала о блестящем дворе, полностью зависевшем от прихотей великого дворецкого. Она знала об огромных караванах верблюдов, которые непрерывной вереницей доставляли в Каверну продукты и увозили предметы роскоши, создаваемые искусными мастерами и стоившие дороже бриллиантов такого же веса. Все это изготавливали и на поверхности, но только в Каверне были подлинные мастера, которые творили влияющие на память вина, вызывающие видения сыры, обостряющие чувства специи, захватывающие разум в плен духи? и замедляющие старение бальзамы. Однако слухи не могли сравниться с настоящим живым посетителем. – Когда она придет? Я могу приготовить ей чай? Вы видели, я подмела полы и покормила личинками ловушки в фонарях? Я же могу подать чай, правда? Назначим время? Вопросов было так много и они были столь неохватны, что разум Неверфелл не мог с ними справиться, и они вылетали из нее штук по шесть сразу. Вопросы раздражали мастера Грандибля, она это чувствовала, но сдержаться не могла. Даже его хмурое многозначительное молчание только подмывало ее спрашивать вновь и вновь. – Можно… – Нет! Неверфелл отпрянула. Ее настойчивость или неуклюжесть временами вызывали у мастера Грандибля приступы дикой ярости, и она жила в постоянном тихом ужасе перед ними. На его лице никогда ничего не отражалось, оно сохраняло вечную мрачность и невыразительность дверного молотка. И хотя она научилась чувствовать его настроения, вспышки злости охватывали его внезапно и длились несколько дней. – Этой посетительнице – нет. Я хочу, чтобы ты сидела на верхнем этаже, пока она не уйдет. Его ответ подкосил Неверфелл. В унылом и однообразном распорядке ее жизни посетитель был не просто праздником – он был благословенным лучом света, жизни, воздуха, цвета и новостей. За несколько дней до визита она испытывала почти болезненное возбуждение и ее мозг гудел от предвкушения. После визита ей становилось легче дышать, а разум получал новые воспоминания и мысли, которые можно было по-всякому вертеть, как ребенок крутит подарки. Сущая мука – в последний момент узнать, что ей отказали в общении с гостем, и уж просто невыносима мысль, что ее лишили возможности его увидеть. – Я… я подмела все полы… Слова прозвучали жалобным мяуканьем. Последние два дня Неверфелл с особым старанием выполняла свои обязанности и находила себе дополнительную работу, лишь бы мастер Грандибль не имел повода запереть ее во время прихода посетительницы. У нее перехватило горло, и она сморгнула, сдерживая слезы. Мастер Грандибль уставился на нее, но в его лице ничего не изменилось. Ничто не мелькнуло в глазах. Может быть, он собирается ударить ее. Или просто думает о чеддере. – Иди надень маску, – проворчал он и пошаркал прочь по коридору. – И не болтай, когда она придет. Неверфелл не стала тратить время на удивление внезапной перемене, а поскакала за своей черной маской, валявшейся под гамаком в горе инструментов, потрепанных каталогов и разобранных часов. За годы носки бархат погрубел и истерся. Однажды, много лет назад, она осмелилась спросить, зачем ей надевать маску, когда к ним кто-нибудь приходит. Ответ Грандибля был откровенным и жестоким: затем же, зачем ране нужна корка. В тот миг она поняла, что безобразна. И больше никогда не задавала этот вопрос. С тех пор она жила в страхе, что увидит свое мутное отражение в медных горшках, и отшатывалась от бледных дрожащих образов, приветствовавших ее в кадках с сывороткой. Она ужасна. Наверняка это так. Она слишком уродлива, чтобы ей позволили выйти из туннелей Грандибля. Однако в глубине души Неверфелл притаился крошечный узелок упрямства. По правде говоря, ее никогда не привлекала мысль провести всю жизнь в окружении головок стилтона. Поэтому имя женщины, самонадеянно напросившейся к ним на чай, заронило в Неверфелл робкую надежду. Неверфелл сбросила кожаный передник и торопливо накинула жакет, на котором были почти все пуговицы. Она едва успела привести себя в подобающий вид, когда дверные колокольчики объявили о прибытии мадам Вес-перты Аппелин, знаменитой создательницы Лиц. Создатели Лиц существовали только в Каверне. Мир снаружи в них не нуждался. Только в лабиринте подземного города дети никогда не улыбались. В наземном мире младенцы смотрят в лица матерей и постепенно понимают, что две яркие звезды, которые они видят, – это глаза, похожие на их собственные, а широкий изгиб – рот, как у них. Даже не думая, они растягивают губы, подражая улыбкам матерей. Расстроившись или испугавшись, они сразу же понимают, как гримасничать и кричать. Дети Каверны так не умеют, и никто не знает почему. Они торжественно смотрят в лица матерей, но не подражают их выражениям. В их чертах нет ничего неправильного, но какое-то звено в их душах отсутствует. Им приходится заучивать эмоции одну за другой, медленно и мучительно, иначе их лица останутся пустыми. Эти тщательно изучаемые выражения зовутся Лицами. Дети в самых дешевых яслях учат всего несколько, подходящих для их положения, да и зачем им больше? Более состоятельные семьи отправляют детей в детские сады получше, где их учат двум-трем сотням Лиц. Большинство обитателей Каверны всю жизнь пользуются только теми Лицами, которые усвоили в раннем детстве, но богатая элита иногда нанимает создателей Лиц, специалистов по выражениям, и учится у них. В модных кругах новое красивое или любопытное Лицо может вызвать больше волнения, чем нитка черного жемчуга или элегантная шляпа. Для Неверфелл это была первая возможность увидеть создателя Лиц, и ее сердце нетерпеливо стучало в груди, когда она бегом возвращалась к хозяину. – Можно я открою дверь? – спросила она, опасаясь, что перегнула палку.