И почему нет? Почему, вашу мать, нет? Что касается Уэнди, тут я знаю не больше вас. Наверное, я мог бы воспользоваться «Гуглом», этим магическим шаром двадцать первого столетия, чтобы проследить ее жизненный путь и узнать, сумела ли она реализовать свою мечту, заиметь свой эксклюзивный магазинчик одежды, – но с какой стати? Что было, то прошло. Утраченного не вернешь. После пребывания в «Стране радости» (от которой рукой подать до городка Хэвенс-Бэй, не забывайте об этом), разбитое сердце представлялось мне уже не столь важным. И руку к этому приложили Майк и Энни Росс. * * * В результате мы с отцом съели его знаменитую куриную запеканку без нашей гостьи, что, возможно, вполне устраивало Тимоти Джонса, хотя он пытался это скрыть из уважения ко мне. Я знал, что к Уэнди он относится примерно так же, как я – к подруге Уэнди, Рене. Тогда я думал, что он ревнует к Уэнди, занявшей важное место в моей жизни. Теперь полагаю, что он видел ситуацию гораздо более ясно, чем я. Не могу сказать наверняка, об этом мы никогда не говорили. Не уверен, что мужчины знают, как говорить о женщинах серьезно. Поев и помыв посуду, мы уселись на диване, пили пиво, ели поп-корн и смотрели фильм с Джином Хэкменом в главной роли, который играл крутого копа с пунктиком на женских ногах. Мне недоставало Уэнди – которая, возможно, в тот самый момент слушала, как в «Пиппине» поют «Поделись лучиком», – но вечеринка без женщин имеет определенные преимущества: к примеру, есть возможность в открытую рыгнуть или выпустить газы. На следующий день – мой последний день дома – мы пошли прогуляться вдоль заброшенной железной дороги, которая прорезала лес за домом, где я вырос. Мама твердо и решительно требовала, чтобы мы с друзьями держались подальше от рельсов. Последний товарный поезд «Джи-эс-энд-дабл-ю-эм» прошел по ним десять лет назад, и между ржавыми рельсами уже проросли сорняки, но для мамы это ничего не меняло. Она не сомневалась: если мы будем там играть, еще один поезд (скажем, «Пожиратель детей») обязательно промчится по дороге и превратит нас в фарш. Вот только мама сама угодила под внеурочный состав: метастатический рак молочной железы в сорок семь лет. Это вам не товарняк, а гребаный экспресс. – Мне будет недоставать тебя летом, – признался отец. – А мне – тебя, – ответил я. – О! Пока я не забыл. – Он сунул руку в нагрудный карман и достал чек. – Первым делом открой счет и положи на него деньги. Попроси ускорить проверку чека, если это возможно. Я взглянул на сумму: не пятьсот долларов, как я просил, а тысяча. – Папа, ты можешь себе это позволить? – Да. Главным образом потому, что ты работаешь и мне не приходится оплачивать твою учебу. Считай, это твоя премия. Я поцеловал его в колючую щеку. Этим утром он не побрился. – Спасибо. – Малыш, ты даже представить не можешь, как я рад помочь. – Он достал из кармана носовой платок и деловито вытер глаза, без всякого стеснения. – Извини за водопад. Это трудно, провожать детей. Когда-нибудь ты сам поймешь, но я надеюсь, что после их отъезда компанию тебе составит хорошая женщина. Я подумал о миссис Шоплоу и ее словах: Дети – всегда такой риск. – Папа, ты справишься? Он убрал носовой платок в карман и улыбнулся, широко и безмятежно. – Иногда звони мне, и я буду счастлив. Опять же, не позволяй им заставлять тебя карабкаться на эти чертовы американские горки. Если на то пошло, я бы с удовольствием туда слазил, но я ответил, что такому не бывать. – И… – Продолжения не последовало, и я так и не узнал, хотел ли он дать совет или предостеречь еще от чего-то. – Ты только посмотри! В пятидесяти ярдах от нас из леса вышла олениха. Грациозно переступила через ржавый рельс и остановилась на откосе насыпи, где сорняки и золотарник вымахали такими высокими, что терлись о ее бока. Она застыла, спокойно глядя на нас, навострив уши. И, насколько я помню, воцарилась полная тишина. Не пели птицы, в небе не гудел самолет. Будь с нами мама, она выхватила бы фотоаппарат и защелкала бы как сумасшедшая. Такой острой тоски по ней я не испытывал уже давно. Я быстро и крепко обнял отца. – Я люблю тебя, папа. – Знаю, – ответил он. – Знаю. Когда я вновь посмотрел на рельсы, олениха уже ушла. Днем позже уехал и я. * * * К моему возвращению в большой серый дом в самом конце Главной улицы Хэвенс-Бэй выложенная ракушками вывеска исчезла. Миссис Шоплоу отправила ее в кладовую, поскольку на лето сдала все четыре комнаты. Я благословил Лейна Харди, подсказавшего мне, что надо застолбить место. Летнее войско «Страны радости» уже прибыло, и свободных коек не осталось ни в одном пансионе. Второй этаж я делил с Тиной Экерли, библиотекаршей. На третьем обосновались грациозная рыжеволосая Эрин Кук, специализировавшаяся на искусстве, и Том Кеннеди, коренастый студент последнего курса Ратгерса. Эрин увлекалась фотографией и в школе, и в Барде[8], и ее взяли в «Страну радости» Голливудской девушкой. Что касается Тома и меня… – Счастливый помощник, – представился он. – Другими словами, подай-принеси. Так написал этот парень, Фред Дин, на моем заявлении. А ты? – Аналогично, – ответил я. – Я думаю, это означает, что мы станем уборщиками. – Я в этом сомневаюсь. – Правда? А почему? – Потому что мы белые, – ответил он и по большому счету оказался прав, пусть нам и пришлось заниматься уборкой. Уборщиками в «Стране радости» работали гаитяне и доминиканцы, двадцать мужчин и более тридцати женщин в комбинезонах с вышитым на груди Хоуи, Счастливым псом, почти наверняка это были нелегальные мигранты. Они жили в маленьком поселке в десяти милях от побережья, и их привозили и увозили на двух отслуживших свой срок школьных автобусах. Мы с Томом зарабатывали по четыре доллара в час, Эрин – чуть больше. Один только Бог знал, сколько платили уборщикам. Их, разумеется, эксплуатировали, и довод о том, что на юге полным-полно нелегалов, которым приходится жить и работать в куда худших условиях, никуда не годится. Также, наверное, не имеет смысла упоминать, что происходило все это сорок лет назад. Хотя вот что можно отметить: им никогда не приходилось надевать шкуру. Эрин – тоже. В отличие от нас с Томом. * * * Вечером накануне нашего первого рабочего дня мы втроем собрались в гостиной «Особняка Шоплоу», чтобы получше узнать друг друга и поразмышлять о грядущем лете. Пока разговаривали, над Атлантическим океаном поднялась луна, такая же спокойно-прекрасная, как и олениха, которую мы с отцом увидели на ржавых рельсах. – Господи, это же парк развлечений! – воскликнула Эрин. – Какие там могут быть проблемы? – Тебе легко говорить, – ответил Том. – Никто не собирается заставлять тебя отмывать из шланга «Чашки-вертушки» после того, как засранцы из Восемнадцатого скаутского отряда одновременно расстанутся со своим ленчем на середине заезда. – Я пойду, куда мне скажут, – заявила Эрин. – Если придется не только щелкать фотоаппаратом, но и вытирать блевотину, я вытру. Мне нужна эта работа. В следующем году меня ждет магистратура, а я в двух шагах от банкротства. – Надо попытаться попасть в одну команду, – предложил Тим… и так сложилось, что нам это удалось. Все рабочие команды «Страны радости» назывались по породам собак, и мы оказались в команде «Бигль». Тут в гостиную вошла Эммелина Шоплоу с подносом, на котором стояли пять хрустальных бокалов. Мисс Экерли, вешалка в бифокальных очках, за стеклами которых глаза казались огромными, отчего внешне она напоминала Джойс Кэрол Оутс, сопровождала хозяйку дома с бутылкой шампанского в руках. Том Кеннеди просиял: – Я узнаю французский имбирный эль! Для шипучки из супермаркета бутылка чересчур красива. – Это шампанское, – кивнула миссис Шоплоу, – хотя если ты рассчитываешь на «Моэт э Шандо», юный мистер Кеннеди, тебя ждет разочарование. Это не «Колд дак»[9], но и не из дорогих марок. – Не буду говорить за новых коллег по работе, – ответил Том, – но за себя скажу: любителя «Эпл-зэпл» вы точно не разочаруете. Миссис Шоплоу улыбнулась: – Я всегда так отмечаю начало лета, на удачу. Обычно срабатывает. Еще не потеряла ни одного летнего квартиранта. Берите бокалы. – Мы выполнили указание. – Тина, ты разольешь? После того как библиотекарша наполнила бокалы, миссис Шоплоу подняла свой, и мы последовали ее примеру. – Пьем за Эрин, Тома и Девина, – провозгласила она. – Пусть они проведут удивительное лето и надевают шкуру только при температуре ниже восьмидесяти градусов. Мы чокнулись и выпили. Может, шампанское и не относилось к самым дорогим, но вкус мне очень даже понравился, а оставшегося в бутылке хватило, чтобы наполнить бокалы еще раз. Теперь тост произнес Том: – За миссис Шоплоу, которая укрыла нас от бурь! – Ой, спасибо, Том, это так мило. Хотя скидку на арендную плату тебе все равно не получить. Мы выпили. Я поставил бокал на поднос, чувствуя, что шампанское немого ударило в голову. – Можно подробнее насчет шкуры? – спросил я. Миссис Шоплоу и мисс Экерли обменялись улыбками. – Скоро все сами узнаете, – ответила мне библиотекарша, хотя такой ответ едва ли можно было назвать удовлетворительным. – Не засиживайтесь допоздна, дети, – посоветовала нам миссис Шоплоу. – Завтра рано вставать. Вас ждет карьера в шоу-бизнесе. * * * Первый рабочий день действительно начался рано: в семь утра, за два часа до того, как парку предстояло распахнуть двери навстречу еще одному лету. Мы втроем пошли по берегу. Почти всю дорогу Том не закрывал рта. Он всегда так делал. Наверное, его бесконечная болтовня утомляла бы, не будь он таким забавным и безудержно веселым. Я видел, как Эрин (она шла по линии прибоя, связанные шнурками кроссовки покачивались в ее левой руке) смотрела на него, словно зачарованная. Я завидовал этой способности Тома. Парень он был крупный, далеко – прямо скажем, очень далеко – не красавец, но заводной и с хорошо подвешенным языком. Этого дара мне, увы, недоставало. Помните старый анекдот насчет старлетки, которая растерялась до такой степени, что трахнула писателя?