Чечилия Милан, Италия Июнь 1491 В ту ночь он пришел к ней. В забытье полусна она последовала за своим сердцем. Вдыхала его запах: пьянящий аромат леса, лошадей и старого бархата. Его густая борода скользила по нежной коже ее шеи, от этого по спине бежали мурашки. Она инстинктивно повернулась к нему и, обхватив лодыжкой его ногу, притянула его к себе. Ее руки легли на его влажные от пота в спертом воздухе плечи. Это было как в последние секунды перед летней грозой, когда в тучах вот-вот сверкнет молния. Она резко вдохнула, ей не хватало воздуха. – Мой цветочек. Он мягко обхватил пальцами подбородок Чечилии. Это отозвалось в ее теле знакомым чувством, она вспомнила все те ночи, когда он обхватывал ее, целовал, брал ее в этой самой постели. Но когда он приблизился лицом к ее груди и стал неуклюже перебирать пальцами крошечные пуговки на ее сорочке, Чечилия начала просыпаться. Она была еще совсем разбита после родов. И как бы она ни жаждала его объятий, как бы ни хотела, чтобы он видел ее, признавал и любил, вынести на себе его вес она не могла. Не сейчас. А где же Беатриче? Спит в их покоях? А если проснется, пойдет его искать? Чечилия перевела глаза на дверь и увидела, что герцог, войдя, запер металлическую задвижку. Тут Чечилия услышала, как Чезаре захныкал в соседней комнате. Она знала, что этот звук станет только громче. Он проголодался. Она села в постели, а Людовико перекатился на свою руку. Она откинула простыни и зашла в комнатку, где спал Чезаре. Кормилица уже вскочила, но Чечилия покачала головой. Она взяла сына на руки и развернула туго стянутую пеленку. Когда она вернулась, Людовико сидел на краю кровати, завернувшись в простыню, и проводил руками по своим черным волосам. В лунном свете она видела силуэт его обнаженной руки и груди. Она села рядом, баюкая Чезаре. Расстегнула сорочку, и та упала с ее плеча, частично обнажив ее при свете луны. Она почувствовала, как нежная кожа малыша прильнула к ее голой груди. На глазах Людовико она помогла Чезаре найти ртом ее грудь. И несколько коротких мгновений они сидели на краю кровати втроем. Она чувствовала на себе взгляд Людовико. На мгновение Чечилия закрыла глаза и позволила себе представить, будто все прекрасно и они трое вместе. Но она знала, что это не более чем фантазия. Признает ли его светлость этого незаконнорожденного ребенка? Людовико потянулся и положил подбородок на плечо Чечилии, глядя на младенца. При слабом свете луны он рассматривал черты ангельского личика. Чечилия поймала в темноте блеск черных глаз, и он наконец ответил на ее пристальный взгляд сквозь ночные сумерки. – Людовико, – прошептала она. – Твой сын. 77 Эдит Мюнхен, Германия Май 1945 На столе Эдит был хаос из стопок бумаги, кучек небольших предметов и толстого слоя пыли. Но на ее стуле Манфред оставил выпуск британской газеты. Она сделала глубокий вдох и разрешила себе ее развернуть. В газете было две разные статьи про Ганса Франка. Одна была посвящена подсчету количества смертей, за которые был в ответе этот человек: счет велся уже на тысячи. Про себя Эдит включала в эту категорию Генриха. Во второй статье говорилось о кошмарных лагерях смерти, которые он открыл по всей Польше. В лагеря отправляли, чтобы там пытать и морить голодом, его же собственный народ. Как мог человек сделать что-то подобное? – Эдит! Она обернулась и увидела, что в комнату входит директор музея. Эдит в панике, не думая, сунула газету куда-то в беспорядок на столе. – Прекрасно выглядишь! Сколько лет прошло. – Директор Бюхнер сжал ее руку в двух своих. Руки его были сухими и холодными, но глаза – мягкими и искренними. – Я счастлив видеть тебя в добром здравии. – Насколько видно снаружи, – сказала она, отвечая на его рукопожатие. – Да, – нахмурившись, подтвердил он. – Думаю, каждый из нас внутри несет свою ношу. – У нас много дел. – Она указала рукой на мольберт. – Да, – сказал он. – Поэтому я здесь. Не спеши тут устраиваться. – Эдит следила за тем, как герр Бюхнер достает из подмышки папку и кладет ее на стол. – Я перейду сразу к делу, Эдит. Тебе поступили новые приказы. – Новые приказы? Плечи Эдит опустились. Из ее легких вышел весь воздух, и она упала на стул, чувствуя, будто он вертится, вертится под ней, пока у нее не начинает кружиться голова. Часть VI. Возвращения 78 Доминик Мюнхен, Германия Май 1945 Война почти закончилась, но у Доминика было тяжело на душе. Он не возвращается домой. У него всего лишь новый приказ. Медленным, шаркающим шагом Доминик плелся за офицером британской армии до новой Центральной точки сбора. Здание было огромное. Ряды дверей чередовались со сводчатыми колоннами, а те смотрели на улицу, будто бы неодобрительно нахмурившись высокими подоконниками. Здание мрачно возвышалось над дорогой в самом центре Мюнхена, а тень его окутала Доминика холодными объятиями все еще морозного весеннего утра. Доминик прошел следом за офицером вдоль фасада здания, слушая его рассказ о расположении всех внешних дверей, замков, окон и пожарных выходов. Об устройстве сложнейшей системы пожаротушения, которой оборудовано здание, ему уже рассказали. Он шел по улице, засунув руки глубоко в карманы. Без винтовки он все еще чувствовал себя неловко, будто его перекосило на один бок, но в оружии на улицах подконтрольного союзным войскам Мюнхена уже не было необходимости. В награду за добытую им информацию о бесценной картине руки Леонардо да Винчи Доминик получил назначение в Мюнхенскую точку сбора, где будут собирать, описывать, реставрировать и со временем возвращать владельцам найденные произведения искусства. Стаут сказал ему, что он герой, но Доминик никак не мог взять в толк, почему. Он считал, что ему просто повезло: случайно, с расстегнутой ширинкой, столкнулся там, на холме, с той женщиной. Доминик шел от двери к двери следом за офицером и слушал его, изложенные с мягким акцентом английских холмов, объяснения. – На этом о том, что снаружи, все, – сказал офицер, когда они закончили обход вокруг здания и снова дошли до главного входа. Он улыбнулся Доминику. – С самым скучным покончено. Теперь идем внутрь, там увидишь, ради чего ты тут на самом деле. Доминик постарался изобразить улыбку. – Да, сэр. Пока они шли по коридорам в огромный главный зал, встречавшиеся на пути охранники отдавали им честь. Офицер шел резким шагом и возбужденно рассказывал о произведениях искусства, которые как раз сейчас разгружают у этого пункта сбора, но Доминик слушал его вполуха. Он знал, что должен радоваться, что ему перепало тут работать. Его не только не отправили в бой, не послав при этом на душераздирающее задание освобождения концентрационных лагерей, он, вдобавок, получил возможность работать с бесценными произведениями искусства, собранными из схронов по всей Германии и Австрии. Возможно, ему даже повезет еще раз увидеть что-то из тех блистательных картин, которые он только вскользь, передаваемыми из рук в руки при погрузке в машины, видел в Зигене. Но Доминику было нелегко проникнуться энтузиазмом к этому проекту. Как бы он ни любил искусство, он недавно всей душой надеялся, что того, что он уже сделал для возвращения нескольких бесценных работ – картин работы Рубенса, Рембрандта и даже да Винчи – из дома одного из самых опасных нацистских лидеров, будет для его начальства достаточно. Он надеялся, что этого будет достаточно, чтобы наконец-то отправить его домой. Он успел увидеть столько потрясающих произведений искусства, и все они были прекрасны, но ни одно не могло сравниться с надеждой вернуться к жене и детям. Главный зал Центрального пункта сбора был похож на такой же зал в Марбурге: ровными рядами расставленные столы, за которыми были заняты фотографированием и описью произведений искусства специалисты. Американские, австралийские и британские солдаты все свозили и свозили в центр сбора произведения. – Мы не успеваем, – сказал сопровождавший Доминика офицер. – Мы привлекаем к работе все больше и больше сотрудников, они приезжают из всех уголков Европы. Масштабы нацистских конфискаций поражают воображение. Доминик чувствовал, что атмосфера в Мюнхене по сравнению с Марбургом изменилась. Раньше все сопровождалось отчаяньем, с каждым произведением искусства обращались одинаково нервно, с уважением к пролитой ради его возвращения крови и с ужасом от мысли, что все, возможно, было напрасно. В любой момент на здание в Марбурге могла упасть гитлеровская бомба и уничтожить всю их работу. Но теперь, когда война была выиграна, все здание пропиталось радостным возбуждением, взгляды занятых записыванием и фотографированием специалистов наполнились надеждой. К работам они прикасались с благоговением и радостью, наслаждаясь красотой каждого произведения. – Правда, здорово? – спросил офицер. – Идем, пройдемся по хранилищам. Хранилища тут казались более постоянными, чем те, что были на скорую руку устроены в Марбурге. Все казалось более стационарным, большее организованным. Здание, хоть и было почти вдвое больше старых государственных архивов в Марбурге, казалось еще более тесным. Комната сразу за главным залом выходила в систему коридоров, и все они были заполнены прекрасными работами, аккуратно рассортированными по категориям. Работы не были сложены одна на другую, они висели на стенах и стояли на мольбертах, кто-то даже попытался красиво расставить по полкам скульптуры. – Трудно поверить, что все это тут, да? – сказал офицер. – Почему, сэр? – спросил Доминик.