* * * Пролог В ночи особняк напоминал скалящийся череп. Таращился провалами окон-глазниц, скрипел редкими досками-зубами на заколоченных окнах. Вокруг, запутавшись в ломаных тенях, шуршал и шелестел непомерно разросшийся сад. Старые яблони протягивали искореженные временем и ветрами ветви к холодной луне, а земля была усыпана гниющими яблоками, которые никому не были нужны. Откуда-то издалека, из Роутона, доносился надрывный собачий вой. Сидя на толстом суку прямо над острыми пиками ограды, Алька ежилась от ветра. Если бы не знала, что особняк обитаем, не полезла бы ни за какие пряники. Слишком жутко, кровь стынет в жилах, кажется, что бродят по коридорам бледные призраки и выглядывают в окна, что на втором этаже и не заколочены. И тем не менее Алька точно знала, что особняк не пустовал. Несколько дней она только тем и занималась, что сидела в придорожных кустах, наблюдая и делая определенные выводы. В особняке, что мрачно возвышался над старым садом в паре миль от Роутона, жил пожилой ниат и такая же пожилая ниата. Они не были богаты, если судить по протертому на локтях сюртуку мужчины и шляпе, вышедшей из моды, наверное, еще до рождения Альки. Старушка еще старалась прихорашиваться, но свежие воротнички, которые она пришивала к платью, тоже были безнадежно стары – собственно, как и их хозяйка. За особняком они почти не ухаживали, почему-то держали окна внизу заколоченными. Ниата в саду, где позволяло место, разбила небольшую грядку и растила там капусту и морковь. Собственно, уже и урожай собрала. Осень ведь. Алька и сама не знала, на кой ей сдался особняк. Да и совесть неприятно царапала, цепляя тонким когтем чувствительную струну. Впрочем, Алька не собирается пускать стариков по миру. Возьмет совсем немного, может быть, несколько серебряных ложек. На вырученные деньги они с Тибом спокойно перезимуют – ну, если будут очень скромно жить. А еще Тиб часто просил пряник, вон тот, какой мама часто покупала. Алька же не могла купить Тибу пряник в виде скачущего конька, отчего чувствовала себя последней дрянью. Обещала ведь, что будет заботиться о малыше. А получалось плохо. Вот так и оказалась она ночью рядом с особняком. Сидя на толстом суку над острыми пиками чугунной ограды, Алька слушала ночь. Наверное, старики легли спать. А собак они не держали. Поразительная беспечность. И у нее все получится, как и в прошлый раз, как и в других домах. Алька была тощей и легкой, так что могла без особых усилий и пролезть в приоткрытое окно, и забраться по заросшей плющом стене. Последнее, как она подозревала, было наследием двуликости. Даже печать Надзора не вытравила из нее сущность проклятых крагхов. Да-да, тех самых, что жили за Пеленой и время от времени нападали, похищая и мужчин и женщин. Альке не повезло родиться двуликой. Да ей вообще мало в чем повезло. Впрочем, можно сколько угодно сидеть на ветке и размышлять о несправедливости судьбы. Денег от этого не прибавлялось. И Алька решилась: аккуратно перебралась за ограду, повисла на руках и неслышно спрыгнула на землю. Под башмаком сочно хрустнуло раздавленное яблоко. Она замерла, прислушиваясь. Пахло сыростью, землей, яблоками. Не верилось, что все будет так просто. Старики не держали собак, но это вовсе не значило, что они не пользуются иными охранными средствами. Гильдия артефакторов торговала недорогими артефактами на все случаи жизни, и Алька даже купила один такой, от грудной лихорадки, повесила на шею Тибу. Обещала вырастить мальчика, значит, вырастит. Она крадучись двинулась к дому, обходя его, выискивая черный ход. Сбоку одно окно тускло светилось, наверняка там и была спальня стариков. Алька вздохнула. Несколько серебряных ложек – и она уйдет. Если бы не Тиб, все было бы куда проще. И ей легче. Хотя не факт. Тогда она все равно стояла бы перед выбором: воровать или продавать себя. А на работу тех, кто с печатями Надзора, не брали. Двуликих в Роутоне терпели, но при этом тихо ненавидели, шипели вслед «крагхово отродье». Хотя, если разобраться, двуликие не были полукровками. Это просыпалось само. Внезапно. У людей, которые не имели никакого отношения к тварям из-за Пелены. Дверь черного хода оказалась заперта, но Альку это не смутило. Она увидела, что на втором этаже оконная рама чуть приподнята. Образовалась щель, в которую Алька могла протиснуться, а там, главное, не заплутать в чужом большом доме. Она похрустела пальцами, разминая их, подошла к стене и привычно ловко, цепляясь, как муха, за малейшие неровности в старой стене, забралась к окну. Снова прислушалась. На ветру поскрипывало, шелестело, шуршало. Альке почудились голоса где-то в доме, она осторожно заглянула в окно, но там была кромешная темень. Ни души, ни огонечка. Девушка выдохнула, подтянулась на руках и неслышно вползла в окно. Внутри уперлась ладонями в пыльный пол, затем спустила ноги и тут же собралась в комок, готовая к немедленному бегству. Ничего. Пахнет пылью, сыростью, заброшенным домом. Сидя на корточках, Алька с интересом рассматривала обстановку комнаты, в которой оказалась. Ну а что, комната как комната. Мебель в тканевых чехлах. Люстра на потолке тоже обмотана тюлем, с нее в лунном свете свисают космы пыльной паутины. Алька поднялась, распрямила спину. Угадав под чехлом шкаф, она подошла, сдернула ткань и не сдержала разочарованного вздоха. Книги. Всего лишь книги. К сожалению, их продать куда сложнее, чем серебро. Но взяла на заметку. Если ничего не найдет, вернется и заберет пару томов. В другом шкафу оказался фарфоровый сервиз, он светился молочной белизной в потемках, но все равно был вещью бесполезной. Понятное дело, что есть все шансы до Роутона донести черепки. В этот миг что-то звонко щелкнуло за стеной, Алька скользнула к окну, застыла, обливаясь холодным потом… Но нет. Снова дом окутала сонная тишина. И тогда она решилась. Неслышно подобралась к двери, повернула ручку – оказалось не заперто. И Алька, забыв, как дышать, приоткрыла дверь, ведущую из комнаты в коридор. Там было темно. И тихо. И пусто. И старая, истертая до дыр ковровая дорожка под ногами. Лунный свет, падающий сквозь окно, выхватывал блеклое пятно на полу, а дальше – снова чернильный мрак. Алька, облизывая пересохшие от волнения губы, сделала шаг. Еще один. Наверное, нужно было вернуться, взять две или три книги и попытаться их перепродать букинисту с площади Победы Порядка. Но как будто что-то тянуло вперед. Глупость, не иначе. Девушка подошла к соседней двери, осторожно толкнула ее, мягко выкручивая ручку. Дверь поддалась с тихим скрипом, в лицо дохнуло гарью. «Странно», – подумала Алька, проскальзывая в щель и пытаясь оглядеться. Печать Святого Надзора внезапно зачесалась так, как чесалась много лет назад, заживая. Девушка не выдержала и поскребла ногтями рубец, что сразу под левым глазом, на полщеки. Святой Надзор он такой, не забалуешь. И в это время взгляд зацепился за темный силуэт на фоне окна. Высокий, плечистый. Все внутри резко сжалось в комок и ухнуло в ледяную бездну. Воздух внезапно застрял в горле, словно песок. Алька подалась назад, к спасительной двери. Как, как она могла не заметить, что в комнате кто-то был? И запах этот, гарь… откуда? Портал, всего лишь портал. Этого человека не было в комнате, когда она лезла в дом. Он пришел только что. Тело перестало слушаться. От печати внутрь черепа ввинтилась едкая боль, лишающая сил, выбивающая слезы из глаз. Боль нарастала, уши заложило. Алька неуклюже грохнулась всем телом об пол и поняла, что ее сейчас… будут бить. Или даже просто убивать. Но Тиб? Как же он? Извиваясь червяком и ничего перед собой не видя, кроме мельтешащего кровавого марева, она на локтях ползла к двери. Сипло вскрикнула, когда на шею опустилась жесткая подошва, безжалостно придавив к полу. Тот, кто это делал, получал явное удовольствие от мучений неудавшейся воровки. «Тиб. Как же он?» – колотилось в висках. И Алька не выдержала, жалобно захныкала, царапая ногтями пол. Как же больно. И проклятая печать не отпускает, корешками разрывает мозг, натягивает пламенеющую сетку… – Какая прелесть, – послышалось сверху, – двуликая в моем доме! Главное – знать, когда вернуться. Слепая, беспощадная сила смяла Альку, словно лист бумаги. Ее ломало, скручивало так, что казалось, кости выскакивают из суставов. Наверное, она кричала. А потом все резко закончилось, кто-то взял ее и с размаху макнул в непроглядное ничто. Глава 1 Приор Роутона Лучи восходящего солнца падали косыми снопами сквозь чистое, явно вымытое накануне окно и золотили лысую макушку судьи. Он был немолод и не привык просыпаться рано, а потому был крайне раздражен и недоволен, когда его разбудил очень настойчивый посетитель. При виде приказа с печатью самого Магистра Надзора, однако, попыхтел и засунул свое недовольство куда подальше. А теперь просто сидел за столом, вяло всматриваясь в вязь золотых букв, время от времени поглядывая на того, кто, собственно, сдернул с мягкой кровати и заставил тащиться в городскую тюрьму. Кто способен на такое? Только приор Святого Надзора, ночью прибывший в Роутон. На место своей службы. – Так чего вы хотите, ниат Эльдор? – наконец буркнул судья. – Конечно же я поздравляю вас со столь высоким назначением. Мы, олицетворение правосудия, всегда жили мирно со Святым Надзором, но я не совсем понимаю… э-э-э… в чем, собственно, вопрос. Мариус откинулся на жесткую спинку стула, прищурился, глядя на судью. В груди клокотала злость, и не будь судья столь уважаемым и убеленным сединами, уже выплюнул бы пару зубов. Нет, прав, бесконечно прав был Магистр: Роутон погряз в ереси, потворствует преступлениям, творимым двуликими. Разберись, Мариус, в чем там дело. Твари из-за Пелены и двуликие отродья не должны вызывать ни жалости, ни сочувствия. Но Пастырь с крагхами, не должно быть снисхождения к тем, кого коснулось проклятие двуликости. От этого все беды: мы не видим в человеке чудовища. – Что тут может быть непонятного? – хмурясь, поинтересовался Мариус. – Я поймал в собственном доме воровку, которая оказалась двуликой. Я мог бы казнить ее на месте, но, поскольку светские власти Роутона – как мне сказали – всегда сотрудничали с Надзором, решил отдать ее вам. В соответствии с уложением пятисотого года от Великого Раздела, ворам положено рубить руку. В соответствии с поправкой Надзора, всякое наказание удваивается для двуликих. Соответственно, эта дрянь должна лишиться обеих рук. Судья посмотрел на него исподлобья так, как смотрят на душевнобольных. – Послушайте, ниат Эльдор. Здесь ключевой момент – воровка. Эта девушка что-то украла? Нет. Вы просто застали ее в своем доме. При ней вы не нашли ничего, что могло бы принадлежать вам. – То есть вы не желаете сотрудничать со Святым Надзором, – все еще щурясь, уточнил Мариус. – Весьма прискорбно. Мне придется сообщить об инциденте Магистру. Судья заметно вздрогнул и поежился, как будто стал меньше. Магистр… С Магистром Надзора никто не хотел связываться. Никто. Даже его королевское величество. – И не жаль вам ее? – неожиданно спросил он, не глядя в глаза. – Отрубить обе руки значит обречь на смерть, мучительную и голодную. Не проще ли сразу голову? Мариус пожал плечами. – Все в рамках законодательства, судья Брисс. Голову рубят за другое, и вам это известно. И не жалко. Само существование двуликих ставит под угрозу существование земель Порядка, вы ведь знаете об этом. Там, где двуликих много, обязательно рано или поздно появится прорыв Пелены. А там, где прорыв, там взбесившиеся крагхи и рой. Вам доводилось видеть хоть раз, что такое нападение крагхов? Настоящее нападение? Не то, когда они утаскивают к себе девок, а когда просто хотят крови? Он сделал паузу, выжидая, когда же судья поднимет глаза. Но мужчина сидел, съежившись, и с нарочитым интересом рассматривал столешницу. А утреннее солнце плясало, искрилось на гладкой лысине. Мариус скрипнул зубами. В груди стало горячо, еще немного, и с рук сорвутся огненные плети, переполосуют этого жалкого мужичонку, который только и умеет, что отсиживаться за спинами стражей, да еще жалеет двуликих. – Я сомневаюсь в том, что вы видели что-либо подобное, – наконец просипел Мариус. – Если бы вы видели хотя бы десятую долю того, что довелось повидать мне, то не задавали бы сейчас глупых вопросов, а позвали бы палача и выполнили свой долг. Магистр предупреждал меня, что ересь овладела Роутоном. И я здесь для того, чтобы вернуть заблудших на верный путь. Судья наконец поднял взгляд, и Мариус понял, что победил. Сломал этого жалкого старика. Заставил бояться. – Хорошо. – Голос Брисса дрогнул. – Хорошо, воля ваша, приор. И потянулся к шнуру, уходящему вверх, в отверстие в стене. Дернул несколько раз, прежде чем в дверь ввалился небритый детина в мундире нараспашку. – Вильс, приведи двуликую. – И, тяжело глянув на Мариуса, добавил: – Я оглашу приговор в вашем присутствии, чтобы у Святого Надзора не возникло вопросов. Он что, посмел иронизировать? Мариус холодно улыбнулся в ответ. Ничего, пусть. Раз уж его определили в эту дыру приором, он сделает все, чтобы в головах роутонцев возникали только правильные мысли. Надо будет запросить с десяток стражей, чтобы воспитательная работа шла веселее. Девку притащили быстро. Мариус только мельком глянул – маленькая, тощая. Даже истощенная. Лицо под спутанными волосами белое как мел, исчеркано кровавыми дорожками. Ну, Мариус знал, как магия печати действует на двуликих. Хорошо еще, что собственной кровью не захлебнулась. Губы синие, дрожат. И запястья в наручниках, а пальцы худые, грязные. Птичьи лапы, а не руки. Вообще, он бы никогда не подумал, что это особь женского пола. На вид забитый пацан лет пятнадцати. Только вот чутье стража, привитое в Надзоре, сразу дало понять – девка. В латаных штанах, грязной рубахе и порванной жилетке. Но девка.