Как далеко пойдут другие ее коллеги, чтобы защитить себя? Теперь, когда Эдит на своей шкуре узнала, каково это – защищать произведения искусства, она размышляла, сколько еще немецких специалистов в области искусства будут лгать, красть и разбойничать, если это нужно для спасения их жизней или просто чтобы привлечь внимание лидеров партии? Она села на край своего стола и постаралась глубже проникнуться знанием о деле Манфреда и его в нем роли. Ей трудно было вообразить своего спокойного, вежливого друга винтиком в громадном колесе сопротивления, в сговоре против интересов Германии с музейными работниками по всей Европе. Манфред протянул руку и взял ладонь Эдит. – Теперь, когда ты вернулась, может быть, ты присоединишься к нашему делу. – Он помолчал. – Ты, в конце концов, дочь своего отца. – А что мой отец? – Что он тебе рассказывал о своей работе после окончания Великой войны? – Манфред прищурился. – Почти ничего, – сказала Эдит, силясь вспомнить. – Он всегда говорил, что людей легко обмануть, особенно поначалу. Больше я толком ничего не знаю. Манфред сплел пальцы за спиной и принялся ходить туда-сюда по мастерской, глядя на плитку на полу. – Ты, может быть, и не помнишь восстания у нас в городе в 1918 году. Ты была еще маленькая. Многие из нас в Мюнхене хотели сделать все, что могли, чтобы не позволить истории повториться. Твоего отца – как и всех нас – вдохновили моряки и рабочие оружейных фабрик, которые организовали забастовки, и солдаты, которым хватило смелости бросить свои бараки и потребовать мира, а не продолжать умножать насилие, – после мгновения тишины Манфред продолжил: – Твой отец помогал группе студентов, которые печатали листовки, разоблачающие коррупцию, которую они видели на разных уровнях правительства. Он знал, что мы с товарищами делали нечто похожее. Но твой отец должен был проявлять особую осторожность: в университетах были – и сейчас тоже есть – те, кто поддерживает Партию. Студенты как-то умудрялись раскладывать листовки там, где их обязательно увидят: разбрасывать по коридорам у аудиторий, клеить на дверцы уборных изнутри, даже тайно подбрасывать их в сумки остальным ученикам. – Мой отец это делал? И вновь Манфред кивнул. – Он помог организовать печать листовок. Он считал, что это важно. Как я и сказал, мы уже переживали последствия действий тех, кто хотел возвыситься ценой множества чужих жизней. – И это происходит снова! – воскликнула Эдит. – Манфред, если бы вы это видели. Генерал Франк… Он хотел оставить Рембрандта, Рафаэля… и даже да Винчи! Себе. – Губернатор Франк? Ты с ним встречалась? – Он пытался забрать «Даму с Горностаем» прямо из наших рук! – Эдит, – Манфред побледнел, – господи! Мне жаль любого, кто столкнется с этим человеком. Ты знаешь, что он сделал? Столько ни в чем не повинных людей лишились жизней в Польше – команды отдавал Франк. Эдит, я каждый день волнуюсь за твою безопасность. И я не сомневаюсь, что они похитили все мало-мальски ценное из домов по всей стране. Ты никогда не прочитаешь об этом в новостях. Большинство даже представления не имеет. – Но Манфред… В том, что картины сейчас в опасности, моя вина. Ты же был на моей идиотской презентации тут, в музее. Как я могла быть такой наивной? Как я не понимала, для чего используют эту информацию? Не понимала, что из меня сделают пешку? – Не вини себя. Этот конфликт намного больше тебя. В британских газетах пишут, что генерал Франк издал указ о конфискации всей польской собственности. Подумай об этом, Эдит, всей. Британцы пишут об огромном количестве людей, которых Франк уже казнил или отправил в лагеря. Поэтому нам сейчас, как никогда, надо действовать. А теперь у тебя, Эдит, есть конкретная информация о ситуации в Поль… Стук в дверь. Манфред замер на полуслове. – Прости. Я, возможно, слишком много сказал. Мне надо возвращаться на свою разгрузку, меня там, наверное, уже ищут, – прошептал Манфред и сжал руку Эдит. – Подумай об этом, дорогая моя. Ты знаешь и понимаешь ситуацию лучше, чем большинство из нас. Ты внесла бы большой вклад в наше дело. Манфред выскользнул через дверной проем мимо входящего в мастерскую мальчика-посыльного. У того через всю грудь был перекинут широкий ремень сумки, а сама сумка почти доставала до его тощих коленок. – Тут есть Эдит Бекер? – Эдит Бекер – это я. – Фройляйн, для вас телеграмма. – Мальчик наклонился, чтобы вынуть и передать Эдит конверт, а потом развернулся на каблуке. Эдит уставилась на конверт. Эдит Бекер, реставратор Пинакотека Мюнхен. Телеграмма была из Берлина. Эдит сжала губы, сердце ее выскакивало из груди. Новости о Генрихе? Трясущимися руками она разорвала конверт и достала сообщение. Прочитав его, она поморгала и перечитала еще раз. Кабинеты Каетана Мюльмана уничтожены пожаром после бомбардировки. Настоящим вам предписано встретиться др. Мюльманом офисе директора национальной галереи Берлина 1 декабря, будьте готовы перевозке картины Краков. Официальный приказ. 34 Чечилия Милан, Италия Декабрь 1490 – Давайте повторим еще раз. Бернардо мерил шагами библиотеку со стопкой листов пергамента в руке. Чечилия прочистила горло и снова начала: «Perchè le rose stanno infra le spine: Alle grida non lassa al Moro e cani. .»[43] Пока Бернардо ходил по комнате, а Чечилия декламировала только что сочиненный сонет, она чувствовала на себе взгляд мастера да Винчи. Работа над предварительными рисунками была завершена, мастер установил свой мольберт и маленький складной столик, на котором стояли баночки с краской и множество кистей с длинными ручками и ворсом из лошадиных волос, шерсти ласки или лисы. Однако, Чечилию озадачило, что в большинстве случаев мастер использовал кисти только чтобы нанести краску на собственный палец, а затем уже пальцем осторожно переносил тонкий слой цвета на изобразительную поверхность. Он никогда не касался одного и того же места дважды за один день, давая каждому тонкому слою краски высохнуть, прежде чем нанести новый. Таким образом, одно только ее лицо проявлялось на картине в мельчайших подробностях. Работа шла чрезвычайно медленно. Они давно отказались от мысли, чтобы Чечилия сидела около окна. Она думала, что сидеть неподвижно в любом случае будет невозможно, особенно теперь. Нервная энергия переполняла ее оттого, что внутри ее тела росла новая жизнь. А именно сегодня ее переполнял восторг, в большей степени, чем в любой день с тех пор, как она приехала в замок Сфорца – Людовико узнал, что она носит его дитя, и был счастлив. К огромному удивлению Чечилии, Людовико уже и сам догадался, что она беременна. И к еще большему ее изумлению, эта новость привела его в восторг. По его словам, вместе с ее животом росло и его восхищение ею. Когда она лежала перед ним, обнаженная и открытая, он положил руку на маленькую выпуклость на ее животе, на своего ребенка внутри нее, и сказал ей, что она прекрасна, как цветочек. Чечилия заглянула ему в лицо и увидела безусловную, искреннею радость. Когда облегчение и надежда начали перевешивать копившийся неделями страх, Чечилия с новой силой принялась завоевывать себе место при дворе Людовико. Он попросил Чечилию исполнить чередование стихов, сонетов и песен для высокопоставленных лиц, которые должны были прибыть в замок через два дня. Бернардо мерил шагами комнату вместе с ней до поздней ночи, поправлял ее произношение, в мельчайших деталях отрабатывал с ней интонацию, смягчал ее тосканский выговор и вносил в поэтический текст небольшие изменения, помечая это на листах, пока они репетировали. У Чечилии возникло впечатление, что Леонардо да Винчи предпочитал, чтобы его модели сидели спокойно, но приспособился перемещаться вслед за ней, когда она ходила по полированному паркету в ногу с Бернардо. Она думала, что художник, возможно, все еще чувствует вину за то, что открыл ей новость о женитьбе герцога, прежде чем она узнала бы об этом сама при более приличествующих ситуации обстоятельствах. Во всяком случае, он не возражал против ее передвижений. А работа над грядущим представлением стала приятным отвлекающим занятием для Чечилии, чувствующей себя все более неуютно. Она гадала, подозревает ли кто-нибудь еще о жизни, которая расцветает у нее внутри. На этот раз, когда она дошла до конца стихотворения, Леонардо широко заулыбался. – Браво! Это лучшее, что было сегодня. Вы их сразите. Чечилия присела в небольшом реверансе. Лучшее, что случилось за этот день, в обществе этих двух талантливых людей. – Старого французского посла не так-то просто впечатлить, – заметил Бернардо. – Я сам был тому свидетелем. И также известно, что он засыпает сразу же, как сядет смотреть представление. Но, думаю, это выступление его, если не развлечет, то хотя бы разбудит. – Французский посол? – переспросила Чечилия. – Зачем он приезжает? Бернардо ответил: – Его светлость ищет знакомства с королем Франции Карлом. – С какой целью? – заинтересовалась Чечилия. – Зачем вообще связываться с Францией? – Может, вы и образованная юная леди, – ответил Бернардо, – но вам следует больше знать о политике. Знакомство с королем Карлом даст ему большую власть, а герцогству – большую безопасность. – Да, – задумчиво подтвердил Леонардо. – А у Франции внушительная – и прекрасно организованная – армия. Я мог бы попробовать предложить им мои услуги военного инженера. Чечилия подумала, что при дворе каждый борется за свое место. И, если быть честной с собой, сама Чечилия занимается тем же. Она прилагала большие усилия, чтобы снискать одобрение и комплименты гостей замка Сфорца. Ничто не могло наполнить ее душу большим светом и ликованием, чем миг, когда полная комната гостей взрывалась аплодисментами после ее выступления. Ее ли вина, что она ищет внимания, одобрения этих незнакомцев? Не то же ли самое испытывает Леонардо, когда слышит похвалы завершенной картине или своим странным хитроумным изобретениям? Так или иначе, Чечилия до сих пор старалась очаровать каждого гостя в герцогском замке. И ее мелодичный голос, не говоря о выверенном аккомпанементе лютни и ее необычайном таланте в декларации стихов, казалось, производил впечатление. Ее переполняла гордость от того, что остальные так довольны ее работой, и каждый раз, очаровав кого-то нового, она ловила на себе взгляд Людовико и понимала, что все не зря. Чувствуя в глубине души неуверенность в своем положении, Чечилия, однако, не могла не признать, что Людовико, без сомнения, испытывал к ней страстное влечение. Она же жаждала его одобрения, его похвалы. – Не знаю, что делать с твоими руками… – Леонардо жестом приказал Чечилии сесть и принять ту позу, которая была на портрете. – Может, собака… Можешь взять ее на руки? Чечилия подняла с пола Виолину и разместила ее теплое пухлое тело на коленях, усаживаясь в кресло. Виолина выжидающе посмотрела на Чечилию похожими на бусинки глазами и прижала ушки, когда Чечилия провела ладонью по маленькой круглой голове собачки. – Традиционный символ преданности, – заметил Бернардо.