— Верхняя левая батарея, товсь! Орудийная прислуга живо разбежалась по орудиям, с громким хлопаньем вылетели пробки из дул, лязгнули крышки зарядных ящиков… Горка светлых песчинок в нижнем отделении часов стала неумолимо расти… Канониры ловко вставили зарядные камеры в фальконеты, и тут же забухали деревянные киянки, заклинивая их в казенной части. Обер-цейхвахтер Симеоне пробежался по батарее, громко стукнул дубинкой по голове ученика канонира, замешкавшегося с запальником, и истошно проорал: — Верхняя батарея левого борта готова!!! Я глянул на скатившиеся вниз последние песчинки и скомандовал: — Залпом, огонь!.. Снопы огня в облаках белого дыма протянулись над водой, резкий грохот заглушил вопли буревестников. Я довольно кивнул и бросил вытянувшемуся рядом обер-боцману Андерсену: — К раздаче винной порции и приему пищи — приступать. Мне сервируйте в каюте. И пригласите юнкера ван Брескенса с его эскюэ ко мне на обед. Хватит ему абордажников дрючить… Что? Травят за борт оные эскюэ? Тогда без них… В каюте плюхнулся в свое кресло и прикрыл глаза. Запах кожи, стали и пороха, разбавленный ароматом арманьяка, с оттенком вездесущего трюмного смрада, острые оттенки моря — все это раньше умиротворяло, создавало ощущение домашнего уюта, а сейчас… Давит что-то и давит на сердце… вот только что — никак не могу понять. По своим крошкам соскучился? Не иначе, так… Но ничего… — Мой господин без настроения? — Земфира приняла у меня меч, метнулась к комоду и вернулась уже со стопкой, полной арманьяка, и куском хлеба с паюсной икрой. — Есть немного… — Я опрокинул в себя рюмку. — Ты сама как? Не мутит? — Мой господин… — Сирийка присела в глубоком книксене, а потом рассмеялась и крутнулась в танцевальном па. — Мой господин, ваша недостойная рабыня родилась на корабле… Я просто кивнул ей и, взяв с ломтя хлеба кусочек икры, забросил его в рот. Не мутит так не мутит, одной заботой меньше. — Жан… — Сирийка примостилась на подлокотнике кресла и склонилась к моему уху. — Жан, а зачем ты заставил меня взять свои лучшие платья и драгоценности? Неужели возьмешь с собой на прием к какому-нибудь герцогу? А-а-а, я догадалась: ты просто хочешь всегда видеть меня красивой? — Ты и без этих побрякушек красивая… — после паузы сказал я. Признаваться, что везу ее к отцу, отчего-то не хотелось. Но надо… — Скажи, моя ласточка, ты скучаешь по дому? По родным? Сирийка скользнула мне на колени, прижалась к груди и прошептала: — Иногда… по маме и отцу… Но когда ты со мной, все горести проходят… А почему ты спрашиваешь? — Может так случиться, что ты скоро увидишься со своим отцом. — Так ты… — Земфира отстранилась, в ее глазах блеснули слезы. — Ты везешь меня отдавать?.. Я покачал головой и прижал к себе девушку: — Глупая ты… Сама решишь, отправляться с ним или нет. А я приму любой твой выбор… — Правда? — Сирийка недоверчиво посмотрела на меня. — Правда. И еще… Я хочу, чтобы ты поняла: ты достойна большего, чем имеешь со мной. Я никогда не смогу взять тебя в жены, никогда не смогу официально признать наших детей; мало того, может так случиться, что у меня появится жена — увы, даже помимо моего желания. Нам надо подумать, как быть… — и добавил, видя полные возмущения глаза сирийки: — И еще раз: я приму любой твой выбор… — Ты не будешь меня принуждать? — Земфира заговорила после долгой паузы, во время которой проницательно смотрела мне в глаза. — Нет. — Хорошо, мой господин… — Сирийка улыбнулась. — Я верю тебе и поступлю по велению своего сердца. А что до всего остального, тобой перечисленного… Знаешь… мне гораздо важнее твоя любовь. И большего не нужно… Я поймал ее ладошку и прижал к своим губам. В голове мелькнула мысль, что если сирийка все же решит отправиться со своим отцом, мне ее будет очень не хватать… — Клятые размазни!!! — Дверь брякнула и, громко топая сапожищами, в каюту ворвался Тук. — Ну ничего, три шкуры спущу со стервецов… — Не бурчи, братец, лучше присядь и налей себе… — я показал глазами на флягу. — И вообще, ты о ком? — Простите, сир… — Логан узрел Земфиру на моих коленях и сконфузился. — О ком же еще, об этих лоботрясах, конечно. — Его милость ведет речь о своих оруженосцах, наверное. — Сирийка ловко плеснула арманьяка в стопку и подала Логану. — Благодарю вас, прекрасная госпожа… — скотт с поклоном принял рюмку, смешно зажмурил глаза и опрокинул ее содержимое в рот. — Уфф… О них, стервецах… Позорят меня, ироды… — Сир!!! — в каюту заполошно влетели близнецы. — Сир!!! В замке на донжоне спущен ваш флаг, а маяк подает какие-то сигналы. Мы сами видели в подозрительную трубку… — Подзорную трубу… — машинально поправил я Луиджи, а потом вскочил с кресла и заорал: — Что?! Как «приспущен», мать вашу?! После чего, уже догадываясь о причине своей непонятной тревоги, вылетел на палубу и уставился на замок. Что случилось с флагом — я так и не рассмотрел, но огонь на маяке действительно бился, словно в истерике. А мгновением позже на стенах замка появились маленькие клубки дыма. — Сир… Палят из пушек: очевидно, хотят привлечь наше внимание… — тихо подсказал Тук. — Время у нас есть, можно… — Веренвен, лево руля!.. — не дослушав, рявкнул я. — Да шевелитесь, мать вашу… Что, черт возьми, могло случиться? Что? И Фен с Фиораванти два дня назад сорвались в Гуттен без объяснений… Не дай бог, что-нибудь с малышками или Матильдой — на кол посажу клятого жида… Ледяные тиски тревоги не разжимались до самого причала. Да так и не разжались… Не дожидаясь, пока шебека пришвартуется, я выскочил на причал и схватил за шиворот замершего на коленях рыбака: — Что случилось? Какого хрена сигналы подавали? Говори… Рыбак висел в моих руках как тряпка и молчал. Я крутнул головой и увидел неподалеку еще троих, тоже стоящих на коленях. Да что за хрень? Сознание наотрез отказывалось, что-либо понимать. — Где староста, мать твою? Где все? Мужик, не поднимая голову, указал в сторону замка. Луиджи и Пьетро, не дожидаясь команды, стали выпрягать лошаденку из телеги. Но они не успели закончить: к причалу примчался старшина замковой стражи Торвальд Баумгартнер с парой стражников и заводными лошадьми. Увидев, как он повалился на колени, я ничего не стал спрашивать, вскочил в седло и погнал коня к замку. Ни на что хорошее уже не надеялся. Потому что все стражники были одеты в черное. Влетел в замковые ворота, соскочил с седла, совсем было собрался бежать в покои, но замер, увидев, как во двор выходят мои ближники. Последним появился Соломон. Он шел покачиваясь, неверными шагами, лицо еврея было смертельно бледным, вокруг глаз чернели круги; создавалось впечатление, что это идет мертвец, какой-то непонятной силой поднятый из могилы. Не доходя до меня пару шагов, еврей упал на колени, поддернул воротник, обнажил шею и склонился к земле. Не глядя по сторонам, я выдрал из ножен эспаду и шагнул вперед. — Что с детьми? Соломон ничего не ответил и только больше склонил голову. Отливающий серебром клинок со свистом вспорол воздух и со смачным хрустом впился в поросшую черным пушком шею. Нереально алая струя крови хлестнула по мощеному брусчаткой двору. Карминовые капельки беспокойно закачались на чахлых травинках, пробившихся в щели между камнями… Видение было настолько живым и ярким, что когда я открыл глаза, дико удивился, увидев лекаря живым и невредимым. — Что с детьми? — едва выдавливая из себя слова, повторил я вопрос. — Сын мой! — бросился ко мне падре Михаэль, замковый капеллан. И осекся, увидев кончик эспады у своего горла. — Я в последний раз спрашиваю… — Дык, в детской… — прошептал священник, с ужасом посматривая на слегка подрагивающее острие возле своего кадыка. — С няньками же… Ноги разом перестали держать, но выручили близнецы, стойкими солдатиками выросшие у меня по бокам. — Господин… — натужно прохрипел Соломон, не вставая с колен. — Я сделал все что мог, но… но… — Сир… — Фиораванти шлепнулся рядом с лекарем. — Хозяин… — Фен присоединился к ломбардцу. — Господин… — Баумгартнер, лязгнув доспехом, тоже преклонил колени. — Призываю в свидетели святую Богородицу! — рявкнул Логан откуда-то из-за моей спины. — Если вы немедленно не объясните, что случилось, я лишу вас жизни… — Тихо! Я поднял голову и увидел, как ко мне идет Брунгильда, жена Логана. Переваливаясь словно утка и придерживая рукой громадный живот, она быстро добралась до меня, крепко ухватила за локоть и потащила за собой, в беседку подле замковой стены. — Господь забрал даму Матильду… — горячо шептала она по пути. — И ребеночка, еще не рожденного. Два дня как схоронили. Знаю, любил ты ее… Ты поплачь, поплачь… легче станет… Эй, кто там, живо подать нам… Слуг опередил Логан, подсунувший мне флягу с арманьяком. Все еще не понимая, что случилось, я судорожно глотнул… — Пятого дня прибыл в приют для паломников при Гуттене странствующий августинец Корнелий… — как сквозь подушку доносился до меня хрип Баумгартнера. — С частичкой мощей святого Бонифация… Дама Матильда обласкала оного монаха и приложилась губами к мощнице. Монах убыл, а четвертого дня у госпожи начался…