— Меня зовут Саша, ко мне на ты, — представился вожатый. — Вы теперь девятый отряд, давайте познакомимся, — почти без пауз отрапортовал Саша и первым посмотрел на Максима. Тот представился, и вожатый сразу перевёл взгляд на долговязого парня слева. — Даня. — Вадим, — лохматый тоже обрёл имя. — Олег, — «брат» Дани при ближайшем рассмотрении оказался и не братом — сходство в лицах у них полностью отсутствовало. — Дима, — последним представился толстый. — Хорошо, — кивнул вожатый, судорожно запоминая имена подопечных и от того забывая их в мгновение ока. Он и сам не ожидал, что будет так нервничать от простой встречи с шестнадцатилетними пацанами. Но пацаны, как оказалось, мало чем отличались от него, двадцатидвухлетнего. Ему бы в первый год отряд помладше — он и сам настраивался на десятилеток. Но к ним поставили ещё более юных вожатых. Так что стараясь настроить себя на взрослый лад, Саша торопливо отрапортовал: — Сейчас строимся на линейку, а потом я вам всё здесь покажу. Он развернулся и пошёл через предбанник на улицу. И немало обрадовался, когда услышал нестройные шаги за спиной. Его послушались, а значит первую победу он уже одержал. Площадка для построения не была такой уж большой и всё равно оказалась в состоянии вместить в себя все вновь прибывшие лагерные отряды. Их девятый прибыл почти последним — ждали только самый старший, десятый. Который, возможно на правах старшего, не торопился. Максим от нечего делать стал осматривать неровные ряды по краям асфальтового поля. С самого края гужевались пятиклашки, шумя и пихаясь. И не представляя особого интереса — что интересного может вытворить младший отряд? Ну, если ты, конечно, не вожатый этого отряда. Отряды постарше вели себя спокойнее — девушек пропустили вперёд и те теперь, недовольно переминаясь с ноги на ногу, о чём-то переговаривались друг с другом. Максим зацепился взглядом за одну из них. Если не знать, то можно принять её за пятиклашку, ошибочно отбившуюся от своих — настолько она была небольшого роста. Хотя, наверное, только подслеповатый мог не знать, что пятиклассницы обычно не отличаются особым телесным рельефом — если они, конечно, не героини аниме. А эта была вполне реальной. И одетой не как пятиклассница — та стайка девочек предпочитала яркие заколочки, туфли с милыми перепонками и лёгкие платица, в которые их одевали ещё дома. Эта же была в короткой джинсовой юбке и светло-бежевой футболке с поблёскивающим в солнечных лучах загадочным принтом. Стояла она чуть впереди от основного строя, скрестив не слишком длинные ноги и периодически перекатываясь на рёбра стоп, напрягая, видимо, крепкие сухожилия. Была она примерно по плечо основному «составу» — и это только девушкам — но, судя по независимому виду и ровной спине, её это не сильно волновало. В ожидании торжественной речи она ни с кем не разговаривала, а, как и Максим, оглядывалась по сторонам. У неё были тёмные волосы, отливающие серебром, если она поворачивала голову. И та странная стрижка, когда у лица волосы длинные, а сзади — короткие, и линия волос образовывает что-то вроде треугольника. Максим успел рассмотреть, пока девушка отвернулась к пустующей пока сцене с установленной на ней длинным микрофоном. Несколько раз она пересекалась взглядом и с Максимом — и тот мог окончательно убедиться, что это не приблудившаяся малолетка, а вполне себе его ровесница — у малолеток не бывает обычно таких острых глаз, да и лица больше округлые. А у этой уже какое-то по взрослому рельефное — с острыми скулами, высокой переносицей и впалыми щеками. А вот фигура, напротив, обладала мягкостью и резкими перепадами между грудью и бёдрами. Да и ноги были хорошо очерчены, как у спортсменки. Плохим зрением или отсутствием наблюдательности Максим никогда не страдал. На его лице взгляд девушки так ни разу и не остановился, только проскальзывал, словно по неинтересной картине. Да и вообще облик её транслировал такую независимость, что за всю смену она наверняка заговорит с кем-нибудь, только если её начнут пытать. Общий ненавязчивый гомон проредился сухим близким стуком. Максим инстинктивно повернулся. Рядом с их отрядом строился последний, опаздавший. И ближе всех к нему оказалась высокая блондинка, которая усиливала свой рост ещё и тонкими, как гвозди, каблуками — это они процокали по ровному асфальту. Короткие шаги заставляли длинную светло-розовую юбку с узкими складками развеваться у самого подола. А белая блузка, казалось, отражала слепящий солнечный свет. Длинные волосы был собраны двумя прядками за ушами и подколоты заколкой в виде металлического красного бантика. Так волосы можно было оставить распущенными, и они не лезли в глаза. Девушка была у своего отряда крайней, поэтому она ближе всех встала к девятому. И, по всей видимости, привлекла внимание не только Максима. — Как она тут, по лопухам, будет на своих каблуках шастать? — пробормотал тихонько Вадим, ни к кому не обращаясь. Наверное, собирался он насмехнуться, как над полным Димой. Но талантом насмешника он, по всей видимости, не обладал, так что получилось у него как будто и с восхищением. Девушка его явно не услышала, так что никак не отреагировала. А потом раздался противный звук проверки микрофона. Лагерное население, не сговариваясь, поморщилось, и дружно развернули головы к сцене. Первый акт всеобщего единения. Который, впрочем, так уж долго не продержался — монотонная речь директора достаточно быстро всех усыпила. Впрочем, возможно, это был другой акт единения — единения скукой. Вряд ли задуманной выступающим в галстуке директором, но хорошо выходящий у любого должностного лица. А может, всё дело в школьниках, самые молодые из которых уже вышли из возраста, когда учителей стараются безоговорочно слушаться и верят всему, что те говорят. Что-то вроде защитного рефлекса — не тратить байты памяти на то, что всё равно придётся забывать. То, что директор пытается настроить на позитивный лад, рассказать о важности взаимоподдержки и командной работы, надеется на юношеское участие — понятно, даже если особо не вслушиваться в его голос, усиленный мощным динамиком. Но что ещё сказать тем людям, которых через три недели, если пронесёт от инцидентов, забудешь навсегда? Максим скосил глаза влево и упёрся взглядом в высокую светловолосую девушку. Та стояла ровно, вполоборота глядя на трибину. И сравнение со стройной берёзкой приходило на ум само собой. Разве что из-за затянувшейся речи старшего воспитателя берёзку будто начало незаметно заваливать в сторону — тонкий каблук, по всей видимости, не добавляет навыков удержания равновесия. А высотные здания всегда шатаются на ветру. Максиму вдруг подумалось, что если она вдруг потеряет равновесие, то можно будет героически её поймать. Даже торс непроизвольно напрягся в ожидании возможной команды. Но, несмотря на свой неустойчивый вид, падать девушка явно не собиралась. Да и ближе к ней стоят не-братья Даня и Олег. Которые тоже посматривают в её сторону. И, наверное, тоже мечтают о том, чтобы она начала падать. Или о чём-то более конкретном. Максим снова посмотрел перед собой — та девчонка, которая была меньше остальных, всё так же выделялась из строя, стоя впереди. Она будто не хотела сливаться с толпой, среди которой у неё не будет преимуществ. Видимо, она из тех, кто не подвержен стадному чувству. Её вожатая не делала замечаний, а просто скучала в сторону выступающего воспитателя. А мелкая стояла ровно, как оловянный солдатик. Только ветер, будто нехотя шевелил тёмные прядки, периодически бросая их на маленькое лицо. Но девушка, будто она стояла на присяге, и не думала шевелиться, чтобы поправить причёску. Словно, как солдат на посту, со всей серьёзностью ждала подъёма знамени. И это немного повеселило Максима — видимо, такой палец в рот не клади. Флаг, кстати, действительно стали поднимать под торжественную музыку. Отрядам отдали команду кричать «Ура!», которую все дружно и выполнили. Кричать — это ведь лучше, чем скучать. Третий акт всеобщего единения. Потом отряды отпустили в «вольное плавание», разрешив знакомиться с территорией до полдника — обед всё равно уже пропустили. Солнце окончательно перестало прятаться за полупрозрачные облака. Воздух стал нагреваться и как-то что ли прореживаться, становиться лёгким. Откуда-то вылетели две мелкие капустницы и примостились на аккуратно оформленный куст, будто они — цветы. Максим обвёл взглядом корпуса. Все они напоминали избушки, робко выглядывающие из лесных зарослей. Словно стайка избушат на первом выгуле в большой мир. Покинутая всеми сцена — как ожидающая своего конферансье во фраке и с маленькой бабочкой. А спортивная площадка в отдалении поблёскивала, как леденец, свежей краской, и приглашала поиграть. Максим глубоко вдохнул тёплый воздух. Может, первой впечатление и обманчиво. Но ему определённо начинает здесь нравиться. *** Женька вытянула из-под кровати некогда школьный рюкзачок — хорошо хоть без мультяшных героев и нейтрально-персикового цвета. Пластиковая ручка уже наизготовку торчала, будто маленькая пушка, из-за отошедшей от края собачки молнии. Крайне удобно и вовремя. Женька расстегнула тряпичное отделение и вытянула наружу массажную расчёску. Та металлическими щетинками звякнула о собачку и застряла большой круглой головкой. Женька по инерции дёрнула снова, не догадавшись расстегнуть молнию побольше. Но и этого усилия хватило, чтобы извлечь, наконец, целую расчёску на суд женской спальни десятого отряда. К сожалению, расчёска была не так проста, и, пребывая в рюкзаке, успела сцепиться страстью с небольшой пухлой косметичкой — прямо за удлинённую петлю ручки, с помощью которой можно при необходимости повесить куда-нибудь эту самую косметичку. Которая, описав в воздухе параболу, бухнулась на столик, а потом и вовсе соскользнула под стул. Милана и Вероника с кровати напротив вздрогнули, синхронно посмотрев сначала на материализовавшуюся на полу косметичку, потом — на всё ещё сидящую с массажкой в руке Женьку. Но прокомментировала действо только-только устроившаяся на самом крае подоконника Танька. — Раз-зява, — флегматично сказала она, поудобнее упираясь плечом в оконную раму. Вообще-то, членом десятого отряда она не была — её зачислили в более младший восьмой. Но на правах Женькиной сестры и малого количества народу в комнате просочилась внутрь заняла подоконник. А ещё на правах той самой мелкой, которую вроде как стыдно обижать — не столько по возрасту, сколько по росту. Настолько невысокому, что позволял ей с комфортом помещаться под не слишком широким и длинным окном. Милана с Вероникой безмолвно согласились и снова вернулись к прерванному разговору. А Женька полезла под стол доставать пропажу. Стол был очень низким, поэтому высокой Женьке пришлось покряхтеть и пару раз наступить-таки грязным каблуком на подол длинной юбки. Наконец, вернув косметичку, Женька снова могла усесться на кровать. И приняться за то, что запланировала — за расчёсывание волос. С их длиной и структурой это тот ещё квест. Сначала нужно было снять заколку — папин подарок ещё классе в пятом. Которая пока не потеряла актуальности: красный металлический бантик со стразами вполне уместно смотрелся и на молодой девушке. Потом нужно было перекинуть волосы через плечо и, сжав их в кулаке чуть ниже шеи, начать расчёсывать кончики. Постепенно продвигаясь всё выше. Убедившись, что все «пуки» побеждены, снова откинуть их за спину и расчесать уже с макушки. А потом снова перекинуть всю копну уже на другое плечо и снова пройтись по ней расчёской. В семнадцать уже мало кто носит такие длинные волосы — в том числе, из-за сложностей ухода. Но Женя всё равно не спешила в парикмахерскую. К себе с длинными волосами она за всю жизнь привыкла, и перспектива увидеть на себе что-то вроде каре, как у Таньки, её пугала. — А ты волосы каким номером осветляешь? «Девяткой»? — спросила Милана, которая, оказывается, следила за всеми хитрыми манипуляциями. Женя на автомате опустила взгляд на свой светлый хвост. — Нет, — честно ответила она. — Это мой натуральный. Милана, больше ничего не сказав, отвернулась обратно к Веронике. И сделала вид, что не заметила насмешливого Танькиного прищура, которая будто вместо сестры провозглашала: «Не то, что у некоторых!». В отсутствие Миланиной реакции, Танька приуныла. Опустила стряхнула с короткой юбки невидимую пыль и изменила перекрёст ног, едва-едва дотягиваясь носочками до ближайшей табуретки. Женя упаковывала обратно косметичку, а Танька вытянула шею — так, чтобы её лицо отразилось в зеркале на стене. — Блин, надо было дома подкраситься, — она наклонилась голову, исподлобья глядя на собственный пробор. Который был уже не чисто чёрного цвета — если приглядеться, то вполне можно различить медно-рыжеватую линию волос. — Зачем? — флегматично спросила Женька, глядя зачем-то в дальний угол, где не было абсолютно ничего интересного. Таня покосилась на неё, как на идиотку, но ничего не ответила. Только спросила: — Ты в какую команду будешь записываться? На линейке им велели до завтра решить, кто и чем спортивным будет заниматься ближайшие три недели. Женька пожала плечом. О командах думать отчего-то не хотелось — если уж вспоминать линейку, то больше хотелось думать о том темноволосом парнем с очень светлыми глазами, который на неё пялился. Хотя не сказать, чтобы Женька любила, когда на неё кто-то там пялится. — А я на баскетбол, наверное, — задумчиво протянула Танька. И, вольготно потянувшись, едва-едва не нырнула спиной прямо в распахнутое окно. Но в последний момент успела уцепиться в край подоконника. Громогласно и неразборчиво выразившись по этому поводу. И очень сильно округлив глаза. Женька засмеялась. Кажется, прыснули даже Милана с Вероникой. Чем Таня осталась вполне себе довольна. Она сложила руки под грудью и прислонилась щекой к оконному косяку. — Ты там как Вождь из «Пролетая над гнездом кукушки» будешь, — съязвила Женя, намекая на скромные габариты сестры в рамках баскетбола. Да и не только там. — Да, — с готовностью не расслышала сарказма Танька. — Он там самый умный был. И в конце один и освободился. *** Максим глазел в серо-зелёный потолок. Если память ему не изменяет, то днём он был белым — это глубокая лесная ночь окрасила его в более приемлемые для себя цвета. На тёмной поверхности заплаткой лежал параллелограмм света — не лунного, как могла подумать особо романтичная душа. Всего лишь бледный свет напоминающего жирафа фонаря. Очень яркого, призванного победить любой намёк на вселенскую тьму. Ну, или не дать малышне уписаться от страха в первую же ночь. Темнота Максима не пугала уже давно. Примерно с того момента, как до него дошло: в жизни есть вещи, намного страшнее. Пока, к счастью, понял он это не на личном примере, но представления кое-какие имел. Так что электрические сумерки не рождали в душе суеверных страхов. Зато не мешали рождаться всяким разным мыслям. Соседи по палате уже заснули — всё-таки длительный переезд и смена обстановки мало кого оставляет полным сил. Так что Максима никто не отвлекал. Он то ли где-то читал, то ли просто слышал, что в каких-то кадетских корпусах или около того плакать по родителям после заселения можно было только в первую ночь. Но вторую ночь за это били. Плакать ему и не хотелось. Но кое-какие воспоминания всё-таки толкались в его голове. В тот день было скучно. Дома никого не было — каникулы уже начались, а отпуска нет. Электричество отключили, как нередко бывало в их доме. И гулять идти не хотелось. Оставалось только слоняться по квартире и немного переживать, как бы не потёк холодильник — очень уж не хотелось его разгружать и вытирать полы. Пока этого не произошло, Максим, всё так же от нечего делать, зашёл в родительскую комнату и бездумно выдвинул ящик подзеркальной тумбочки. Нет, ничего конкретного или компрометирующего он не искал — просто маялся дурью. Нитки-иголки, какие-то пластиковые папки, документы… В нижнем ящике ему, наконец, улыбнулось что-то вроде удачи. Большая красная книга формата «А4», покрытая меховой обложкой. В самой середине — что-то вроде фольги с оттиском из четырёх наклонных букв — «ФОТО». Фотоальбом. Из прошлого века, не иначе. Максим взял в руки тяжёлую книгу. Страницы её были сделаны из очень толстого серого картона. И чтобы вставить туда фото, нужно было сначала сделать прорези для уголков — белые треугольники как раз торчали с изнаночной стороны. А на лицевой — чёрно-белые многоугольники. Максим принялся их рассматривать. Никого из этих людей он не знал, или просто не узнавал молодыми. Но всё равно пробегался взглядом по серым фигурам. Вот маленький мальчик держит у телефона трубку старого телефона — ещё с витым шнуром. Вот девушка с завивкой типа лапши и густо накрашенными глазами томно смотрит в камеру. А вот другой мальчик сидит на качелях, очень сильно наклонившись вперёд — ещё секунда, и свалится. Но мальчику всё равно — исследовательский интерес так и сквозил в его затылке.