Дог, рыча, делает несколько шагов ко мне и начинает лаять. Я дрожу, изо всех сил удерживая себя на месте. Еще немного, и меня вырвет на него. То-то обрадуется. Сглатываю и медленно, по шажочку, отступаю в сторону дома. Может, там все же есть кто-то. Может, дверь открыта. Дог глухо ворчит и устремляется ко мне. Беги. Срываюсь с места и стрелой лечу к дому. Прыгаю на крыльцо и хватаюсь за ручку. Но она не поворачивается. Дверь заперта. Вот так попала. Пес бросается на меня. Бьет передними лапами в грудь, и я лечу с крыльца в грязь. Ударяюсь головой о землю. К глазам подкатывают слезы. Я не могу подняться и не рискую сопротивляться. Замерев от страха, смотрю на острые оскаленные зубы, чувствую на лице горячее, вонючее дыхание, слышу злобный рык. – Держи! – командует мужской голос. Зубастая пасть закрывается, но пес остается на мне и глухо рычит, прижимая лапы к моим плечам. Шаги. – Ну, Зверь, кого ты тут поймал? Поднимись, дай-ка взглянуть. Пес – Зверь, ха – отскакивает в сторону. Я сажусь и начинаю подниматься. – Не двигайся. – Незнакомец останавливает меня сердитым взглядом. Я снова сажусь в грязь и смотрю на него: близко посаженные глаза, замасленные волосы, похож на Уэйна. Отец Феб? – Ты кто, черт возьми, такая? – Я – Кайла, п-п-подруга Феб, – выдавливаю я. При упоминании имени уши у Зверя чуть заметно вздрагивают. – У этой ничтожной голодранки в друзьях только четвероногие. – Мы вместе учились. – И что? Ты должна знать, что ее здесь больше нет. Что тебе нужно? – Повидать ее маму. – Ее здесь тоже нет. Убирайся. Смотрю на него, потом на пса. – Давай. Поднимайся и уходи, пока я не передумал. Встаю. Зверь рычит громче. Бросаюсь к воротам – только бы удержал. Уже у цели слышу за спиной погоню. Не оборачиваясь, пролетаю последние шаги, распахиваю ворота и тут же захлопываю их за собой. Слышу, как щелкает замок, как врезается в препятствие Зверь. Ворота вздрагивают, но выдерживают. У дома хохочет отец Феб. – Не возвращайся! – кричит он. И не подумаю. Видишь, что случается, когда пытаешься сделать что-то хорошее? Все, хватит. Отныне Феб для меня закрытая книга. Мой «Лево» показывает 4.8. Как же так? Такая же картина наблюдалась и в больнице, там я тоже бежала в страхе. Оба раза уровень должен был провалиться. Я иду по дорожке, и меня трясет. Бежать нет сил. В какой-то момент приходится остановиться – ланч спешит покинуть желудок. Чудесно. Мало того, что вся в грязи и голова раскалывается от боли. И что там с головой? Трогаю пальцами затылок, моргаю от боли и вижу на пальцах кровь. Должно быть, ударилась сильнее, чем думала. А все из-за скалящегося чудовища с вонючей зубастой пастью. Хочется прямо сейчас упасть на землю и не вставать. Давай, шевелись. До дома несколько миль. Ничего не поделаешь. Сзади торопливые шаги. Кто-то бежит за мной. В страхе оборачиваюсь. Может, хозяину не понравилось, что я не спешу, и он послал вслед Зверя? Но нет, это женщина. Спешит, поднимает руку. – Подожди. – Через несколько секунд она догоняет меня. Отдувается. – Ты хотела меня видеть? Я – мама Феб. Я смотрю на нее – редкие, всклокоченные волосы перевязаны на макушке, вокруг глаз глубокие морщины тревоги и беспокойства. Моя решимость не иметь никаких дел с Феб и ее родственниками ослабевает. – Знаешь о ней что-нибудь? Что с ней случилось? Пожалуйста, пожалуйста, скажи мне. Она хватает меня за руку цепкими пальцами. Я киваю и морщусь – больно. – Поранилась? Дай-ка посмотрю. – Женщина вытаскивает носовой платок и осматривает мой затылок. – Ничего страшного, царапинка. Хотя можно и зашить. Извини за Зверя. Как Феб пропала, так он теперь на всех кидается. Любил ее очень. – Этот дог – ее любимец? – Да, да. Ходил за ней как привязанный, поджав хвост. Будто щенок-переросток. Может, Боб поэтому и злился – как-никак собака-то сторожевая. – При упоминании Боба в глазах ее мелькает страх. Как можно быть замужем за таким человеком? А если он – твой отец? Женщина нервно оглядывается, словно боится, что муж появится из-за поворота, и я поворачиваюсь и быстро иду по дорожке в противоположном направлении. Она не отпускает мою руку и идет за мной. Молчаливая мольба. И в голове у меня голос Эйдена: представь, каково это, не знать, что случилось, беспокоиться. Подумай сама. – Я видела Феб в прошлые выходные, – говорю я наконец. – Случайно. – Где она? – В Лондоне, в больнице. – Господи, что с ней? Она поранилась? – Нет, с ней все хорошо. – Не понимаю. Тогда почему она в больнице? – Ее зачистили. Женщина словно спотыкается, и я, позабыв об опасности погони, тоже останавливаюсь. – Ох, Феб, – шепчет она. – Не видать мне тебя больше. – Ее глаза наполняются слезами. – Мне очень жаль. – Она довольна? Здорова? – Да. – Спасибо, что пришла… что рассказала. Я продолжаю свой путь, мать Феб бредет домой. И ветерок доносит ее негромкие слова: – Может, так оно и лучше. Может быть. – Да что с тобой случилось? – спрашивает Эми. – Упала. – Разувайся здесь и не тащи всю эту грязь по дому. Кстати, и пахнет от тебя не слишком хорошо. – Спасибо. Эми заталкивает Джазза в кухню, снимает с меня одежду в прихожей, загружает тряпки в стиральную машину, а меня отправляет в душ. Царапина на голове больше не кровоточит и легко маскируется волосами. Мама, вернувшись домой, застает нас троих в кухне, где мы пьем чай и делаем домашнюю работу. – Какие вы все прилежные. – Она вскидывает бровь, как будто знает намного больше, чем может показаться на первый взгляд. Вечер. На кровати мурлычет Себастиан. Я пытаюсь уснуть. Голова еще болит, но боль уже не острая, пронзительная, а тупая, ритмичная. Я рада – несмотря даже на стычку со Зверем, – что встретилась с матерью Феб. По крайней мере, она знает теперь, что случилось с ее дочерью. А еще я знаю, что они не станут штурмовать больницу и поднимать шум. Отцу наплевать, что случилось с его ребенком, а мать не посмеет ему возражать. Может, так оно и лучше, сказала она. В какую бы семью ни отправили Феб после больницы, там ей точно будет лучше, чем в родном доме. Не удивительно, что она ни с кем толком не ладила, кроме, разумеется, животных вроде того жуткого дога. В больнице у нее было такое счастливое лицо. Разве то, что с ней сделали там, не милосердие? Может, и моя семья была не лучше. Я закрываю глаза крепко-крепко, но голос все равно не затихает. Он говорит такое, чему я не верю, что не хочу слушать. Сейчас, когда темно и тихо, голос в моей голове звучит особенно громко. Мама и папа не придут за тобой, Люси. Они не хотят тебя. Они отдали тебя, и ты никогда больше их не увидишь. Холодно. Я подтягиваю одеяло. Простыни какие-то не те, колючие. Вообще все не так, как должно быть, даже воздух другой и вкус у него непривычный, солоноватый. Как будто его принесло с моря, которого я до сегодняшнего дня никогда не видела. Прячу голову под подушкой, но голос остается.