Сначала в коридорах на всех этажах задрожали рассыпанные осколки стекла. Это произошло еще несколько минут назад, когда Чарли исступленно заталкивал золотую пыль в маску поверженного Хитклифа. Потом застучали оконные рамы, мебель и растворенные решетки на выходах из клетки. Но Жан-Антуан, Питер и Эйлин этого не заметили, они в противоречивом волнении и страхе смотрели на двух отчаявшихся и полных ненависти друг к другу мужчин, разыгрывающих последний акт театра смерти, каким стал этот дом. Когда стены дома сотряслись от низкого трубного рокота, его никто не заметил, даже Хитклиф, многие годы положивший на то, чтобы перед своей смертью Чарли вспомнил, почему они должны умереть. Несмотря на снедавшую его боль, Хитклиф видел много больше друзей разбойника и наслаждался переменами в Чарли, вспоминающем, что когда-то он был Джилкристом, но не заметил необратимых перемен в собственном механизме. Понимать, что пока они спасали и старались убить друг друга, в доме начало зреть нечто необратимое и разрушительное, они стали только в последние мгновения перед тем, как металлические стенки паровой машины не выдержали нагрузки, и произошел взрыв. Высвободившееся давление с невиданным по громкости хлопком разорвало агрегат. Стальные обломки с треском и звоном пробили пол первого этажа и южную стену, обрушив в Темзу глыбы камней, куски пола и раздробленные оконные рамы. Рокочущая, словно прибой, взрывная волна шла следом, сметая все, что уцелело в восточном крыле на первом этаже. К ужасу Жана-Антуана в результате взрыва дом стал заваливаться на южный бок, круто наклоняясь над Темзой. Мебель и предметы заскреблись и поехали со своих мест. Двери стали открываться сами собой, а картины на стенах – отрываться или поворачиваться углом к полу. Но Чарли этого не видел и потому ничего не стал предпринимать. Мысленным взором он ухватился за клочок давно забытой жизни, стараясь не потерять давно ушедшее мгновение: солнце бьет ему в глаза, убегающая от него и смеющаяся Аделина вдруг останавливается и оплетает его своими теплыми руками, как нечто самое ценное, что когда-либо существовало в ее жизни. – Однажды ты сошел с ума и лишил меня остатков моей жизни, Чарли, – выдавил из своей гортани инженер. – Но, совершив это, ты открыл мне глаза на причину наших мучений. Мы должны были остаться на корабле. Погибнуть с нашими родными и близкими. Каким-то образом, этого не случилось. Подобно призракам, мы слишком надолго задержались, запертые в жизни, в которой живые нас уже отторгали. Мысленно мы пытались приблизиться к тем, кого забрал огонь и море, но это ничего не облегчало. Мы безуспешно силились найти утешение или прощение. Ты не выдержал первый и попытался убежать от правды. Забыть. Существенно усложнив мне задачу. Чего ты только ни выдумывал, старина! Каких только дикостей ни создавал твой мозг! Но теперь ты вспомнил. Нам пора возвращаться, Джилкрист. Нам пора возвращаться. Чувства, нахлынувшие на Чарли из темниц его сознания, в которые он сам их когда-то заточил, изменили все и раздавили его. Самым сложным испытанием для пережившего величайшую трагедию в своей жизни доктора Мидуорта оказалась пробуждение от забвения. Он в ужасе посмотрел на искаженное злобой лицо Хитклифа, на шее которого разливались ужасные кровоизлияния, на свои руки, невольно выпустившие цепь, и на маску джентльмена с красными конвертами. Хитклиф удовлетворенно улыбнулся. У него больше не осталось сомнений, что на него теперь смотрит его старый друг. Но взгляд Чарли не был тем взглядом, который рассчитывал увидеть Хитклиф. Осмысленность, изменившая лицо разбойника быстро смешалась с прежней яростью. Эта ярость по-прежнему оставалась обращена на инженера и питалась убеждением в его виновности. Клетка, в которой находились разбойник и джентльмен с красными конвертами, в последний раз дрогнула и сорвалась вниз – подброшенные взрывом противовесы пробили межэтажные перекрытия и перелетели через катушки для тросов и цепей, обломив часть стены третьего этажа. Обломки с высоты ухнули о кованую решетку, прогнув потолок клетки. Разрушенная перекосившаяся конструкция, издав протяжный визг и брызги искр, понеслась в чернеющую затопленную шахту. Однако в стремительно полетевшей в воду под тяжестью нескольких тонн камней и стали трехэтажной клетке, борьба на этом не закончилась. Не мешкая, Чарли метнулся через Хитклифа к вонзенному в лестничный пролет клинку, а Хитклиф вытянул из-за пояса разбойника его бундель-револьвер и выстрелил в то же мгновение, когда клинок вонзился ему в грудь. Где-то вдалеке раздался крик Эйлин. Вздрогнув от боли, Чарли изумленно взглянул на джентльмена с красными конвертами. Хитклиф, торжествующе стиснул окровавленные зубы, и пока затапливающая клетку вода не прибрала их к себе, он быстро, в несколько витков, набросил на шею разбойника цепь, обмотанную и вокруг его собственного горла. А затем коротким движением подтащил раненного Чарли к себе и вместе с разбойником скатился с пролета в накреняющемся от разрушений доме. Не помня себя от страха за Чарли, Эйлин побежала к краю второго этажа, но Питер вовремя успел ее задержать, прежде чем наклон полов столкнул бы ее на острые обломки на крыше тонущей ловушки. Размоченный и ослабленный взрывом грунт привел в движение всю постройку и изменил направление падения разбойника и его врага. Чарли и Хитклиф, связанные одной цепью проскользнули через один из раскрытых выходов из клетки вместе с кусками камней и ссыпающимися осколками стекла в покосившуюся переднюю и понеслись вниз, стремительно соскальзывая по наклоненному диагонально полу в столовую, в сторону светящихся перламутром волн, освещающих темноту разрушенного здания отражением зари через дыру южной стены. Словно вспыхнув в теплом свете рассветного солнца, выпавшие из дома Чарли Бродячие Штаны и джентльмен с красными конвертами, искрой чиркнули по воздуху и скрылись в ледяной реке. Шок и оцепенение сменились возней. Эйлин стала отталкивать Питера и бить его по голове. Она вывернулась из его рук и побежала к лазу между этажами, оскальзываясь на накрененной плоскости пола. Жан-Антуан остался стоять без движения. Он не мог отвести взгляда от того яркого пролома в стене, за которым только что улеглись брызги после падения Чарли. Перед глазами юноши до сих пор стояла картина последовательности событий, приведших к такому чудовищному исходу. Он все еще видел напряженно раскинутые в стороны руки и взметнувшиеся полы пальто Чарли на фоне слепящих волн. Все еще видел, но не мог поверить. Все произошло слишком быстро, чтобы француз смог поверить, что это случилось. Питер тоже долгое время стоял на месте, сопя и бледнея, потом сжал кулаки и махнул рукой: – А, к черту все! И с разбегу прыгнул со второго этажа, перемахнул полностью затопленную и ушедшую ниже пола крышу клетки по пустому пространству атриума, рухнул на пол туда же, куда соскользнули Чарли и Хитклиф, и с гневными ругательствами покатился через столовую к светящейся поверхности ледяных волн. Эйлин вышла внизу из западного крыла в то мгновение, когда крики Питера заглушились его шлепком о воду. Она тут же вскинула глаза к нависающему над ней второму этажу. Жан-Антуан не смог ничего вымолвить в ответ на ее вопрошающий измученный душевным страданием взгляд. Несмотря на то, что дом, вроде бы, перестал накреняться и съезжать в реку, француз с ужасом смотрел на то, как Эйлин пробирается вниз к разрушенной стене и плещущейся в нескольких футах ниже Темзе. Эйлин осторожно уперлась коленом и двумя руками в грубые края дыры в стене и стала выглядывать наружу, ища глазами Чарли вниз по течению, в надежде, что он выплывет. Солнце озарило ее уставшее лицо робким зимним теплом. Красивый разрез сощурившихся глаз блестел от слез. Жан-Антуан увидел, как дрожат пальцы ее рук. Он знал, что не мороз тому виной. На фоне огромного пролома в стене Эйлин казалась потерявшейся девочкой, тщетно надеявшейся вновь увидеть родителей. Глядя на нее, Жан-Антуан вдруг с уколом сердечной боли понял то, что так давно было очевидно для мошенницы. В Лондоне ему больше делать нечего. Жан-Антуан никогда не оставит такой же глубокий след в ее сердце, какой она оставила в его. Она никогда не будет принадлежать ему и даже не заметит, если он сейчас просто уйдет. Оказавшись в другой стране, среди лондонских воров и преступников и зайдя так далеко по воле собственных ошибок или переоцененных мотиваций, Жан-Антуан, наконец, твердо решил, что ему уже давно пора вернуться домой. Встретить неизбежность с гордо расправленной грудью, независимо от исхода, точно так же, как это всегда делал Чарли. Вспомнив о разбойнике, француз отдернулся всем своим существом от мыслей о случившимся с ним. Как бы зол он ни был на себя, и как бы больно ему не становилось при взгляде на немое и оттого еще более страшное страдание Эйлин, он был потрясен произошедшим с Чарли больше, чем когда узнал о помолвке Франсуа и Полин, и больше, чем когда решил бежать из Франции. Он сознательно не давал имени тому, что случилось с Чарли, боясь, что его рассудок не выдержит общего влияния всего пережитого за эту жестокую ночь. Он лишь осознавал, что больше не увидит Чарли. И глядя на одинокую фигуру Эйлин, дал себе слово, что больше никогда не будет мечтать и заблуждаться. Питер не выплывал долго, а когда его мокрая раскрасневшаяся, словно от ожога седая голова все же появилась над водой, он вдохнул пару раз и тут же нырнул вновь. Ослабленная Эйлин все ждала и ждала, а когда окончательно решила, что больше не увидит Чарли, стала ждать известий от Питера. Стойкости Тида хватило на четыре погружения. После чего с невнятным судорожным рычанием Питер сообщил из ледяной воды, что не смог найти Чарли и попросил у Эйлин разрешения больше не искать разбойника. Беззвучно глотая слезы, она помогла Питеру подняться, втащив его в дом. Едва сохранивший способность соображать, Питер забился в угол между полом и стеной над самой Темзой и просто дрожал, глядя в пространство перед собой. От него поднимался пар уходящего тепла. Француз сидел, свесив ноги со второго этажа, проклиная себя и все плохое, что произошло из-за его невнимательности, трусости и глупости. Он вздрогнул, когда ее лицо оказалось рядом с его лицом. – Ему нужно помочь, – повторила Эйлин, указав на лежащего внизу Питера. Жан-Антуан и Эйлин помогли Тиду подняться и вскарабкаться по косой плоскости пола до комнаты с тайным лазом. На третьем этаже они нашли для него одеяла и полотенца. Камин растопить оказалось нечем. Тид все это время повторял что-то несвязное насчет Щенка и Чарли. Эйлин вела себя так, будто не слышит его. Когда они оставили Тида одного в одной из комнат на втором этаже, Питер завернулся в одеяло и стал растирать себе грудь, неосознанно сонно наклоняя голову вбок. – Я кое-что покажу, – тихо обратилась Эйлин к Жану-Антуану, когда они вышли. Француз долго вглядывался в портрет прежде, чем поверить словам мошенницы. Слишком по-разному выглядел человек на картине, висящей в большом зале над темным мраморным камином на втором этаже и разбойник по имени Чарли Бродячие Штаны. Во всяком случае то, каким этот разбойник остался в его памяти. Жан-Антуан был слишком слаб, чтобы чему-то удивляться и принял увиденное, как данность. Лишь толика сомнения оставляла юноше ничтожную крупицу надежды. Поскольку логика подсказывала ему, что если Чарли Бродячие Штаны и мог однажды вернуться после всего случившегося, то доктор Мидуорт – нет. Около получаса они молчали, стоя в этом зале и лишь изредка переглядываясь, пока Питер приходил в себя в соседней комнате. Наконец, Жан-Антуан в смятении повернулся к Эйлин. – «Доктор Джилкрист Чарльз Мидуорт третий с супругой Аделиной», – повторил Жан-Антуан слова с таблички на раме под портретом. – Значит, это его дом? Эйлин перевела взгляд на лицо Аделины. – Это был его дом, – поправила мошенница. – Но как вы… – Случайно. Мы потеряли из виду этого убийцу в маске и оказались в этой комнате. А здесь висел этот портрет. И все, что я знала о Чарли… Она не закончила предложение. Жан-Антуан медленно заходил взад вперед. – Вам не показалось, что Чарли… не узнал свой дом? – Он его и не узнал, – бесцветно подтвердила Эйлин. – Но как же так? – сокрушался француз. – Проклятье! А какая теперь разница? – Прошу прощения? Его недопонимающий взгляд встретился с безрадостным и твердым взглядом Эйлин. – Чарли добился того, чего хотел. Он положил конец своей войне. Так или иначе. Это конец, Жан-Антуан. Пораженный черствостью ее заключения Жан-Антуан повернулся к портрету. – А где же она? Такая красивая. Что вообще с ними случилось? – Думаю, ее больше нет. – Нет? Но почему вы так решили? – Об этом всегда говорили его глаза, – с горькой полуулыбкой признала Эйлин. – Ничего, кроме угрозы его глаза не выражали, – пробормотал Жан-Антуан. На мгновение ее улыбка сделалась чуть шире. Постояв молча в нескольких шагах от безгранично обожаемой им женщины, Жан-Антуан набрался сил произнести то, что решил не откладывать, пока им не помешали. – Мадемуазель Вэйвуд! – официально начал он, к ее собственному удивлению обескуражив Эйлин. – Однажды, поддавшись эмоциям, я задал вам неприличный вопрос. Боюсь, вы хорошо помните этот случай. Эйлин в изумлении кивнула. – К моему счастью, вы не дали мне окончательно опозорить мое имя и напомнили, что я не должен спрашивать вас о настроениях вашего сердца. Однако вы проявили милость и позволили мне самому ответить на этот вопрос, когда я все пойму. Искренне надеюсь, что это вы тоже помните. – Жан-Антуан, что с вами? Напряженно помолчав, Жан-Антуан с грустью сообщил: – Я знаю ответ на этот вопрос. Теперь я знаю, кому принадлежит ваше сердце. Взгляд Эйлин впервые за это безрадостное утро сделался мягче. Словно она извинялась за то, что не могло по своей природе вызывать в ее сердце чувства вины. Эйлин подошла к Жану-Антуану и взяла его за руки. Ее глаза не поднимались к его лицу. – Тогда промолчите, – прошептали ее губы. – Вдруг вы снова ошибаетесь, мсье. И она поцеловала Жана-Антуана в щеку, а затем обняла, с болью глядя на портрет, висящий позади них. – И все же, – нетвердо начал француз, отпуская Эйлин, – я решил, что мне лучше уехать. – Я понимаю. – Но на обратном пути я буду проклинать себя, если не спрошу. – Спрашивайте. – Эйлин, при других обстоятельствах в другое время… могли бы вы согласиться поехать со мной?