Мы уселись за обеденный стол наискосок друг от друга перед тарелками со «Сталинградской битвой». Я ничуть не был голоден и сам себе удивился, когда мне вдруг понадобился кусок булки, чтобы подобрать последние капли подливки. Водил хлебом по тарелке круг за кругом, промакивая соус, думая при этом обо всех тех фотоальбомах на заднем сиденье авто Финикийца. Думая о фото у меня в кармане, изображавшем то, чего никак не могло изображать. Стала проявляться мысль, как-то схоже с «Полароидом»: медленно, но неуклонно четко проступая на поверхности. Отрешенным, притворно спокойным голосом я сказал: – Я сегодня видел миссис Бьюкс. – Да ну? – Отец бросил на меня задумчивый взгляд, а потом спросил, мягким, таким же притворным голосом, что и мой: – Как она выглядит? – Она потерялась. Я ее домой проводил. – Рад слышать. Ничего другого я от тебя и не ожидал бы. Я рассказал ему, как нашел Шелли на улице, как она посчитала, что должна сегодня работать, и как не звала меня по имени, потому что не помнила его. Рассказал и как Ларри Бьюкс в панике срезал угол на дорожке, как перепугался до смерти, что она могла выйти на проезжую часть улицы в гущу машин или пропасть навсегда. – Он мне денег дал за то, что я ее домой привел. Я не хотел брать, но он заставил. По мне, отцу это не должно бы было понравиться, и что-то во мне ждало (может, надеялось даже), что он станет стыдить меня. Но отец вместо этого поднялся за «Панамской причудой» и бросил через плечо: – Хорошо. – Разве? Он поставил на стол желе, качавшееся под четырьмя дюймами крашеного крема, и принялся раскладывать его куски по мисочкам. – А как же. Расплачиваясь с тобой, человек вроде Лоуренса Бьюкса внушает себе, будто он снова на коне. Он не какой-то там муж, потерявший жену-старушку, потому что слишком стар, чтобы самому о ней заботиться. Он мужик, знающий, как заплатить кому-то за устранение проблемы. – Он спрашивал, не смогу ли я иногда его выручить. Ну там, не зайду ли когда, не посижу ли с ней, когда его дома нет. За продуктами уедет или еще за что. Отец замер с ложкой «Панамской причуды» у самого рта. – Это радует. Выручать ты умеешь. Знаю, что ты любишь эту старушку-леди. Забавно, а? Мой отец знал, что я люблю Шелли Бьюкс, чего я и сам всего несколько минут назад не знал. – Что-нибудь еще утром случилось? – спросил отец. Мой большой палец забрался в карман рубахи, ерзал там по краю снимка «Полароидом» («Соляридом»?). Я без устали, нервно, беспомощно дотрагивался до него и отпускал, как только домой пришел. Раздумывал, не рассказать ли про Финикийца и стычку в магазине «Мобил», только не знал, как о таком заговорить, чтобы это не звучало детским лепетом. А потом где-то по краешку сознания проползала мысль, та самая, на которую я упорно старался не обращать внимания. Я и приближаться к той мысли не желал, а начни я рассказывать о Финикийце, пройти мимо нее не смог бы. Так что я ничего не сказал о набеге на заправку. Вместо этого произнес: – А я почти закончил ружье-веселуху. – Выдающееся достижение. Праздновать станет легче, когда ты закончишь. Только и будет делов, что на спуск нажать. – Отец встал, собрал тарелки и понес их к раковине. – Майк? – Да-а? – Не слишком горюй, если Шелли не узнает тебя или станет говорить то, в чем нет смысла. – Не буду. – Это как… дом, откуда уже выехали. Дом еще там же, только все из него уже вынесено. Кто-то забрал мебель и свернул ковры. Перевозчики разложили всю Шелли Бьюкс по ящикам и увезли ее. Не так-то много от нее теперь и осталось, помимо пустого дома. – Он соскреб руины «Сталинграда» в мусорное ведро. – Пустого дома и того, что на старых фотографиях. Глава 5 – Ты здесь останешься? – спросил меня отец, направляясь к двери. Одной ногой он уже стоял на крыльце, другой – на гороховом коврике у порога. Молния, беззвучно вспыхнув, высветила клубы низких туч у него за спиной. – Порядком времени прошло с тех пор, как нужна была Шелли Бьюкс, чтобы меня спать укладывать. – Да-а, вполне. Не знаю, должно ли так быть, только так оно и есть, а? Очень уж это было не похоже на моего отца: признать, пусть немного, что жизнь наша как-то не совсем идеальна, – и я, раскрыв рот, чтобы ответить ему, понял, что сказать-то мне нечего. Отец глянул в неспокойный, весь в грозовых тучах сумрак. – Ненавижу по ночам работать. Когда Эл на круг вернется, я только на дневные соглашусь. Мой отец все лето проработал у себя в энергокомпании в ночную смену. У них там кадровая прореха образовалась. Его лучший друг, Эл Мердок, не работал, занимаясь лечением лимфомы. Одного из линейных инженеров, Джона Хоуторна, недавно арестовали за нападение на свою бывшую жену. Слесарь Уилсон ушла рожать ребенка. Неожиданно мой отец стал старшим линейным монтером и работал по шестьдесят часов в неделю, большую часть из них – после того, как я ложился спать. Поначалу мне это нравилось. Нравилось не спать после того, как полагалось лежать в постели, и смотреть легкое порно по каналу, что в те времена называли «Снимимакс»[22]. Только к середине июля все удовольствие пропало из-за одиночества в доме по ночам. Воображение у меня было живое, а в конце июля я совершил ошибку, зачитавшись Зодиаком[23]. После этого пустота в доме всерьез стала выворачивать меня наизнанку. В два часа ночи я лежал в постели и вслушивался в тишину до сухоты во рту, затаив дыхание, ожидая услышать колющийся треск, когда старина Зодиак взломает ломом окно. И, воспользовавшись одним из своих кухонных ножей, вырежет астрологические знаки на моих потрохах – не после того, как я умру, а пока я еще живой, чтоб он услышал, как я буду визжать. Ни о чем таком я отцу не говорил никогда, потому как единственным, что ужасало больше ночных приступов, была мысль, что он возьмет и наймет кого-нибудь мне в ночные няни. Убийца Зодиак только и был способен, что мучить да убить меня. А если отец наймет в Долине какую-нибудь девчушку-подростка укладывать меня в постель в 21.30, а затем проводить остаток ночи в болтовне по нашему телефону, перемывая косточки своим подружкам, то лучше уж мне умереть. Унижение, пританцовывая, топтало бы мое хрупкое «эго» тринадцатилетнего мальчишки. В тот вечер, после моей стычки с Финикийцем, я особенно боялся оставаться в одиночестве. Плюс грозовые тучи и ощущение наэлектризованности атмосферы, щекочущую силу которой я чувствовал в волосках на своих руках. Гром трещал весь день, и можно было не сомневаться: скоро прорвет, – прорвет и заревет. Хотелось проводить отца с улыбкой, а потом спуститься в гараж и взять с собой лом. Я с ним, наверное, и спать бы улегся. – Собираешься еще немного над ружьем поработать? – спросил он. – Наверное. Я… То, что за этим последовало, не походило на мелодраматический гром какого-то фильма ужасов, а скорее напоминало раскалывающий мир надвое запуск фантастической ракеты, единый всеуничтожающий пушечный залп. Загрохотало так громко, что у меня дыхание сперло. Отцу предстояло провести вечер под этим небом на железном кране, чиня линии электропередачи. При мысли об этом у меня от тревоги все внутри переворачивалось, стоило позволить себе о таком подумать. Он же, по виду, был лишь недоволен и слегка устал, будто гроза вызывала надоедливое раздражение, как вопли малышей, дерущихся на заднем сиденье. Он поднес сложенную в горсть ладонь к правому уху, показывая, что не расслышал меня. – Я почти закончил его днем, когда Шелли появилась. Если закончу, то завтра покажу тебе. – Вот и хорошо. Тебе надо поторапливаться и заработать свой первый миллион до того, как я на пенсию уйду и займусь тем, что я взаправду люблю, – готовить всякие оригинальные штуки из желе. – Отец сделал несколько шагов к своему фургону, потом обернулся, нахмурившись: – Обязательно звони, если… Раздалась очередная канонада грозы. Отец продолжал говорить, но я уже ни слова не слышал. Это было очень на него похоже: у него был несравненный дар отрешаться от вторичных мелочей, которые его не занимали. Группа поддержки команды «Далласских ковбоев» могла бы хоть голышом трясти своими помпонами, но, если отец сидел в своем кране и ремонтировал трансформатор, сомневаюсь, чтоб он хотя бы разок глянул вниз. Я кивал, словно слышал его. Полагал, что он выдает обычные предупреждения позвонить в контору и попросить коллег сообщить ему по радио, если что-то случится. Отец махнул рукой и, повернувшись, ушел. Высоко в тучах резко щелкнуло голубым светом: вспышка самого большого на свете фотоаппарата. Я вздрогнул («Не позволяй ему себя фотографировать») и наполовину прикрыл входную дверь. Фары фургона зажглись, а день погас одновременно. Стояла середина августа, было всего четверть седьмого, и солнцу до захода оставалось еще часа три, но день уже пропал в мерзкой тьме. Фургон выкатил со двора задом. Я закрыл дверь. Глава 6 Не помню, долго ли я простоял в прихожей, вслушиваясь в биение пульса в ушах. Строгая, ожидаемая предвечерняя тишина удерживала меня на месте. В какой-то момент я понял, что держу руку на сердце, словно ребенок, готовый принести клятву верности. Нет – не на своем сердце. На снимке «Полароида». Сильно потянуло избавиться от него, выбросить вон. Ужасно было чувствовать его у себя в кармане… ужасно и опасно, как шагать вокруг пробирки с зараженной кровью. Я даже на кухню ушел и дверку под раковиной открыл, собираясь швырнуть его в мусор. Но когда вытащил снимок из кармана, то так и застыл, разглядывая толстого, красномордого парня в футболке с Хьюи Льюисом, склонившегося над «Популярной механикой». «Раньше мы встречались?» – спросил Мэт с извиняющейся улыбкой. За окном снова вспыхнуло, я отшатнулся, уронив фото. Когда поднял взгляд, то на мгновение увидел его, Финикийца, как раз по ту сторону кухонного окна и – не дай ему забрать снимок, о, Боже, не дай ему… Только это не был Финикиец со своим «Соляридом». Вспышку вызвал всего лишь очередной голубой разряд молнии. Лицо, увиденное в окне, было моим собственным, слабенько отраженным в стекле. Когда раздался следующий раскат грома, я был в гараже. Заботливо положил моментальный снимок, установив его по краю рабочего стола. Включил лампу и повернул ее кронштейн так, чтобы поймать фото в жаркий круг белого света. Наконец (и с каким-то злобным удовольствием) я проткнул верх снимка булавкой, чтоб он держался на месте. И почувствовал облегчение. Теперь он был в моей операционной, прикрепленный к прозекторскому столу. Как раз там я и разбирал всякие вещи, заставляя их рассказывать мне все, раскрывать все их сильные и уязвимые места. Придавая себе больше уверенности и самообладания, я расстегнул штаны, позволил им сползти мне до колен и вылез из них. Не так давно было обнаружено, что ничто так не высвобождает разум, как спущенные штаны. Сами попробуйте, если сомневаетесь. Американское производство, я уверен, удвоило бы выпуск, если бы каждому была дана свобода работать без штанов. Просто для того, чтобы показать снимку, кто тут босс, я не обращал на него внимания и работал над ружьем-веселухой. Нажал на спусковой крючок, чтобы послушать, как жужжит вентилятор внутри корпуса. Открутил боковину, вынул монтажную плату и взялся за нее. Поначалу я отвлекался. То и дело поглядывал на снимок, у которого не было никакого права на существование, а потом, когда возвращался обратно к своей новой игрушке, уже не мог вспомнить, чем до того занимался. Впрочем, некоторое время спустя я уже в самом себе сосредоточился, а Финикиец, Шелли Бьюкс, «Солярид» – подернулись серостью… как проявка мгновенного снимка наоборот, возвращение к несмешанным чистым химикалиям. Я паял и монтировал. В гараже было тепло и стоял запах, который я до сих пор люблю: плавленая канифоль, горячая медь и смазка. Немного смазки попало мне на руку, и я тер ее тряпкой до розовой кожи. Разглядывал тряпку, следя, как растекается пятно, проникая в ткань. Впитывается. Вбирается. Я сделал моментальный снимок Мэта, Ёси Мацузака, с заправочной станции «Мобил», но то, что заснял «Солярид», сидело у него в голове, фото, которое он хранил в сознании, – снимок меня. Аппарат вобрал его, как тряпка на моем кулаке впитала смазку. Голубым светом полыхнуло за окнами. Я не встревожился. Мысль, когда она пришла ко мне, ничем не потрясала. Полагаю, там, на уровне ниже сознания, я уже понимал. Уверен, что наше подсознание часто обкатывает идеи часами, днями, неделями, даже годами, прежде чем решается представить их более высоким сферам мозга. И в конце концов Шелли уже все мне объяснила. «Не позволяй ему фотографировать себя. Не давай ему уносить вещи».