* * * Поговорить с Лиссой и Таматином мне удалось только утром, за завтраком. Вечером я пришла слишком уставшая, да и головокружение прошло только после сна. Поэтому на все вопросы соседей я только кивала головой и говорила, что объясню завтра. Но вот завтра уже наступило, а рассказать мне все еще нечего. – Ляля, – шептала мне Лисса, пока я лениво ковырялась ложкой в тарелке с кашей. – Боевики рассказывают совершенно ужасные вещи. Это правда? – Многим уже рассказали? – я недовольно оглянулась. Судя по тому, что на меня чуть ли не каждый студент в столовой пальцем показывал, боевики сделали настоящее объявление и позаботились о том, чтобы его услышал каждый. Сочувствующий взгляд Лиссы подтвердил мою мысль. – Не переживай. – Таматин аккуратно, следя, чтобы не пролилось ни капли, выпил молоко. – Они же просто смотрят. Не бросают в тебя мусором, не пинают, не плюют в твою еду. Мы с Лиссой замерли и удивленно посмотрели на Таматина. Непризнанный гений заметил наше внимание и со стуком поставил стакан на стол. – Если думаете, что у меня есть практический опыт таких издевательств, то вы глубоко ошибаетесь. Я с детства хорошо владел силой, и все мои обидчики так быстро жалели о своих поступках, что остановились на косых взглядах. Причем навечно. – Смотри на него только прямо, – шепнула я Лиссе, и мы рассмеялись. – Так что случилось? – уточнила Лисса, когда мы успокоились. – Зачем ты напала на преподавателя? – Я не нападала на него, – я поморщилась. – Просто… – Думаю, что Ляля просто невнимательно читала устав, – влез Таматин. Еда у него уже закончилась, и он совершенно наглым образом принялся за сырники, которые я еще не начала есть. – И решила, что если она нападет на Мароона Симана, то ее отчислят. Верно, Ляля? – Я не понимаю, – я разозлилась и выронила из рук вилку. – Как вообще можно поддерживать учебную дисциплину, если никого не отчисляют? Вот поясните мне, пожалуйста, если я прямо сейчас приму решение не учить ничего из того, что нам старательно рассказывают преподаватели, что мне сделают? Как меня обяжут писать все рефераты, выполнять домашние задания? – Да тебя никто и не станет обязывать, – Таматин хмыкнул. – С третьего курса вся теория у нас начинает регулярно чередоваться с практикой, и неуспевающие отсеиваются, вернее, самоотчисляются естественным путем. Лисса замерла, во все глаза рассматривая непризнанного гения: – Это как? Умирают, что ли? – Что за чушь, – фыркнула я, но осеклась, заметив пренебрежительный взгляд Таматина. – Или нет? Но как тогда родители отдают своих детей на верную погибель? – Почему это на погибель, – обиделся парень. – Учись, и тогда никаких проблем не будет. Я покачала головой не в силах поверить в то, что папа с мамой могли отправить меня в место, где умирают люди. Причем, мне так кажется, мрут как мухи. – И большая смертность? – деловито поинтересовалась Лисса. Таматин пожал плечами и взялся за ее блинчики: – Этот вопрос не входит в область моих исследований, потому он не по адресу. – Ага, – я обалдело уставилась на блины с творогом, стопка которых исчезала во рту Таматина с умопомрачительной скоростью. – Как в тебя влезает столько еды? Ты же тощий, как щепа. Таматин постучал пальцем по лбу: – Все калории поступают сразу в мозг. Именно поэтому я такой умный. – Ляля, – едва слышно позвала Лисса и сделала большие глаза, на что-то явно намекая. Я обернулась и увидела, что позади меня стоят две девушки. Одна миниатюрная, худенькая, с длинными выбеленными волосами и кукольными ресницами – симпатичная, но презрительным выражением лица неуловимо напоминающая Лиззи, и потому я сразу почувствовала глухое раздражение. Вторая девица была чуть выше ростом, с такими же белыми волосами, но со стрижкой каре, и большими голубыми глазами. Причину посольства я понять не могла, потому сразу же развернулась лицом к девушкам. Вот так мы и замерли: я, удивленно приподняв брови, в ожидании разговора, а они с непонятным раздражением на лице. И все трое ожидали, кто же первым подаст голос. – Чем обязаны? – кашлянув, спросил Таматин. Он просто не мог перенести не заполненные словами паузы. Девица с каре ядовито улыбнулась: – Меня зовут Амалия, а это – Аурелия. Сразу стало понятно, кто чей прихлебатель. Если бы девушка с длинными волосами представилась сама, можно было считать, что передо мной полноценные подруги, но, судя по всему, у Аурелии даже права голоса нет. – Я Таматин, – вылез вперед сосед. – Это – Лисса, а это – Ляля. Мы тут завтракаем. Завтрак – самый важный прием пищи за день. Вы заметили, что я не назвал свою фамилию? Просто считаю, что слишком уж она известна, чтобы ее называть. Амалия презрительно скривилась, а ее подружка закатила глаза. – Мне все равно, кто ты, парень. Ляля, так кажется? Я хочу с тобой поговорить. – Говори, – я равнодушно пожала плечами, даже не думая вставать со стула. Амалия недовольно посмотрела на Лиссу, затем на Таматина, но все-таки решила продолжить: – Не думай, что я не понимаю, что происходит. Тут я даже растерялась и обалдело уставилась на блондинку: – А что происходит? Поясни, а? – Думаешь, никто не знает, для чего ты это представление с Симаном устроила? Внимания тебе мало. От моего парня отвали, поняла?.. Лисса за моей спиной закашлялась. Я торопливо прикидывала, о каком парне идет речь. На ум приходил, как ни странно, только Таматин. – Иначе не посмотрю, чья ты доченька, и все твои жиденькие волосики вырву. За волосы стало обидно – они-то у меня на самом деле довольно густые. И неважно, о каком парне идет речь, я-то точно ни к кому не приставала. Я встала со стула, тряхнула головой, дабы опровергнуть смелое заявление Амалии насчет жидкости моей шевелюры, и заявила: – Руки коротки, дамочка. Будешь много разговаривать – и парня лишишься, и своих трех волосин обесцвеченных, – и издевательски добавила, копируя ее тон: – Поняла? Рядом начали останавливаться студенты, заинтересованные происходящим, но, по-видимому, в планы Амалии не входило устраивать цирк. – Я сказала, а ты услышала, – блондинка фыркнула и пошла прочь. Аурелия на секунду замешкалась, тоже фыркнула и последовала за подругой. Я обернулась к Лиссе и Таматину и возмущенно на них посмотрела. – Ляля, – Лисса страдальчески сморщилась. – Когда ты успеваешь клеиться еще к чьему-то парню? Мы же здесь всего три дня. Я всплеснула руками: – Сама удивляюсь. Учись, Лисса, в перерывах между тренировками, уборками склада и убийствами преподавателей. – Учиться надо, а не о парнях думать, – авторитетно заявил Таматин, и мы засмеялись. * * * На занятие с проректором я шла с опаской. Не то чтобы я боялась Радагата Вирраса, но так уж повелось, что после каждого общения с проректором у меня добавляется количество отработок. А нужно еще когда-то спать. Секретарь не обратила на меня никакого внимания, и я решила, что это хорошая примета. Когда я зашла в кабинет, Радагат что-то увлеченно записывал и внимания на меня не обращал. Пришлось некоторое время помяться у двери и даже покашлять. Проректор поднял на меня недовольный взгляд и кивнул на стул: – Садитесь, Тиррос. И в следующий раз не ждите приглашения зайти, я в курсе, что вы придете. – Вы заняты? – я осторожно присела на стул. – Напало вдохновение, – криво улыбнулся Радагат и прикрыл рукой лист с какими-то схемами. – Не думайте, что сможете сбежать, у вас будет почти самостоятельная работа, и я вполне смогу продолжить. Как вы себя чувствуете? Я честно прислушалась к себе: – Да вроде бы неплохо. Только… я не чувствую в себе много магии. Будто… устала, что ли. – Вчера у вас был очень большой выброс, потому, думаю, что это закономерно. Тренировки у вас много сил не отнимут. Проректор открыл тумбочку и достал из нее что-то струящееся и переливающееся, как кусок дорогой разноцветной ткани. – Что это? Лицо мужчины было непроницаемым. – Ваша самостоятельная работа, Тиррос. Попробуйте поднять это перо. – Перо? – изумилась я. – Что же это за птица? – Если вам удастся поднять перо сегодня, то покажу, – я взглянула в прозрачные глаза проректора и поежилась. Радагат Виррас опять был холоден, невозмутим и смотрел словно бы сквозь меня. Стоит ли говорить, что ни в этот день, ни даже в последующие три я перо так и не подняла. Чуть не разнесла кабинет проректора – это да, но вот перо… Ненавистное мне перо так и осталось лежать на расколотом надвое столе Радагата Вирраса.