– Долг? – спросил Энди. – Точно, – согласился Боб. Они прошли по тропинке через каменный сад и наконец оказались у места, числившегося за Чарльзом Свэггером. – Похоже, как городская знаменитость он удостоился не просто камня. – Можно считать, что он добился успеха в жизни? – Полагаю, в том смысле, в каком это подразумевалось в то время, – сказал Энди. И все-таки это был не слишком впечатляющий памятник человеку, прожившему жизнь, герою войны, послужившему обществу, как утверждалось в официальных архивах. – Боб, папа похоронен недалеко; я, пожалуй, схожу его навестить, раз уж я здесь. – Твой отец заслуживает того, чтобы его навестили, – согласился тот. Энди удалился. Свэггер остался наедине с мраморной глыбой, украшенной шестиконечной звездой сотрудника правоохранительных органов. Чарльз Ф. Свэггер майор Американского экспедиционного корпуса шериф города Долг на первом месте «Что касается последней строчки, – подумал Боб, – может, да, а может, нет. Мы определенно постараемся это выяснить». Но здесь для него было другое откровение, отозвавшееся эхом. Его дед был офицером. В короткой войне он успел дослужиться до майора. Что было странно, не потому, что Боб ставил под сомнение профессиональные качества своего деда и его умение вести людей за собой, а потому, что собственный отец упорно оставался сержантом, что, казалось, было заложено в мужчинах рода Свэггеров на генетическом уровне, поскольку и сам Боб, несмотря на настойчивые предложения, а в некоторых случаях и уговоры, также предпочел остаться сержантом, как и его сын Рей, который, хоть и воспитанный не Свэггерами, а приемными родителями-филиппинцами, тоже пошел по пути снайперов и тоже остался сержантом, несмотря на щедрые посулы, – а Рей умен, очень умен, поумнее многих генералов. Боб попытался это осмыслить. Как такое произошло? Одно возможное объяснение заключалось в сверхъестественном таланте меткой стрельбы, присущем Свэггерам, значительно превосходящем нормальный уровень и крайне редком. Почти все мужчины Свэггеры были стрелками. Этот дар особенно выделял их на войне и в перестрелках в мирное время, но, сознавая свой талант и гордясь им, они искали пути использовать его максимально продуктивно. Отсюда – снайперы, уничтожающие пулеметные расчеты, и полицейские, патрулирующие дороги и охотящиеся на гангстеров. Поэтому настоящий Свэггер предпочел бы оставаться поближе к оружию, а офицерский чин оторвал бы его от этого оружия, превратив из человека, которым он был, в человека, которым ему нужно было притворяться. Но другой причиной могло быть то, что Эрл старательно дистанцировался от Чарльза. Если его отец поднялся выше своих талантов стрелка и стал офицером, сам он этого не сделает. Эрл провозглашал себя другим. «Я не буду таким, как мой отец», – заявлял он. И отсюда динамика Боба, спустя поколение, определенная смертью человека, которого он до сих пор почитал величайшим на земле: «Я буду таким, как мой отец». Это вернуло Боба обратно к Чарльзу Ф. Свэггеру, гниющему в могиле под разваливающейся глыбой мрамора, которого никто не навещает, никто не помнит, которого, возможно, никто не любил. Но он умер с репутацией человека, свято выполнявшего свой Долг, следовательно, он – когда-то, где-то, как-то – произвел на кого-то впечатление. У Боба зажужжал телефон, и – рассчитывать на это никогда нельзя – он услышал звонок. Взглянув на экран, увидел, что звонит Ник Мемфис из Вирджинии. – Ник, это ты? – Как делишки, док? – Ноги у меня касаются земли раньше носа, так что это хороший знак. – Очень многообещающе. Послушай, у меня кое-что есть. Отправить по почте я это не могу, но из старых архивов определенно следует, что твой дед работал в Бюро. А затем – э… как бы получше выразиться? – ушел из Бюро. Довольно внезапно, довольно драматично. – Готов поспорить, он был дерьмом на колесах, – сказал Боб. – На колесах? – Ник усмехнулся. – Пожалуй, твой дед стал первым дерьмом, преодолевшим звуковой барьер! Глава 10 Банкерс-билдинг, 19-й этаж Чикаго Июнь 1934 года – Послушай, Холлис, – сказал Чарльз. – Я знаю, что после «Маленькой Богемии» ты во всех черных списках. Но это случилось до меня, так что меня это не касается. Ты вкалываешь усердно, играешь по правилам, даешь мне честную двухдневную работу за каждый календарный день – и, по моим меркам, ты в полном порядке. – Да, сэр, – сказал Холлис, прилежный тощий паренек из Айовы, окончивший юридический колледж. – И я не буду ставить тебе в вину твое образование, справедливо? Здесь слишком много образованных дураков, а вот шерифов и полицейских недостаточно. – Да, сэр. Холлис вкалывал усердно; и пусть именно с его слов у оперативников родилось прозвище для Чарльза – разумеется, «Шериф». Молодежь его просто обожала. В воздухе витали слухи о его победах. Кто-то раскопал отчет о знаменитой перестрелке 1923 года в отделении банка в Блю-Ай с его участием; кто-то, задействовав связи, получил доступ к его личному делу в Министерстве обороны и узнал, что он не только прослужил восемнадцать месяцев в нашей армии и вышел в отставку майором, отмеченным многими боевыми наградами, но до этого провел два года в окопах в рядах канадской армии и, помимо полной груди медалей, заслужил офицерский чин. Внезапно Чарльз стал королем-воином, каким, как прекрасно сознавали все эти молодые ребята, им никогда не стать. И то, что он не заигрывал с ними, притягивало их к нему еще сильнее. А то, что Чарльз не признавал свою репутацию, не обращал на нее никакого внимания и никогда сам не упоминал о ней, лишь делало его еще более загадочным, как и его суровая внешность, неизменный костюм-тройка, надвинутая на лоб фетровая шляпа с опущенными полями и новенький «Кольт» калибра.45 в кобуре под мышкой, в то время как все остальные предпочли более легкое оружие 38-го калибра, обладающее меньшей отдачей. – Если калибр начинается не с четверки, оружие меня не интересует, – заявил Чарльз, выбирая себе табельный пистолет (эта фраза частенько цитировалась в отделении); и выбрал его он, покрутив в руках все, проверив плавность хода спускового крючка, подгонку затвора к рамке, а также не поддающееся описанию нечто, что он назвал «чувством» – ну как такая изготовленная на станке деталь, как рамка пистолета, может обладать чувством, гадала молодежь, – все эти неосознанные мелочи придали ему статус, к которому он не стремился и которому не был рад. Первоочередное дело в повестке дня: меморандум для Первиса, копия для Коули, по поводу огневой подготовки сотрудников правоохранительных органов, в котором настойчиво предлагался отказ от традиционных занятий в закрытом тире в пользу более гибкой модели, делающей упор на постоянное перемещение между мишенями, стрельбу в движении, с различных углов и из разных положений, стрельбу навскидку наперегонки со временем, выбор калибра (опять же знаменитая «четверка», 45-й для «Кольта», 44-й специальный и 45-й длинный), упражнения по перезаряжанию и чистке (обязательно!), имитационная стрельба, имитационная стрельба и еще раз имитационная стрельба, а также базовые навыки ухода за оружием, не для серьезного ремонта в мастерской, а для исправления мелких неполадок в полевых условиях. Чарльз проповедовал абсолютную гибкость – другими словами, моделировал реальную перестрелку с участием реальных стрелков. Далее следовал вопрос прицельной стрельбы, в которую он свято верил, вопреки священной заповеди Отдела, требующей «стрельбы навскидку»: агент приседал, подавался вперед, вытягивал руку с пистолетом вперед и вниз, после чего вскидывал ее. Руководство Отдела полагалось на то, что мышечная память наведет пистолет на цель, и Чарльз соглашался с тем, что у некоторых людей мышечная память лучше, чем у остальных – у него самого она была отменная, – однако глаза, чтобы совместить мушку с прорезью прицела, есть у всех. Первис принял этот документ с воодушевлением, похвалил его и вывесил копию на информационном стенде. Документ был переправлен в Вашингтон, где с ним подробно ознакомились по крайней мере два человека, а возможно, даже и три, однако ни один из них не был директором, поэтому предприятие было обречено с самого начала. Затем Чарльз провел целую субботу в оружейной комнате вместе с Холлисом, изучая табельное оружие сотрудников, ища следы износа, плохого ухода, погнутые и поврежденные мушки и прицелы, незатянутые винты, заусенцы, избыточную или недостаточную смазку. Он показал Холлису, как разбирать все модели пистолетов, и нашел в нем прилежного ученика, обладающего некоторыми способностями механика, а после того как молодой агент преодолел робость перед сложными механизмами, он стал запросто справляться с незамысловатыми, словно старые ходики, внутренностями револьвера «Кольт» калибра.38. Чарльз работал также и с длинноствольным оружием. Он быстро установил, почему именно молодой Холлис был ключевой фигурой во время стычки в «Маленькой Богемии». Судя по всему, он от природы «чувствовал» «Томпсон» и, несомненно, проведя с ним много времени, уже умел разбирать его, целиться из него, правильно выбирать положение для стрельбы, а также быстро перезаряжать его, что в бою является очень важным фактором. Чарльз предположил, что Холлис неплохо стреляет из «Томпсона». Посему Клегг поставил его на острие атаки, несмотря на то, что ему прежде не доводилось бывать в перестрелке, и поэтому именно Холлис вынужден был в кромешной темноте принимать за полсекунды решение, открывать ли огонь по троим неизвестным, садящимся в машину. Голова у него была забита всякой чушью о важности операции, о том, какое зло представляют собой бандиты, об одном шансе на миллион проявить себя перед остальными агентами, – так какой еще он мог сделать выбор, кроме как открыть огонь? Холлис выстрелил, все пошло наперекосяк, и, учитывая природу большой организации, то, что покатилось вниз по склону, покатилось на Холлиса, в то время как Первис и Клегг отошли от катящегося потока подальше, хотя брызги долетели и до них. Однако во всем этом никто, похоже, не обратил внимания на то, что один только Холлис поразил свои цели, пусть и не те, которые нужно, в то время как все остальные палили, словно одержимые, по зданию и домикам, но не добились ничего, кроме множества пулевых отверстий, на которые будут таращиться туристы ближайшую сотню лет. Вопрос стрельбища встал рано, поскольку его настойчиво поднимал Чарльз. Единственный в городе тир находился в подвале нового здания центрального управления чикагской полиции, на Южной Стейт-стрит, дом 11, всего в нескольких кварталах, однако получить к нему доступ было каверзной политической проблемой. Сотрудники чикагской полиции занимались в нем каждую пятую неделю, с утра до вечера, проходя огневую подготовку. Все остальное время тир был формально открыт для добровольных занятий сотрудников всех местных и федеральных правоохранительных органов, хотя мало кто пользовался этой возможностью. Однако это не помешало заведующему тиром сержанту О’Мэлли возомнить себя полновластным правителем и превратить тир в некое подобие клуба для ребят из графства Корк[15], которые заглядывали туда, чтобы потрепаться, поиграть в карты, послоняться без дела и посплетничать, но в целом тир использовался не по назначению, а только как место для встреч. – Так обстоят дела в Чикаго, – объяснил Первис. – Те, кто чем-то владеет, не желают ни с кем этим делиться. Те, у кого ничего нет, вынуждены с этим мириться. Точнее: хозяева ирландцы, остальным не на что рассчитывать. Все карты на руках у О’Мэлли, потому что он знает, что мы здесь новички, он нас еще не распробовал и не знает, задержимся мы здесь надолго или просто пошипим и испаримся, как масло на сковородке. Я мог бы писать одно за другим письма комиссару Оллману, но все они затеряются бесследно, а если буду жаловаться, меня никто не услышит. Ситуация непростая. И позвольте мне высказаться откровенно, шериф: чтобы чего-либо добиться, мне нужно много смазки, а после «Маленькой Богемии» смазки у меня нет. Уверен, Сэм Коули скажет вам то же самое. – Я не из тех, кто ходит от одного начальника к другому, – сказал Чарльз, вызвав улыбку у Первиса. – Вы не возражаете, если я сам тряхну этого О’Мэлли? Неофициально? – Не знаю, что вы задумали, шериф, и не хочу это знать. Но делайте, что считаете нужным. Только не попадитесь на этом. И Чарльз присмотрелся, после чего как-то вечером заявился один-одинешенек с двумя коробками патронов в карманах пиджака. В Чикаго стоял погожий летний день, со стороны озера дул освежающий ветерок, и дорога привела Чарльза прямиком на Стейт-стрит, мимо больших универсальных магазинов, под проносящимися с ревом поездами на эстакадах, образующих южную оконечность «Петли», мимо нескольких покосившихся строений и, наконец, к новому зданию, похожему на поставленный на торец кирпич. Тринадцать этажей незыблемых моральных устоев, с обманчивой лепниной на первых двух этажах, призванной скрыть угрюмую утилитарность этого заведения. Войдя в вестибюль, Чарльз спустился на лифте на один этаж. Здесь ничего нового. Просто тир за регистрационной стойкой, приглушенные звуки выстрелов, отражающиеся от толстых стен. Чарльз предъявил свой значок, ему выделили место, он заткнул уши ватой – так иногда поступали и другие, но это было необязательно, – и шагнул в привычный сырой бетонный полумрак, наполненный запахом порохового дыма, с россыпью стреляных гильз на полу и длинным коридором с кабинками. Зашел в выделенную ему кабинку, взял мишень и откатил ее на дистанцию двадцать пять ярдов, предел тира. Положив пистолет на столик, достал три снаряженных магазина, которые носил на ремне, и положил перед собой две коробки стандартных патронов. Мишень представляла собой один из тех абсурдных силуэтов, когда человек просто стоит перед тобой, весь черный, чтобы было лучше видно в тусклом освещении тира, в неестественной позе, словно просящей: «Пожалуйста, убей меня». Она не имела ничего общего с реальной перестрелкой. Чарльз впервые имел дело с новым «Кольтом», за который расписался в арсенале. Пистолет был похож на все остальные «Кольты», из которых ему приходилось стрелять. Всё на месте, всё затянуто, никакого люфта затвора, как иногда бывает; тусклый блеск металла. Чарльз стрелял, держа пистолет в одной руке, развернувшись к мишени под прямым углом, поскольку это было общепринятое полицейское правило, а он не хотел показухи. Вскоре он разорвал в клочья черный центр силуэта. Пистолет стрелял достаточно неплохо, но Чарльз хотел, как только у него появится время, поработать с ним напильником, потому что ему были известны все маленькие штучки, которые можно применить к геометрии мистера Браунинга внутри рамки и превратить хороший пистолет в великолепный. Оставив во второй коробке двадцать девять патронов, Чарльз аккуратно вставил по семь патронов в три запасных магазина и в тот, который шел с пистолетом. Этот он вставил в пистолет, дослал патрон в патронник, поставил оружие на предохранитель, достал магазин и вставил в него последний оставшийся патрон, после чего вставил магазин в пистолет – восемь зарядов для боевого применения, когда один лишний выстрел может решить исход дела. Засунув снаряженный и готовый к стрельбе пистолет в украшенную затейливой резьбой кобуру под левой мышкой, Чарльз обернулся и увидел, что его стрельба собрала зрителей. Не меньше десяти полицейских стояли в стороне, несомненно, потрясенные меткой стрельбой, что крайне редко можно было увидеть здесь. – Всего хорошего, – сказал Чарльз и, кивнув, направился к выходу. Толпа расступилась, пропуская его. На выходе дежурный сказал Чарльзу, что его хотел бы видеть сержант, и указал на кабинет в конце коридора. * * * – Отличная стрельба, как я слышал, – сказал О’Мэлли, чье лицо, похоже, было сотворено из здоровенного куска говядины, а все остальное тело происходило из крупных кусков других парнокопытных. Его тушу плотно обтягивал синий мундир, все бронзовые побрякушки были должным образом начищены. Расчесанные на прямой пробор волосы были набриолинены, и в целом он представлял собой изящный довесок к миру, каждым своим дюймом – а их было немало – выглядя настоящим ирландским полицейским. – Прошел слух, у нас в тире появился серьезный стрелок. Вас всегда рады здесь видеть, хоть вы и федерал. Он предложил Чарльзу сесть. – Спасибо, сержант. Да, не скрою, в жизни мне пришлось два-три раза пострелять. – Я слышал, речь шла о стрельбе на поражение. – На войне, разумеется. Жаль все эти загубленные жизни, даже если говорить про немцев, но тут нужно попасть во врага до того, как он попадет в тебя. Затем по долгу службы пришлось столкнуться с вооруженными ребятами, и мое умение обращаться с оружием спасло мне жизнь. Сказать по правде – но я признаюсь в этом только человеку в синем, – мне, в общем-то, это нравится. – Всем нам это нравится, шериф. Хотя я сам признаюсь в этом только человеку со значком. Так или иначе, я хотел познакомиться с вами, поговорить с метким стрелком и заверить вас в том, что вас всегда рады здесь видеть. Быть может, и мои ребята смогут чему-нибудь у вас научиться? – Если так, буду только рад этому, – сказал Чарльз. – Но теперь, когда мы здесь одни, сержант О’Мэлли, я хотел бы прояснить другой вопрос. Не возражаете? – Нисколько, – сказал ирландец. – Я надеюсь привести своих ребят в порядок, – продолжал Чарльз, – и посмотреть, можно ли научить их уму-разуму, чтобы впредь никогда не повторилось то недоразумение, которое произошло в «Маленькой Богемии». Мне нужны лучшие стрелки в городе. – О да, – согласился О’Мэлли, – разве это не похвально? Передать свои знания, приобщить всех этих адвокатов и счетоводов к стрельбе на поражение, чего, вероятно, им не дало их замечательное образование…