— И теперь целы? — спросил Шатохин. — Конечно, куда денутся. В подполье стоят. — Вы мне отдадите одну из них? — Можно хоть обе. — Спасибо. Канистра-то одна была? — Да. — Тогда достаточно пока одной… Распрощавшись с Гребенюковыми, через полтора часа Шатохин уже снова был на окраине города. Подвесив на крючок в телефонной будке авоську с бутылкой и пол-литровой баночкой облепихового варенья (подарок, от которого не удалось отказаться), он позвонил к судмедэксперту Добрынину. Трубку долго не снимали. Шатохин бросил бы свою затею дозвониться в воскресный день, если бы не знал слабость Добрынина в выходной день поспать, понежиться в постели до полудня. Пока было начало двенадцатого, и Шатохин не терял надежды. Наконец терпение его было вознаграждено. — Алло, — услышал он густой баритон Добрынина. Голос звучал недовольно и нетерпеливо. Шатохин назвался, поспешил спросить: — Помнишь на даче в Саврасине несчастный случай? — Конечно, дней десять назад. Симкин, кажется. — Симакин, — поправил Шатохин. — Алкогольное отравление исключается? — Какое алкогольное. Помню, он выпил. Но для такого мужика — слону дробина. Отравы какой-то глотнул. Если материал у тебя — там есть заключение. Ошибка исключена, гарантирую. — Да, я видел. Есть маленькое «но». Твоя помощь требуется. — Подходи в понедельник с утра. — А если сейчас? — А сейчас выходной. Жена в машине ждет. Посмотри в окно, день какой. Последняя возможность набрать грибов. — Добрынин сделал ударение на слове «последняя». Отказывать он не умел, и скрытая просьба оставить его в покое сквозила в интонациях. — Больше часу не отниму, обещаю, — сказал Шатохин. — А жене за ожидание — баночка облепихового варенья. Очень вкусное. — Ладно, — после продолжительной паузы сдался Добрынин. — Буду через полчаса. Когда Шатохин в переполненном автобусе добрался до бюро экспертизы, темно-зеленые добрынинские «Жигули» уже стояли во дворе. Сам Добрынин в плаще и берете сидел в своем кабинете, хмуро поигрывая ключами от машины. — Еще и ждать себя заставляет, — проворчал судмедэксперт. — Что у тебя такое сверхсрочное стряслось? — Вот, — Шатохин протянул бутылку. Добрынин взял, посмотрел на свет, меланхолично ключиком сковырнул пробку, понюхал. — Ну и что, — сказал, ставя бутылку на стол, — чемеричная водная настойка. — Такой же отравился Симакин? — Ну нет, — с усмешкой возразил Добрынин. — От такой он бы в худшем случае животом недельку маялся. Та — спиртовая была, и концентрация раз в пять—десять, по цвету сужу, повыше. — Уверен? — Абсолютно. Ну, не абсолютно, так на девяносто девять. Добрынин поднялся, достал из шкафа папку, полистал, показал Шатохину: — Вот данные вскрытия, вот анализ настойки из недопитой бутылки, вот — из полной. Показатели идентичны. Концентрация очень высокая. Достаточно выпить стопку — паралич дыхания обеспечен. — Сильно, — сказал задумчиво Шатохин. — Нет, нужно срочно повторить анализ. И из этой бутылки, — кивнул он на принесенную, — взять пробу. Понимаешь, если ты не ошибаешься, то это скорее всего не несчастный случай. — Поехали, — со вздохом сказал Добрынин. — Куда поехали? — За лаборанткой. И к Егоровой заехать нужно. Бутылки в комнате вещественных доказательств находятся. Без нее как возьмем?.. Добрынин оказался полностью прав. Спустя четыре часа он сам с нарочито-безразличным видом передал Шатохину письменное доказательство своей правоты — настойка, взятая у Гребенюковых, и та, которой отравился Симакин, разительно отличались. Убийство? Шатохин вглядывался в неровные размашистые строчки добрынинского почерка, размышлял. Пожалуй, утверждать категорически, что убийство, преждевременно. Важно еще встретиться с вороватым экспедитором с фармацевтического завода. Вдруг да после майских праздников он продал новую порцию настойки, покрепче. Исключить такое нельзя, однако сомнительно. Да, но, однако же, Симакин выпил. Знал, нет ли — что, но выпил сам. Кто-то подлил ему в стакан, а потом подменил бутылки? Возможно. Но кто и зачем? Нужно постараться узнать, чем Симакин был занят во второй половине дня. Последнего своего дня. Да, но это завтра, в понедельник. А нынче? С учительницей пока повторно встречаться незачем, к сказанному нового она не добавит. А вот с институтским другом Симакина, с Рогожиным, повидаться надо. Добраться до дома, где жил Рогожин, было несложно — дом стоял в трех троллейбусных остановках от управления. Выйдя на проспект, Шатохин не заспешил, решил пройтись пешком. Больно хорош был этот солнечный вечер. Улицы полны народу; часто мелькали в толпе букеты, корзинки с грибами, горожане возвращались из пригородных лесов, с садовых участков. Шатохин не спеша поужинал в своем любимом кафе у центрального кинотеатра, еще побродил, понаблюдал, как загораются огни в густеющей синеве вечера, и лишь потом зашагал к дому Рогожина. Дверь открыл сам хозяин, мужчина лет тридцати пяти. Шатохин правильно сделал, что не поспешил. Хозяин вместе с семьей вернулся домой буквально перед его приходом. В углу в прихожей лежал туго набитый рюкзак, кинутая на него охапка черемуховых веток с агатовыми капельками ягод; у входа — две пары женских резиновых сапожек. Сам глаза семейства, еще не успевший переодеться, предстал перед Шатохиным в видавшей виды штормовке, наверняка помнившей студенческие годы владельца, в сапогах с короткими голенищами. — Входите, — пригласил он тоном, будто они договаривались о встрече. — Интересуюсь вашим другом Симакиным, — сказал Шатохин, войдя. Рогожин коротким оценивающим взглядом посмотрел на него и сказал: — Вроде товарищ от вас уже разговаривал со мной. Впрочем, если необходимо еще, то, пожалуйста, пройдите в комнату. Хозяин не заставил себя долго ждать, появился в комнате уже без штормовки и сапог. — Сейчас жена приготовит кофе, — сказал он и сел в кресло, пригласив Шатохина последовать своему примеру. — Так что бы вы еще хотели узнать об Алексее? — Прежде всего почему он, имея диплом, работал линейным мастером в ателье? — Не просто диплом, — сказал Рогожин. — Красный, с отличием. А ответ банальный — деньги. До четвертого курса не встречал человека, которого бы, как Алексея, меньше всего интересовали деньги. Шахматы, волейбол, резьба по дереву, наука, конечно. И вот появляется первокурсница Ирина. Талантов никаких, зато первая красавица в институте. Он влюбляется по уши и женится. Первое время они живут душа в душу. Перед его дипломированием рождается у них дочь. У молодого папы красный диплом — гарантированное место на кафедре. Ура?! И тут выясняется, что в институте он не остается. Ирина, оказывается, уже распорядилась его будущим. Он должен прилично содержать семью. Он хорошо знает телеаппаратуру, поэтому возьмет свободный диплом и пойдет в ателье, поработает мастером. Рогожин умолк, обернулся к двери. В комнату входила жена Рогожина, одетая по-домашнему, в легкое ситцевое платье, она катила перед собой столик-поднос. — Угощайтесь. Очень хорошо с кофе облепиховое варенье. Мы в последнее время пристрастились. Шатохин невольно улыбнулся, беря чашку с кофе: второй раз нынче его угощают облепиховым вареньем. И у Рогожиных наверняка со своего садового участка. Еще лет пять—семь назад про этот «сибирский ананас» мало кто знал, а теперь повальная мода на целебную вкусную ягоду. — Так вот, — продолжил Рогожин, — пообещал он тогда через год вернуться в институт. Но где там. Первый раз поддался, а потом ручным сделался. — А почему они развелись? — Здесь ларчик самой простой системы: Ирина никогда не любила Алексея. — А сам он не хотел больше в институт? — Я постоянно звал. Особенно после его развода. Он говорил: время ушло. И к деньгам, видимо, привык, хоть и не сознавался напрямик. Чтобы защититься, даже при его способностях минимум два года требуется. — Заметно было, что к деньгам привык? — Жадность? Нет, этого я бы не сказал. Хотя однажды он меня удивил. Весной, в середине так мая, у меня в лаборатории сразу два места освободились. Я решил: возьму его одного на две эти ставки. С руководством согласовал. И вот как-то вечером пошел вместе с Галей, — Рогожин посмотрел на жену, — приглашать его. Он выслушал и говорит: «Подумать надо». Как будто не понимает, чего мне стоило договориться, — ведь прямое нарушение финдисциплины. Разозлился на него, хотел сразу уйти. Зову Галю, она не идет, стоит у стола, книги листает. Там целая стопка лежала. Семь или восемь. Может, девять. Старые. Тоже начал листать. Он подходит, спрашивает: «Нравится?» Цены, говорит, нет этим книгам. Золотые! — Не запомнили, что за книги? — Нет, — мотнул головой Рогожин, поставил пустую чашку на поднос, — я бегло глядел. Приключенческие, а названий не вспомню. — Кажется, — сказала жена Рогожина, — что-то хрустальное в одном названии. Пробка или стопка хрустальная. Еще там «Тайна венценосцев»… Еще… — Да-да, — перебил жену Рогожин, — «Тайна венценосцев» была. Книги, конечно, не золотые, но дорого должны цениться. Две, помню, в прошлом веке, в середине, изданы, остальные — в самом начале нашего.