— В полдень мы остановились. — Палец указал на точку к востоку от ущелья, и я не преминул заметить, что оттуда по прямой было менее километра до того места, где они обнаружили тела всех троих. — Сил больше не было. У меня болела лодыжка, все проголодались. Мы отдыхали около часа. Видимость не превышала двух метров. Дело дрянь. Мы умирали от страха, хотя никогда бы вслух не признались в этом. Мы еще не видали подобной грозы. Казалось, сама Природа восстает против нас. Видишь ли, Джереми, обычно горы… Горам на тебя наплевать. Они не добрые и не злые. Они за гранью этих глупостей, которыми тешат себя смертные. Они стоят здесь миллионы лет и простоят еще кто знает сколько времени. Ты для них ничто. Но в тот день мы все испытали одинаковое чувство. Блеттербах восстал против нас. Хотел нас убить. — Вернер откинулся на спинку кресла, отодвинул карту. — Думаю, прежде чем продолжить, мне нужно передохнуть. 2 Вернеру захотелось выкурить одну из моих «Мальборо» на крыльце, под навесом. Мы стояли и смотрели, как падает снег, молча, погруженные каждый в свои мысли. Наконец он, будто приговоренный к пытке, сделал мне знак вернуться в дом. Пора завершить историю. 3 — К трем часам дня нам показалось, будто худшее осталось позади. Это, конечно, было ошибкой, но стало светлей, и мы воспрянули духом. Возобновили поиски. И через час нашли их. Ханнес первый заметил то, что осталось от палатки. Обрывок красной ткани, прицепившийся к ветке и трепетавший на ветру. Вернер помахал рукой, показывая, как это выглядело. — Поляна, где они разбили лагерь, находилась в нескольких метрах от нас, за каштаном, который мне загораживал обзор. Я только и видел, как вьется на ветру этот обрывок палатки… — Вернер покачал головой. — Этот лоскут, красный на черном и зеленом фоне, походил на того кота из «Алисы в Стране чудес». — Чеширского? — Казалось, будто сам Блеттербах над нами смеется. Воздух вокруг нас был пропитан злом. Я это чувствовал так же, как запах топи, шибавший в нос. Только обоняние тут было ни при чем. Ты это чувствовал всей кожей, всем существом. Что-то вроде электрического тока. Можешь себе представить? — Могу. Еще бы нет. Вернер поглядел на мой шрам. — Мы двинулись дальше. Ханнес впереди, Макс и Гюнтер за ним, я пытался поспевать за всеми, с моей ушибленной лодыжкой. Потом я услышал вопль. Никогда не доводилось мне слышать крика страшнее. Волосы у меня на голове встали дыбом. Кричал Ханнес. Мы застыли на месте. Гюнтер передо мной, Макс перед Гюнтером. Я попытался сделать шаг, но ноги не слушались. У нас в горах говорят: «чугунные ноги». Так бывает во время приступа паники или когда в мускулах накапливается слишком много молочной кислоты. Так вот, ноги у меня стали чугунными. — Мысль понятна. — Но в тот момент я не чувствовал страха. Хотя кричал один из моих лучших друзей, ради которого я рискнул бы жизнью, зная, что и он сделает то же ради меня, первым моим побуждением было броситься наутек. Потом… Бестия, подумал я. Бестия. — Что произошло потом? — Макс бросился на Ханнеса, схватил его за руки, швырнул в грязь. Спас ему жизнь. Там и тогда я подумал, что и Макса охватила паника: просто не понял. Поляна составляла в диаметре около четырех с половиной метров. Над ней возвышалась скала, на ее вершине — то, что оставалось от ели. С нашей стороны, как я уже говорил, рос каштан, который закрывал от нас сцену, а с другой стороны — ряд елей у края пропасти. Если бы не быстрота реакции Макса, Ханнес бросился бы туда. Он хотел убить себя, а Макс ему помешал. — Бог мой. — Я схватил Ханнеса, и Гюнтер влепил ему пару затрещин. Он был не в себе. Я обнял Ханнеса так крепко, как только мог. И заплакал. Я плакал долго. Плакал о Ханнесе, который все кричал, кричал, выкатывая глаза. Плакал о том, что видел. Или не видел: обнимая Ханнеса, удерживая его на краю пропасти, я закрыл глаза, крепко зажмурил их. Но то немногое, что я успел разглядеть, запечатлелось у меня в голове на редкость отчетливо. Не знаю, сколько времени мы стояли так. Потом я отпустил Ханнеса. Мы уложили его под каштаном, прикрыли от дождя накидкой, и… Голос изменил ему. — Полотнище палатки разрезали чем-то острым. Каким-то клинком. Лоскутья валялись повсюду. И они тоже были… повсюду. Курт — посреди поляны, глаза открыты, устремлены в небо. Смотрят на облака, но выражение на лице отнюдь не безмятежное, могу тебя заверить. У него не было обеих рук. Одна лежала в полуметре от торса, другая — в подлеске. Виднелась глубокая рана здесь. — Вернер постучал себя в грудь. — Чистая рана. Нанесена топором или большим ножом, как сказали карабинеры. — Топором? — У Эви обе ноги были отрублены по колено. Я почувствовал, как по пищеводу поднимается желчь. — Правая рука была сломана: видимо, Эви пыталась защищаться. И не хватало головы. Я поневоле вскочил и бросился в туалет. Меня вырвало, но лучше не стало. Вернер встретил меня с дымящейся чашкой ромашкового чая в правой руке. Я с благодарностью выпил. Закурил. Хотелось избавиться от ужасного привкуса. — Рассказывай дальше, Вернер. — Точно рассказывать? — Вы ее нашли? Голову Эви. — Нет, ее не нашли ни мы, ни карабинеры. Скажу больше: карабинеры нашли гораздо менее того, что мы четверо увидели. Многое смыло дождем, а еще, — тут он понизил голос, будто извиняясь, — знаешь, звери… — А Маркус? — С ним то же самое. Только он лежал чуть ближе к спуску. Убегая, он упал и расшиб голову. Глубокие раны на ноге, на плече, но убило его падение. — Бог мой… — В тот день, двадцать восьмого апреля, Бог смотрел в другую сторону. — Что вы предприняли? — Весь этот ужас заставил нас позабыть о времени, а гроза налетела с еще большей силой. В семь часов вечера. — Через четыре часа? Вы пробыли там четыре часа? — Он заползал внутрь, Джереми, — прошептал Вернер. — Этот ужас заползал внутрь и не желал выходить. Не хочу себя выставить слабаком, но то, что мы видели, пропиталось таким противоестественным злом, да, именно злом, что свет разума покинул нас. Знаешь ли ты, что я часто размышлял над этим в последующие годы? Думаю, Макс, Гюнтер, Ханнес и я — все мы в тот день оставили на Блеттербахе частицу своей души. В тот день и в последовавшую за ним ночь. Я едва не задохнулся. — Ты хочешь сказать, что вы остались там на ночь? — Выступ скалы служил отличным укрытием, порода вокруг размывалась, оплывала, как горячий воск, но поляна держалась. Молнии сверкали одна за другой, чудо, что никого из нас не испепелило. Нам ничего другого не оставалось. — Но трупы… — Мы их накрыли нашими непромокаемыми накидками. Придавили ткань тяжелыми камнями и постарались собрать вещи бедных ребят, чтобы их не унесло ветром и не смыло дождем. Мы знали, что находимся на месте преступления, и отдавали себе отчет в том, что чем больше предметов мы сохраним, тем больше шансов, что карабинеры поймают тех, кто совершил столь чудовищное злодеяние. Но истинная причина, по которой мы остались там, самая простая. Если бы мы двинулись с места, мы бы погибли. В горах свои законы: нравится тебе или нет, но это так. — Вернер направил на меня указательный палец. — В некоторых обстоятельствах, обстоятельствах исключительных, а те обстоятельства были более чем исключительными, важно одно… — Выжить. Вернер потер висок. — Мы провели там всю ночь, тесно прижавшись друг к другу. Ханнес молился и выл, Гюнтер бранился, а я пытался утихомирить того и другого. Поутру, едва чуть-чуть развиднелось, мы отправились в путь. Ханнес не мог держаться на ногах, даже если бы сам Господь ему повелел, моя лодыжка совсем разболелась, так что Макс и Гюнтер по очереди его волокли. Но и Гюнтер был не совсем в порядке. Помнишь, ему камнем пробило каску? Он не закончил. Этого и не требовалось. — Мы добрались до грузовичка. Посадили Ханнеса в кабину, вернулись в деревню. Я принял душ и проспал десять часов подряд. Когда я проснулся, Герта ни о чем меня не спросила. Приготовила мое любимое блюдо, и я его сожрал. Только тогда я осознал, через что мы прошли, и расплакался так, как не плакал даже на похоронах родителей. — Вы не вызвали полицию? — В Зибенхохе не работал телефон, не было электричества. Коротковолновый радиопередатчик? Не мог одолеть помехи. Подразделениям Гражданской обороны потребовалось два дня, чтобы пробиться к нам на скреперах. Никто не имел ни малейшего понятия о том, что случилось на Блеттербахе. Все знали, что в Зибенхохе живут люди, привычные к чрезвычайным ситуациям, поэтому помощь сначала направили в селения, расположенные ниже, более многолюдные и менее приспособленные к трудностям, нежели мы. Карабинеры прибыли четвертого мая, когда буря утихла. Проводилось следствие, но убийцу так и не нашли. В конце концов и карабинеры, и Министерство внутренних дел пришли к выводу, что ребятам просто не повезло: они столкнулись в неудачный момент не с тем человеком. — И это все? — в растерянности спросил я. Вернер развел руками. — Это все. Надеюсь, ублюдок погиб где-нибудь на Блеттербахе. Надеюсь, после того как он зарубил бедных ребят, горы поглотили его, и каждый раз, когда поток выходит из берегов, надеюсь, он выносит на поверхность кусок сукина сына. Но это всего лишь надежда. — В самом Зибенхохе не проводилось следствие? — Что ты имеешь в виду? — спросил Вернер, зажигая спичку и поднося ее к кончику сигареты. — Убить их мог кто-то из деревни. Мне это кажется очевидным. — У тебя разыгралось воображение. — Почему? — Ты забываешь, что такое Зибенхох. Зибенхох — маленькая община. Думаешь, никому не пришло в голову то, что ты сейчас сказал? Это было первое, о чем мы подумали. Но если бы кто-то последовал за ребятами на Блеттербах, мы бы об этом узнали. Уж ты мне поверь. Потому что здесь все обо всех всё знают. Каждую минуту. Кроме того, дойти в такую грозу до поляны, спуститься вниз к Блеттербаху, убить и вернуться назад, причем так, чтобы никто ничего не заподозрил… нет, это невозможно. — Однако… Вернер остановил меня: