– Почему покрышки? Я пожал плечами. – Людям они нужны. И я об этом ничего не знаю, будет чему поучиться. Я хочу посмотреть, какова она, жизнь покрышек. Мы посидели с полминуты, оба молчали. Первым заговорил он. – И это единственное, что ты видишь на горизонте? Я про покрышки. – Техническое обслуживание бассейнов тоже выглядит привлекательным. Со всем этим строительством в пригородах новые бассейны появляются каждый день. Чиф Портер задумчиво кивнул. – И, наверное, очень неплохо работать в боулинг-центре, – продолжил я. – Все эти новые люди, которые приходят и уходят, соревновательный азарт. – И что бы ты хотел делать в боулинг-центре? – Во-первых, заниматься обувью, которую выдают посетителям. После использования ее нужно дезинфицировать ультрафиолетом или что-то в этом роде. И, конечно, чистить. И регулярно проверять шнурки. Чиф кивнул, пурпурный стул-Барни запищал скорее как мышка, а не динозавр. Моя одежда практически высохла, но сильно измялась. Я посмотрел на часы. – Мне пора. Надо еще переодеться, перед тем как идти в «Гриль». Мы оба поднялись. Стул-Барни развалился. Глядя на пурпурные обломки, чиф Портер сказал: – Это могло произойти, когда ты боролся с Харло. – Могло, – кивнул я. – Страховая компания заплатит за него, как и за все остальное. – Конечно, заплатит, – согласился я. Мы спустились вниз. Стиви сидел на высоком стуле у стойки для завтрака и уплетал за обе щеки лимонный кекс. – Ты уж извини, но я сломал твой стульчик, – признался чиф Портер, который не терпел лжи. – Это всего лишь старый стул-Барни, – ответил мальчик. – Я давно перерос все связанное с Барни. Мать Стиви заметала осколки стекла на совок. Чиф Портер сказал о стуле и ей, она хотела отмахнуться от такой ерунды, но он заставил ее пообещать, что она посмотрит, сколько стоил стул, и сообщит ему. Он предложил подвезти меня к дому, но я ответил, что доберусь быстрее тем же путем, каким попал сюда. Вышел из дома через дыру, образовавшуюся на месте стеклянной двери, обошел бассейн, вместо того чтобы форсировать его вплавь, перелез через каменный заборчик, пересек узкий проулок, перелез через железную изгородь, обогнул по лужайке другой дом, перешел Мариголд-лейн и вернулся в свою квартиру над гаражом. Глава 4 Я вижу мертвецов, а потом, клянусь Богом, делаю, что могу. Такая активная позиция продуктивна, но опасна. Иногда она приводит к тому, что прибавляется стирки. Переодевшись в чистые джинсы и белую футболку, я спустился вниз и направился к заднему крыльцу миссис Санчес, чтобы подтвердить ей, что вижу ее. Этот ритуал повторялся каждое утро. Через сетчатую дверь я увидел, что она сидит за кухонным столом. Постучал, и она спросила: – Ты меня слышишь? – Да, мэм, – ответил я. – Прекрасно слышу. – И кого ты слышишь? – Вас. Розалию Санчес. – Тогда заходи, Одд Томас. Ее кухня пахла перчиками чили и тестом из кукурузной муки, жареными яйцами и козьим сыром. Я – потрясающий повар по приготовлению быстрых блюд, но Розалия Санчес – прирожденный шеф-повар. Все в кухне старое, изношенное, но безупречно чистое. Вещи прошлого становятся только дороже, когда время и долгое использование покрывают их теплой патиной. Кухня миссис Санчес прекрасна, как самый лучший антиквариат, с бесценной патиной: здесь всю жизнь готовили с любовью и удовольствием. Я сел за стол напротив нее. Ее руки крепко сжимали кофейную кружку, а потому не тряслись. – Этим утром ты припозднился, Одд Томас. Она всегда называет меня по имени и фамилии. Иногда у меня возникает подозрение, что она думает, будто Одд – это не имя, а титул, вроде принца или герцога, а правила этикета требуют от простолюдинов, чтобы они использовали его, обращаясь ко мне. Возможно, она думает, что я – сын свергнутого с престола короля, который должен жить в бедности, но все равно остается особой королевской крови и заслуживает соответствующего отношения. – Да, припозднился, – признал я. – Извините. Утро выдалось такое суматошное. Она не знает о моих особых отношениях с покойниками. У нее достаточно своих проблем, чтобы волноваться о мертвых, которые совершают паломничество к ее гаражу. – Можешь ты видеть, во что я сегодня одета? – озабоченно спросила она. – Светло-желтые слаксы. Темно-желтая с коричневым блуза. Голос становится игривым. – Тебе нравится заколка-бабочка на моих волосах, Одд Томас? – Никакой заколки нет. Ваши волосы стянуты сзади желтой лентой. Вам это к лицу. В молодости Розалия Санчес, должно быть, была ослепительной красавицей. К шестидесяти трем годам она набрала несколько фунтов, на лице добавилось морщинок, но красота никуда не делась. Лицо ее светилось человечностью и нежностью, благородством и заботой о людях. Наверное, такой же свет шел от лиц тех, кого после смерти канонизировали, признавая святыми. – Когда ты не пришел в обычное время, я решила, что ты приходил, но не заметил меня. И еще подумала, что не могу видеть тебя, потому что, когда я стану невидимой для тебя, ты, соответственно, станешь невидимым для меня. – Я просто припозднился, – заверил я ее. – Это ужасно, быть невидимым. – Да, но тогда мне не пришлось бы так часто бриться. Когда речь заходила о невидимости, миссис Санчес не терпела шуток. По ее божественному лицу пробежала тень неодобрения. – Когда я тревожилась о том, что стала невидимой, я всегда думала, что смогу видеть других людей. Это только они не смогут видеть или слышать меня. – В старых фильмах о Человеке-невидимке, – напомнил я, – в холодную погоду люди могли видеть его дыхание. – Но, если другие люди станут невидимыми для меня, – продолжила она, – когда я стану невидимой для них, получится, что я останусь последним человеком в этом мире. И буду бродить по нему одна. По ее телу пробежала дрожь. Чашка в руках подпрыгнула, ударилась о стол. Когда миссис Санчес говорит о невидимости, она говорит о смерти, но я не уверен, что она это понимает. Нужно признать, что первый год нового тысячелетия, 2001-й, выдался не самым удачным для всего мира, а для Розалии Санчес стал просто черным. В апреле, ночью, умер ее муж, Эрман. Она легла спать рядом с человеком, которого любила больше сорока лет, а проснулась бок о бок с холодным трупом. Эрмана смерть забрала нежно, во сне, но для Розалии пробуждение рядом с мертвецом стало сильнейшим потрясением. А несколько месяцев спустя, все еще нося траур по мужу, она не поехала со своими тремя сестрами и их семьями в давно запланированный экскурсионный тур по Новой Англии. Утром 11 сентября она проснулась, чтобы узнать, что самолет, на котором они возвращались из Бостона[14], захватили террористы и использовали как управляемый снаряд, совершив одно из самых ужасных преступлений в новейшей истории. Хотя Розалия хотела иметь детей, Бог их ей не дал. Эрман, ее сестры, племянницы, племянники были для нее всем. И она потеряла их, пока спала. И где-то между сентябрем и Рождеством Розалия слегка тронулась от горя. Тронулась по-тихому, потому что всю свою жизнь прожила тихо и не знала другой жизни.