Он нехотя вручил мне камеру. Ох и тяжелая. — Главное, жми на запись. — Аминь. Голос Кристофа с лестницы: — Идешь? Я пошел. Мне не доводилось еще летать на ЭК-135. Место, отведенное Майку, было тесней некуда. ЭК — не те колоссы для перевозки грузов, какие показывают в фильмах: это маленький вертолет, подвижный и мощный. Лучшая модель из всех возможных для полета среди доломитовых вершин, но чертовки неудобный для съемки. Когда Измаил нажал на газ, у меня внутри все перевернулось. Не только из-за стремительного подъема. Я, можно сказать, сдрейфил. Выглянул в иллюминатор, но это не помогло. Увидев, как исчезает база в Понтивесе, я пару раз сглотнул, чтобы побороть тошноту. Манни, спасатель, сидевший рядом, стиснул мне руку. Запястье у него было толще, чем мое предплечье. Жест горца, который означал: спокойно, бояться нечего. Поверьте, это сработало. Страх исчез, осталось небо. Его гладь. Боже, какая красота. Кристоф подмигнул мне, знаком велел надеть наушники. — Ну как ты, Сэлинджер? — Великолепно. Я хотел что-то еще добавить, но тут раздался голос Моисея. — Спасательная служба Доломитовых Альп вызывает Папу Карло, — заскрипело переговорное устройство, — можете дать дополнительную информацию? Я начал снимать по-настоящему, надеясь, что из-за малоопытности не напортачу и Майк не покроется нервной сыпью, просматривая изображение. Он, если входил в раж, мог быть ужасным придирой. — Говорит Папа Карло. Немецкая туристка на горе Ортлес, — зазвучал искаженный голос из приемника, — провалилась в трещину на высоте три тысячи двести метров. На Шукринне. — Вас понял, Папа Карло. Будем там через… — …семь минут, — подсказал Измаил. — …семь минут. Конец связи. Моисей поставил на место приемник и повернулся ко мне. Я поднял камеру и сделал хороший крупный план. — Ты когда-нибудь видел Ортлес? — внезапно спросил он. — Только на фотографии. Моисей удовлетворенно кивнул: — Классная будет операция, убедишься сам. И развернулся, исключив меня из поля своего внимания. — Что такое Шукринне? — спросил я Кристофа. — Вершины Ортлеса можно достигнуть разными путями, — ответил врач с потемневшим лицом. — Проще всего обычным путем по северному склону, хотя подъем нешуточный, нужна тренировка, но ведь на ледник и не сунешься, если ты не подготовлен, правда? — Как-то раз мы вытащили оттуда парня во вьетнамках, — весело проговорил Измаил, вклинившись в нашу беседу. — Во вьетнамках? — На высоте три тысячи метров, — подмигнул он, — люди ведут себя странно, разве нет? Я не мог не согласиться. Кристоф объяснял дальше. — Шукринне — самый скверный путь. Скалы хрупкие, некоторые — под углом в пятьдесят пять градусов, а что до льда… никогда не знаешь, чего от него ожидать. Гиблое место даже для самых опытных альпинистов. Папа Карло сказал, что туристка провалилась в трещину — дело плохо. — Почему? — Потому, что она могла сломать ногу. Или обе ноги. Может, и кости таза. Удариться головой. В трещине ледника дно скверное, покрыто водой. Будто… — Кристоф задумался, подыскивая сравнение. — Будто попадаешь в бокал с гранитой[17]. — Вот уж позабавимся, в самом деле, — заметил Измаил, улыбаясь в камеру своей неподражаемой улыбкой: то ли потерявшийся щенок, то ли дерзкий мальчишка. Еще одно правило спасателей. Трудностей не бывает. Никогда. Ибо, как говорит Моисей Плонер, «трудно только то, чего не умеешь делать». Иными словами: если тебе трудно, оставайся дома. Я подумал, что туристке из Германии было бы не вредно последовать правилу Моисея. Мне и в голову не пришло, что для меня тоже писано это проклятое правило. Через семь минут ЭК-135 барражировал над белым склоном Ортлеса. До того дня я ни разу не видел ледника, и он показался мне великолепным. Через короткое время все изменится. Моисей распахнул дверцу, и меня настиг порыв ледяного ветра. — Вот она. Я попытался поймать в объектив точку, на которую показывал начальник Спасательной службы Доломитовых Альп. — Видишь трещину? Туристка там. Я не мог понять, почему Моисей так уверен, что это та самая трещина. В том направлении их виднелось по меньшей мере три или четыре. ЭК-135 вибрировал, будто миксер. Вертолет опустился на несколько сотен метров, когда в объектив «Сони» попали знаки, которые сразу разглядел Моисей. Цепочка следов на снегу, внезапно оборвавшаяся. ЭК-135 завис. — Ребята, мы не приземляемся: никак невозможно, — заявил Измаил. Я застыл, разинув рот. Измаил был не просто пилотом. Он был святым покровителем всех пилотов, когда-либо садившихся за штурвал вертолета. На кадрах, отснятых Майком, я видел, как он приземлялся («парковался», как он любил говорить) на вершинах величиной с яблоко; седлал воздушные течения, с какими не справился бы и Красный Барон[18], и проводил ЭК-135 так близко от стены, что казалось, будто лопасти переломаются с минуты на минуту. И никогда не терял этого своего вида ленивого мальчика Фитиля из сказки про Пиноккио. А теперь этот самый Измаил был явно обеспокоен. О-хо-хо. — Манни? Слезешь по трапу. Заберешь ее и сразу поднимешь наверх. Никто больше не высаживается. Слишком, шут его бери, тепло. И ветер… Я ничего не понимал. Мы над ледником, так? Ледник — холодный, разве нет? Что за чертовщина, что это значит: «слишком, шут его дери, тепло»? И при чем тут ветер? Не время задавать вопросы. Манни уже крепил трап. Я смотрел, как он это делает, и сердце у меня вдруг забилось сильней, кровь закипела, желание вспыхнуло, как порох. И вот, пока ЭК-135 стрекотал между двумя утесами над трещиной в леднике, у меня вырвались слова, изменившие течение всей моей жизни. — Можно мне спуститься с тобой? Манни, уже стоя на полозьях и крепко сжимая трап правой рукой в кожаной перчатке, кивнул в сторону Моисея. — В чем дело? — Можно, я спущусь вместе с Манни? Хочу все заснять. — Мы не сможем вытащить всех троих, — заметил Измаил. — Сильный ветер. И температура… К черту температуру. Все к черту. Я хотел спуститься. — Я могу подождать внизу. Манни поднимет туристку и вернется за мной. Просто, разве нет? Моисей заколебался. Манни сказал с улыбкой: — По-моему, ничего страшного. Моисей окинул меня взглядом. — O’кей, — сказал неохотно. — Но поторопись.