Но больше всего мне запомнилось то, что папа сказал в самом конце: – Надеюсь, однажды он сможет простить тебя, Долорес. Отец был очень, очень грустным. – Ты хрупкая, как бабочка. Чужое прикосновение может убить тебя, ты знаешь это. Но ты можешь ранить других людей так же сильно. Одним движением можешь перевернуть Землю вверх ногами. Одним словом сломать чью-то жизнь. Помни об этом. Я поклялась себе, что буду помнить. – Рука Вильяма – ее вылечили? – Я не знаю, милая, – вздохнул отец. – Мистер и миссис Веланд отказываются говорить со мной. Кажется, они вернулись в Норвегию, и Вильяма будут долечивать там… – Папа, а тело чинить легко? – Нет, это очень тяжело. – Но врачи умеют? – Хорошие врачи – умеют. – А в Норвегии хорошие врачи? – Надеюсь, хорошие. – И я надеюсь, что там самые лучшие врачи на свете! – воскликнула я, размазывая руками слезы по лицу, и с жаром добавила: – Папа, я сделала это не специально! Ты же веришь мне? Я не хотела, чтобы все так получилось. Я не злая. Я не хочу думать, что я злая… – Один очень умный человек когда-то сказал: «Никогда не ищи злой умысел там, где, скорее всего, имела место обыкновенная глупость». Эта мудрость всем так понравилась, что ей даже дали особенное название: «Бритва Хэнлона». Я тоже часто достаю эту «бритву», чтобы отсечь ненужные подозрения и не искать коварное зло там, где его не было… Так что давай мы достанем ее и в этот раз и решим, что ты не злая, а просто немного… – Глупая, – закончила я, горестно вздыхая. Папа грустно улыбнулся и дал мне руку, обтянутую перчаткой. – Сглупила, – поправил он меня. – Что случается со всеми. Главное – понять это и постараться не повторять. – Я больше не буду злиться на мальчиков… И кричать на них. И бросать в них палки… Хоть они мне и не очень нравятся. Но пусть живут, да? Как комары – они ведь тоже не очень, но если их не замечать… Папа то ли засмеялся, то ли застонал, я так и не поняла: уже стемнело, и я не видела его лица. Мы шли домой по мокрой от вечерней росы траве, и он держал меня за руку. И совсем-совсем не злился. А дома нас ждал теплый камин, и ужин, и мама с добрыми глазами. И Сейдж. И если они и дальше будут любить меня, то я постараюсь быть самой лучшей девочкой на свете. 3 Хочу твоей любви 2011 год, мне тринадцать лет У Сейджа в гостях девушка. Они вдвоем заперлись в его комнате. Я забралась в соседнюю и сидела тихо, как мышь. Приложила к стенке стакан, прижалась ухом к донышку и слушала. Они говорили о чем-то, хихикали, слушали музыку и листали учебники. Оба готовились к поступлению в университет. Сейдж решил изучать право, а она – что-то там еще. Ее звали Тэйла. У нее были кудрявые волосы и пронзительный смех. Казалось, будто дикая птица кричит. Я бы с удовольствием свернула этой птице голову. Сейдж вырос так, что стал больше папы. Ему уже восемнадцать, а на вид все двадцать пять: огромный детина, которому я едва достаю до плеча. Голос у него громкий и низкий, на лице растет щетина, а руки такие сильные, что он смог бы переломить, как спичку, свою клюшку для хёрлинга. Если бы клюшка его чем-то разозлила… Мама сказала мне, что я тоже почти совсем взрослая, что я меняюсь, расту. Мои волосы стали длинные-длинные. Мелисса часто заплетает их в косы. В моей груди набухли какие-то шарики – ужасно болючие. Я думала, что это рак, но мама сказала, что это грудь растет. И еще пару месяцев назад у меня началась менструация. Господи, хорошо, что мне заранее объяснили, что это, иначе тем утром я бы перебудила весь дом воплями «я умираю!» В общем, я уже не ребенок. Но мое детское обожание и щенячья верность Сейджу почему-то никуда не ушли. Я по-прежнему хотела, чтобы он не встречался с девчонками. Чтобы не заглядывался на них. Чтобы принадлежал только мне, играл только со мной, любил только меня… Звуки в его комнате затихли, и от этой тишины у меня все внутренности сжались в ком. Я приросла ухом к стене и наконец разобрала слова: – Сейдж, а вдруг кто-то войдет? – Двери заперты… Все уехали играть в гольф… Никого нет… Шепоток. Шелест. Движение. – Тебе нравится? – проворковала Тэйла. – Я с ума по тебе схожу… Ты такая красивая… Тэйла… Ты самое прекрасное… Мне в ухо влетел звук глубоких поцелуев, осторожное поскрипывание кровати. Я закрыла глаза и сжала кулаки. В общих чертах я представляла, что там происходит: родители покупали мне книги обо всем на свете, включая «это». Конечно, они были написаны простым языком для подростков и подробности не описывались, но и прочитанного мне было достаточно: «Сначала мужчина и женщина уединяются в каком-то месте, раздеваются и ласкают друг друга, произнося приятные слова. В такой момент у мужчины происходит эрекция, а у женщины увлажняется влагалище. Мужчина вводит пенис во влагалище женщины, что сопровождается приятными ощущениями для обоих…». Звучало все это, конечно, серьезно, но я не представляла, как можно получать удовольствие, когда в тебя что-то вводят. Можно потерпеть, когда тебе вводят катетеры, иглы, ректальные свечи, зонды, суют в уши ватные палочки, засовывают в рот градусник или отсасывающий слюну шланг на приеме у стоматолога… Приятного мало, так? А когда в тебя вводят не инструмент, а часть чужого тела – это как вообще? Кому это может нравиться? Неужели многим, если об этом даже книги пишут? Меня передернуло от отвращения. Я ушла вниз, в гостиную, громко топая ногами, врубила телек, выкрутила громкость на максимум и начала танцевать под Леди Гагу и ее «Bad Romance». Так-то! Мужчина не сможет вводить пенис женщине во влагалище под все эти безумные звуки, громыхающие на весь дом. Только это мне и нужно! – Рам-ма! Рам-ма-ма-а! Га-га-у-ля-ля! Хочу плохой роман! А вот и Сейдж. В одних штанах спустился вниз: волосы всклокочены, губы порозовели, соски съежились в два сердитых бугорка. Тэйла спустилась следом – щеки алые и футболка шиворот-навыворот. И пока она шнуровала свои беленькие «адидасы», Сейдж хмуро поглядывал в мою сторону. – Хочу тебя уродливого! Хочу тебя больного! Хочу тебя всего, пока это бесплатно! – начала петь я и прыгать чокнутой лошадью по комнате. Сейдж вышел с Тэйлой на улицу, смачно грохнув дверью. – Хочу твоей любви! Хочу твоей мести! Давай вместе напишем этот порочный роман! Вернулся. У-у-у, неужто мы разозлились? – Хочу твои психи и твою вертикаль! Хочу видеть тебя в зеркале заднего вида! Малыш, какой же ты чумовой! – Долорес, что ты творишь?! – Сейдж выхватил у меня пульт, в который я артистично орала, как в микрофон, и выключил телек. – J’adore l’amour! Et je veux ton revenge![4] J’adore l’amour! Не хочу быть друзьями! – продолжала петь я уже без музыки. И тогда Сейдж схватил меня за руку и больно сжал запястье. – Лори! Я резко остановилась, и рваная челка косо упала мне на глаза. – Что ты здесь устроила?! – заорал Сейдж. Он был взбешен, на волосок от ярости. – Я знаю, чем ты занимался там с ней. – И чем же?! – Засовывал свой пенис ей во влагалище! – сказала я с отвращением. Сейдж пару секунд смотрел на меня в полном замешательстве, потом застонал, закатил глаза и запустил пальцы в волосы. – И это гадко! – закричала я ему в лицо. – Помнишь тот день, когда ты написал на ежика в саду за сараем? Так вот – это еще хуже, чем писать на ежика! – Долорес, – Сейдж тяжко вздохнул и упал в кресло, закинув ногу на ногу, – совсем как отец. Повязать галстук и надеть очки – и будет почти он. – Мне стыдно за того ежика, сколько раз повторять? Пожалуйста, давай об этом забудем. Что касается всего остального: ты не можешь называть гадким то, о чем не имеешь ни малейшего представления. – Мне уже противно тебя слушать! – Что ты вообще знаешь о сексе? – Все, что надо! Я прочитала книгу «Детям про «Это», и «Энциклопедию для подростков», и «Ваша девочка взрослеет», и еще нашла у родителей одну книгу… «для взрослых». Там какая-то акробатика цирковая, только блевотная. – А теперь забудь все то, что там написано, – сказал мне Сейдж. – Секс – это не акробатика. Не анатомия и не физиология. И неважно, кто, что и куда сует. Неважно. Самое главное не увидишь глазами, этого нет на картинках. – Что, еще и кино про это бывает? – вытаращилась я. – Бывает, но речь не о том. Самое главное происходит в голове: твои мысли все улетучиваются. Ты не можешь думать ни о чем – только о человеке, который рядом. И о том, что с ним можно сделать… В хорошем смысле слова. И с его согласия, конечно. Время исчезает, пространство исчезает. И внутри у тебя такой ураган, что кажется: еще чуть-чуть – и голову снесет… И для всего этого достаточно просто поцелуя. Или даже прикосновения руки. Все. Вот это секс. А то, что ты в тех книжках читала, – это все… ерунда. Я замерла посреди комнаты, загипнотизированная голосом Сейджа и тем, как серьезно он все объяснял. И мне так понравилось то, что он сказал, что весь мой гнев, и стыд, и отвращение вдруг куда-то исчезли. А что, если он единственный, кто прав?