— Да уж получше тебя будет! — фыркнула девица. — Не такой закомплексованный идиот, как ты! Кем ты тут себя возомнил? Спортсменом? Юным учёным? Обидно рассмеявшись, девушка продолжала метать стрелы в покрасневшего Валеру: — Стыдно? То-то! Будто голый передо мной стоишь, верно, Валерик? Все твои комплексы наружу выперли! Послушала я тут про тебя, посмотрела и поняла, что в школе ты был последним лопухом. И в учёбе, и в спортзале, и девочки на тебя не обращали внимания… — Замолчи!.. — страшным шёпотом произнёс Валерик, стискивая стакан. — …И тогда ты решил вернуться в прошлое и стать самым-самым крутым в своём Муходранске и окрестностях. Какая сильная психологическая травма, надо же! Что бы по этому поводу дядюшка Фрейд сказал? Голос девушки сменил ехидные интонации на гневные. Она приставила большой палец левой руки к уху, и посыпались фиолетовые искры. — По девочкам тут ползаешь? — сказала она с ненавистью. — Бес в ребро? А в реальной жизни сам-то ты чего добился? Начальником стал? А кто тебя им сделал, напомнить?! Кем бы ты был, если бы не мой папа? До сих пор бы за копейки сидел в администрации, бумажки перебирал! Я с тебя спесь собью, родной, и здесь, и в реале! — Замолчишь ты, нет?! — взревел оскорблённый муж и, потеряв контроль, швырнул стакан с соком в супругу. Та легко уклонилась и, схватив со столика ноутбук, обрушила его на голову неверного благоверного. С грохотом отлетела крышка с обкусанным яблоком, а затем с таким же шумом свалился Виталик, опрокинув журнальный столик. Ошарашенный Алин спутник во все глаза смотрел на побоище. Девушка подошла к нему, ласково погладила по щеке и проговорила: — Извини меня, Вовик, но я должна тебя обездвижить. Иначе не сработает. Раздался щелчок. Длинная искра от руки девушки пронзила щёку Вовика, и он свалился рядом с неверным Алиным супругом. 3 Бывает, что поэты и художники оказываются прозорливее учёных и философов. Они докапываются до истины через сферу эмоций и чувств, однако не умеют анализировать и делать правильные выводы. «Нет, весь я не умру» — сказано метко и точно ещё в те времена, когда о мемориуме даже не догадывались. Великий поэт интуитивно сообразил, что личность человека, его «я» не концентрируется в конкретном физическом теле, а размазывается по окружающему миру. «Я» — это не только конкретный Вася-Саша-Коля, но и частично его дети, друзья, родные, близкие. Более того, личность человека отражается в написанных картинах, сочинённой музыке, книгах, доме, который он построил, учениках, которых он воспитал. Чем ярче человек, тем сильнее он проникает в других, «пропитывая» собой больше и больше людей. И умирает он не весь, а только его часть, связанная с физическим телом. «Остатки» личности продолжают жить в потомках, памяти, делах и шедеврах. Ошибались мыслители, и верующие и атеисты: жизни после смерти нет, но и абсолютной пустоты тоже нет. А есть какая-то странная форма квазибытия, когда ты существуешь в памяти других людей, словно компьютерная программа, записанная на сотни компакт-дисков или флешек. У тебя, умершего, нет физического тела, но есть следы, которые ты оставил в памяти людей и в истории. Это и есть твоя новая форма «существования», квазижизнь после смерти физического тела, размазанная по всему, с чем ты соприкасался в жизни. И чем ярче ты жил за грешной Земле, тем дольше и богаче будет твоя квазижизнь в мемориуме — царстве памяти, а кому-то и царстве полного забвения. Обо всём этом долго разглагольствовал разговорчивый юноша, менеджер из нелегальной ремортальной фирмы. Ему бы стихи писать, а не участвовать в криминальных делишках! Он подробно поведал Нине Ильиничне о «жизни» умерших в мемориуме, точнее, в его особой части, мортеуме — так некоторые мемористы называли совокупность умерших, о ком сохранилась память. Некоторые учёные считали прошляков-мертвяков универхрониками, которые ощущали самих себя одновременно и в детстве, и в молодости, и в старости. Они знали свою судьбу от начала и до конца, а самое ужасное — то, что им приходилось вновь и вновь переживать в мортеуме одни и те же события из своей жизни. Причём, помимо их воли. Вспомнит кто-то в реале, как мертвяк в бытность десятилетним пацаном воровал яблоки и попался — приходится несчастному в мортеуме «перелететь» в детство, снова лезть через забор в чужой огород, а потом долго чесать настёганные крапивой места. И тут же возвращаться в старость, потому как другой знакомый вспоминает мертвяка гуляющим по парку с внуками. Умерший в мемориуме напоминает литературного персонажа или актёра, которому автор (режиссёр) прикажет «Ползи!», и тому приходится ползти, скажет «Плачь!» — придётся плакать. Только в роли совокупного автора выступают вспоминающие мертвяка родные, друзья и прочие, кто знал его когда-то. А если покойный при жизни был сложной и противоречивой натурой, то ему не позавидуешь: вспоминать его будут по-разному, поэтому в мемориуме он будет выделывать довольно странные штуки. Но мертвяки не всегда действуют по воле вспоминателей. Иногда они «живут» вполне автономно, когда о них никто не думает. В такие моменты они напоминают литературных героев, о которых автор напишет: «Три года отработал Федя в булочной» и больше ни слова, кем работал персонаж, как, сколько зарабатывал, где ночевал, чем питался. Эти три года Федя предоставлен самому себе и действует на своё усмотрение. Как говорят реморталы, находится в автономном режиме. «Человек уходит в мемориум не скачком, а постепенно. Посмотрите на стариков, — Юноша осторожно покосился на пожилую учительницу Нину Ильиничну, но она не отреагировала. — Старики, можно сказать, уже одной ногой в мемориуме. Чем ближе к смерти, тем они меньше реагируют на реал, зато воспоминания становятся ярче и ярче. Они чаще вспоминают прошлое, чем отражают настоящее, которое их почти не интересует…» «А мне-то зачем сейчас погружаться? — продолжала колебаться учительница, — Вы ведь и так моего мужа оживите. Может, не стоит?» «Стоит, стоит, — заверил её менеджер, — Оживление для мёртвяка — большое потрясение. Его надо подготовить, утешить, уговорить. Очень тяжело после мемориума снова ощутить себя живым…» Середину семидесятых прошлого века меминженеры не сильно изувечили. Наверное, эта эпоха интересовала идеологов мемориума меньше, по сравнению с двадцатыми и тридцатыми годами, которые они основательно искромсали. Здесь всё было знакомо: Нина Ильинична погружалась несколько раз в эту эпоху в режиме бога. Первый раз, когда она увидела своего Петеньку в мемориуме молодым и здоровым, ревела неделю. А вот в собственную личность она погрузилась первый раз. Некоторое время Нина Ильинична приходила в себя, оглядывалась, прислушивалась к своим ощущениям и радовалась молодому здоровому телу, облачённому в простенькое ситцевое платье. Отсутствовали привычные боли в шее, не было онемения пальцев в правой руке, одышки и учащённого пульса. — Ниночка! — раздалось над ухом. — Проведёшь в пятом «б» литературу? У них окно… Нина Ильинична вздрогнула, обернулась и ошалело посмотрела на завуча Людмилу Алексеевну, на яркую женщину в расцвете сил. Она скончалась пять лет назад от ишемии. — Что с тобой, Нина? — встревожилась завуч, озабоченно глядя на молодую учительницу русского языка и литературы. — На тебе лица нет! Та выбежала из учительской, едва не сбив с ног заглянувшего физрука. — Вернись, Нина! — прокричала вслед завуч. — Или завтра же на бюро горкома комсомола будешь краснеть! Учительница не обратила внимания на нелепые угрозы. Времени у неё было не так много: необходимо успеть добраться до авиационного завода. Там скоро начнётся обеденный перерыв, нужно разыскать своего Петеньку и поговорить с ним. Её погрузили в мемориум всего на два часа: насколько хватило оставшихся денег. Ремортация — услуга дорогая, на неё ушла почти вся сумма, полученная от продажи дачи. Петю нужно ремортировать именно из этого отрезка жизни — из семидесятых. Сейчас он на пике физических и моральных сил, полон оптимизма и надежд на светлое будущее. Его энергия и жизненные силы пригодятся в мрачном будущем: у самой Нины Ильиничны уже не было сил бороться с потрясениями и коллизиями реальной жизни. Через полдесятка лет, уже после свадьбы, Петю поставят начальником цеха: нервная работа, постоянно горящий план и, как результат, первый инфаркт. А далее наступят лихие времена: перестройка, развал страны, шоковая терапия и прочие прелести, инициированные любителями джинсов и многосортовой колбасы, адептами секты Невидимой Руки рынка. Она знала, что ремортация преступна и карается законом. Знала, но не понимала почему. Чем опасна ремортология — запрещённый раздел мемористики, имеющий большое прикладное значение? Ведь восстановление из мемориума, оживление, могло бы осчастливить тысячи несчастных, потерявших своих родных и близких! Ремортация спасла бы от смертельной тоски родителей, потерявших своих детей, невест, у которых женихи погибли на войне или в автокатастрофе. Куда делись учёные-ремортологи, которые лет десять назад активно публиковались в средствах массовой информации? Один философ в те времена выдвинул интересную гипотезу. Он предположил, что природа создала мемориум и каждый миг делает резервную копию для того, чтобы самой время от времени брать из прошлого удачные решения, будь то виды животных или растений, события или явления. Кто знает, может через какое-то время природа захочет вернуться к динозаврам и вытащит их из мемориума, словно системный администратор, восстанавливающий часть базы данных. Но вытащит их не в первозданном виде, а в изменённом и улучшенном. Ведь мир развивается по спирали, с каждым витком которой старое возвращается в модернизированном виде. Быть может, и динозавры вернутся к нам теплокровными, живородящими, покрытыми густой шерстью. А если эту гипотезу распространить и на людей? Что, если природа время от времени вытаскивает из мемориума наиболее яркие характеры и судьбы и проецирует их на реальных людей? В таком случае, правы были наши предки, верящие в переселение душ. Погружённая в размышления, Нина Ильинична миновала магазин «Продукты», у которого через витрину проглядывали пустые полки. Лишь верхний ярус одного стеллажа оккупировала батарея бутылок с уксусом. Возле продуктового магазина толпились горожане, ждущие, когда привезут что-нибудь отличное от уксуса, «выбросят» на советском жаргоне. Что это будет, никто не знал: или мясо по талонам (голые кости, на которых кое-где остались жилы), или кур по спецразрешениям горкома (синих и тощих с перьями и когтями) или картошку по направлениям из профсоюза (сморщенную, проросшую, с комьями земли). Стоящие в очереди были одеты очень бедно: небритые мужички в мятых бесформенных пиджаках, надетых на растянутые майки, тётки в потёртых драповых пальто неопределённых цветов и такой же расцветки тёплых платках. В стороне трое мужиков распивали бутылку водки, закусывая дефицитной килькой в томате, а остальные представители мужского пола, боясь потерять место в очереди, издалека завистливо на них поглядывали. Напротив магазина находился партийный спецраспределитель. Возле него стояло несколько чёрных «Волг». От машин к дверям и обратно сновали бойкие молодые люди комсомольского вида, таская коробки, битком набитые деликатесами, недоступными простым советским гражданам. Финский сервелат, мраморная говядина, перигорские трюфели, трепанги, устрицы — чего только не было, в этих коробках! Стайка пионеров под барабанную дробь вешала на спецраспределитель кумачовый лозунг «Спасибо Партии за изобилие!». Повесив кумач, пионеры построились и с песнями под барабан двинулись к зданию КГБ, которое находилось в сотне метров от магазина, несомненно, строчить доносы на родителей. Возле лозунга остановился бородатый мужчина в ватнике и ушанке с красной звездой. У бородача за спиной рядом с балалайкой висел пистолет-пулемёт ППШ времён Великой Отечественной, а из кармана ватника торчала распечатанная бутылка водки, заткнутая самодельной пробкой, свёрнутой из газеты «Правда». Бородатый внимательно прочитал лозунг, шевеля губами, и задумчиво почесал бороду. Нина Ильинична покачала головой: бородач был явным клюквенником. Она уже сталкивалась с этим явлением, когда в российскую часть мемориума случайно внедрялись представления западных стран о нашей жизни, называемые клюквой. Вот и появлялись на улицах наших городов медведи, огромные матрёшки, наполненные водкой, и подобные странные личности. Учительница решила срезать путь к проходной и пошла дворами. Практически в каждом дворе среди ржавых качелей и покосившихся детских горок торчали стойки с облупившейся краской. На натянутой между ними проволоке болталось серое заплатанное бельё. Из некоторых окон доносилась громкая музыка, в основном бравурные марши, из-за чего дворы напоминали тюрьмы: там тоже по утрам через громкоговорители гремела радиостанция «Маяк». Возле детских площадок изредка попадались замызганные мужики со стандартной небритостью, которые, матерясь, копались во внутренностях стареньких «Москвичей» и «Жигулей». Нина Ильинична немного опоздала: из дверей заводской проходной уже выходила толпа рабочих. Это были те работяги, которые не желали обедать в столовой (жидкий борщ с мясными волокнами, затвердевшее пюре и котлеты, после которых мучила отрыжка) и в перерыв успевали сходить домой, как и её Петенька. Она боялась потерять в толпе мужа и напряжённо всматривалась в измождённые чумазые лица выходящих, похожих друг на друга словно близнецы, часть которых почему-то не догадалась снять каски. А потом у неё сильно забилось сердце и захватило дыхание. Вот он, её суженый, сильный и подтянутый, в мятой робе, идёт навстречу и перебрасывается шутками с друзьями из бригады. Синие глаза будущего мужа сияют молодым блеском, а из-под кепки выбиваются буйные русые кудри. — Петя! Петенька! — крикнула Нина Ильинична срывающимся от волнения голосом. В режиме бога она видела его издалека, словно на экране телевизора, а сейчас она сможет подойти к нему и ощутить его тепло! — Ниночка?! Петя подбежал к невесте, взял её за руки и встревожено поглядел в глаза: — Что случилось, Ниночка? Ты зачем здесь? У неё сдавило горло, и она, всхлипнув, обняла его и прижалась к груди. Проходящий мимо парень с лицом будущего бюрократа и лизоблюда, в строгом костюме и с комсомольским значком на груди, сделал им замечание: — Эй, молодые люди! Прекратите обниматься на улице! Это недостойное поведение для советской молодёжи, покоряющей вершины великих строек коммунизма! Прохожие тоже смотрели на парочку неодобрительно, и молодые люди поспешили отойти от людной проходной и укрыться во дворах. Потом они долго, больше часа, сидели на скамеечке в каком-то дворике, и Нина Ильинична, часто сбиваясь и прерываясь на рыдания, рассказывала о своей жизни в реале, о Петиной смерти и о том, что она может вернуть его к жизни. Она совсем забыла, что прошляки, если на них не воздействуют из реала, малоэмоциональны. А, может, просто она была неубедительна. У того говорливого менеджера из ремортальной фирмы получилось бы гораздо лучше. Учительница ожидала от мужа какой угодно реакции: изумления, недоумения, даже неверия, но он просто сидел и слушал, в особо драматических моментах рассказа чуть приподнимая бровь. Когда Нина Ильинична полностью выложилась, он неожиданно привстал, порываясь уйти: — Мне на работу надо! Обед давно кончился. — А как же я, Петя? — прошептала опустошённая супруга. Он пожал плечами. — Мне выговор объявят… На соседней лавочке любопытная бабка внимательно прислушивалась к их разговору и даже что-то чиркала в блокноте. Когда Петя встал, она тоже сорвалась с места и направилась, оглядываясь и подхихикивая, по направлению к зданию КГБ. — Подожди! Сейчас ведь не сажают за прогулы! — вырвалось у Нины Ильиничны. — Могут принудительно в психушку затолкать, — возразил Петя. — Про карательную психиатрию слышала? — Ты не можешь меня оставить одну в реале!! — закричала учительница с такой силой, что возле них начала собираться толпа. Раздалась трель милицейского свистка. Молоденький лейтенант с нежным румянцем на щеках растолкал любопытных и очутился возле скандальной пары. — В чём дело, граждане? Нарушаем общественный порядок? Попрошу ваши документики! Петенька послушно сунут руку под робу и выудил заводской пропуск. Нина Ильинична спохватилась, что у неё нет ни сумочки, где могли бы быть смоделированы «документики», ни карманов. — Вы в каком цехе работаете? — спросил милиционер Петю, внимательно изучая пропуск. — В сорок третьем, — ответил Петенька и уточнил: — Там, где военные самолёты в гражданские переделывают. У нас ведь нет гражданской авиации, только военная… — А ваши документы, гражданка? — напомнил милиционер, возвращая пропуск Пете. — Я не взяла с собой, — залепетала растерявшаяся Нина Ильинична. — Я в школе работаю… Русский язык и литература… — Почему не на работе? — потребовал ответа милиционер. Странно, что он об этом же не спрашивал Петеньку. Тот ведь тоже не на работе! — Мы металлолом с учениками собирали на субботнике, — брякнула несчастная учительница первое, что пришло в голову. — А теперь я иду сдавать нормы ГТО по стрельбе. Она украдкой поглядела на часы. Через пять минут начнётся выгрузка в реал! Вместе с мужем.