— Я думала, что они в доме… — Так, дальше. — Я светила фонариком себе под ноги. Как только войдешь в лес, он начинает немного редеть. Вскоре я услышала какой-то звук. Выключила фонарик. За кустами заметила свет. Потом он погас. Услышала, как кто-то зашагал по лесу. — В какую сторону? — К полям. Я слышала, как кто-то прошел мимо меня. Если это был Альберт, я решила, что он мог оставить велосипед на тропинке вдоль поля — она примыкает к Мэйн-стрит. Но я не знала, Альберт это или нет. Я двинулась туда, где видела свет. Там заросли остролиста — дойдя до них, я убедилась, что свет лился именно оттуда. Подумала — может, там они и встречались. Пошла посмотреть, не осталось ли каких следов. Включила фонарик. В зарослях заметила кучу листьев. Пошевелила их ногой и наткнулась на что-то твердое. Положила фонарик на землю, опустилась на колени и разгребла листья. Под ними лежала девушка с проломленной головой. На листьях везде кровь — наверное, в них я и опустилась коленями. Сначала я подумала, что это Мэри Стоукс, и Альберт убил ее. Но потом убедилась, что это какая-то нездешняя. У нее в ухе была сережка, по кругу усеянная мелкими камушками. Я не могла взять в толк, зачем Альберту убивать ее. Он же не с ней отправился на встречу, а с Мэри Стоукс. И тут я решила, что ее убил не он, а если не Альберт, то не мое это дело. В общем, я снова забросала ее листьями и пошла домой. Но все это не давало мне покоя. Лэмб нахмурился, как подобает блюстителю закона. — Ваш долг был сообщить об этом в полицию! Эллен Кэддл нечего было на это ответить. Она просто сидела на жестком, неудобном стуле, сложив руки на коленях. Он суровым тоном продолжил: — Вы поступили очень плохо, миссис Кэддл, — потом добавил: — Так, пока достаточно. Вам зачитают ваши показания и попросят их подписать. Не сочтите за труд посидеть в кухне. — Лэмб обратился к Фрэнку Эбботу: — По-моему, машина подъехала. Пойдите и посмотрите, привез ли Мэй этого Кэдлла. Если привез, то давайте его сюда! Глава 22 Альберт Кэддл вошел в комнату с самодовольным и развязным видом. Был он невысокого роста, но хорошо сложен и мог, вне всякого сомнения, считаться красавцем. Темные курчавые волосы он отпустил чуть длиннее, чем это разрешалось в армии. Альберт равнодушно обвел нагловатыми темными глазами инспектора Лэмба и мисс Сильвер, после чего вызывающе спросил: — Так, ну и что тут у нас? Лэмб осадил его одним взглядом. Как человек, облеченный властью, за которым стоит тысячелетняя история английских законов, он умел ставить людей на место и знал свое дело. Альберт Кэддл не опустил голову, но отвел взгляд в сторону. Вот только тогда Лэмб заговорил: — Вы Альберт Кэддл? Тот дернул плечом и ответил: — Ну я. — Вы служите водителем у мистера Харлоу? — Да. — Я хочу задать вам несколько вопросов. Можете сесть. В глазах Альберта явственно читалось: «Я у себя дома, так? И у вас хватает наглости разрешать мне сесть в моем же доме!» С легкой усмешкой, обнажившей ровные белые зубы, он пересек гостиную и непринужденно опустился в мягкое кресло. Если раньше и существовали какие-то сомнения, то теперь стало ясно, что хозяин дома именно он, сидящий на законном месте и наслаждающийся своим положением. Лэмбу приходилось сталкиваться с подобными субъектами. Он резким тоном заявил: — Мне нужно знать, где вы находились с половины пятого пополудни в пятницу, восьмого января. — Неужели? — Кэддл нахально пародировал тон и манеру говорить, присущие сержанту Эбботу. — Таким поведением вы ничего не добьетесь, Кэддл, — сказал Лэмб. — А если я не хочу ничего добиваться? Лэмб выпрямился. — Хватит! Произошли два убийства, и я их расследую. Долг каждого — оказывать содействие полиции. Я не могу заставить вас отвечать на вопросы или давать показания, но если вы ни в чем не виноваты, то с готовностью сделаете это сами. Напоминаю, что вам надлежит кое-что объяснить. Даю вам возможность сообщить о своих действиях начиная с конца дня пятницы, восьмого января. Если вы не сможете их объяснить, мне придется вас задержать. Альберт Кэддл тоже выпрямился и поинтересовался: — К чему вы клоните? — Я уже говорил. Мне нужно знать, где вы находились в пятницу с половины пятого. Альберт вздернул подбородок и легонько хлопнул себя рукой по ноге. — А зачем? — Объясняю. В тот вечер у вас было назначено свидание с одной молодой женщиной. Обычно вы с ней встречались в Доме лесника в Роще Мертвеца. Около пяти вечера вы отправились на свидание. Альберт снова обнажил в улыбке ровные белые зубы. — Да не отправился я туда. — Вы вышли из дома… Он презрительно рассмеялся: — Так, так, и что с того, что вышел? Мы же в свободной стране живем. Вот в чем у вас, полицейских, проблема — слишком вы умничаете. Молодая особа могла позвать меня на свидание — не спорю, назначала она его или нет, — но это не означает, что я согласился. Похоже, это моя жена накручивает. Она ревнивая, а ревнивая женщина чего только не наговорит. — Послушайте, Кэддл, у вас было назначено свидание с Мэри Стоукс… — А хотя бы и было? Я не говорю, назначено или нет, но если бы и было, что с того? — Ваша жена отправилась за вами. В Роще Мертвеца она видела свет и слышала, как кто-то оттуда уходил. Она обнаружила тело молодой женщины, Луизы Роджерс, спрятанное под кучей листьев. Ваша жена испачкала в крови пальто — вот как все это выплыло наружу. Думаю, вы должны осознавать серьезность своего положения. Вы не обязаны давать показания, которые могут быть использованы против вас. В черных глазах Альберта сверкнула злоба. Он покраснел до корней волос и звонко ответил: — Что значит — против меня? Я ничего не сделал! Похоже, вы много чего знаете о моих делах! Ладно, я вам еще добавлю! В этой Мэри Стоукс ничего хорошего не было, и я с ней порвал. Она меня то манила к себе, то отталкивала, потом снова ко мне липла, а я таких вещей не терплю, понятно? Вокруг девчонок полным-полно — стоит только захотеть. Ну, есть у меня подружка. В Лентоне. А Мэри Стоукс оставила мне записку, чтобы я с ней встретился в пятницу. Но к ней я не пошел, а отправился в Лентон, и если ей это не понравилось, то и поделом! В субботу утром приходит Мэри с маслом и яйцами и незаметно сует мне в карман записку. Дескать, она дает мне еще один шанс, и мы можем встретиться в старом доме между половиной шестого и без четверти шесть. А мне-то что толку от этой записки! Примерно в половине пятого я сел на велосипед и покатил к подружке в Лентон! Лэмб не сводил с него тяжелого и бесстрастного взгляда. — Вы поссорились с Мэри Стоукс? — Я с ней порвал — и точка! И не пытайтесь что-то из этого высасывать — уж если я расстался с девушкой, то точно расстался! И незачем мне красться обратно, чтобы ей шею свернуть! — рассмеялся он. — Я никогда не пойду на то, чтобы из-за какой-то женщины попасть на виселицу, а уж из-за Мэри Стоукс — тем более! Жаль мне того беднягу, что ее прикончил, надеюсь, ему это сойдет с рук, но это был не я. Больно мне надо смертный приговор наживать! А если вы думаете повесить это дело на меня, то прежде подумайте хорошенько! Джозеф Тернберри провожал ее домой около восьми часов, разве нет? Они вернулись автобусом без десяти восемь. А шею я ей не сворачивал, потому что меня там не было и быть не могло, ясно? Находился я тогда в Лентоне, в «Розе и короне», и играл там в дартс. Мы с подружкой пробыли там с восьми до десяти часов, это могут подтвердить человек пятнадцать-двадцать, если их спросите. Так что какой толк меня арестовывать? Лэмб произнес: — Покажите мне руки, Кэддл, обе руки. Положите их на колени! — Слушайте, к чему вы клоните? — Руки на колени! — Все в игрушки играете? — пробурчал Кэддл, однако положил руки на колени. На указательном пальце левой руки не хватало верхней фаланги. Глава 23 Миссис Бартон очень разволновалась и к тому же разозлилась. Она бы не прослужила тридцать лет экономкой в Дипсайде, если бы не научилась держать язык за зубами и владеть собой. Со старым мистером Хатауэем ужиться было непросто. Случались настоящие трагедии, когда скончалась его жена и когда мистер Роджер, его единственный сын, погиб на охоте. Бывало всякое — такое, о чем не принято говорить вслух, но о чем, как полагала миссис Бартон, многие догадывались или знали. В деревне мало что удается скрыть. Если мистер Хатауэй опорожнял графин, после чего мог еле-еле подняться к себе в спальню, то никто и никогда ни словом, ни намеком не узнал от нее об этом пристрастии несчастного старика. Потом им попалась служанка-воровка с великолепными рекомендациями и прекрасными манерами. Если мысленно оглянуться назад, то все эти ее характеристики представлялись слишком уж радужными, чтобы быть правдой, но в то время это показалось в порядке вещей. Вот только позднее она сбежала с серебряными подсвечниками из столовой и золотой шкатулкой, которой мистер Хатауэй очень дорожил. Это был подарок его прадеду от французского дворянина, которого тот спас во время одной из революций. Но такого, как теперь, в доме никогда прежде не случалось… Миссис Бартон густо покраснела до корней седых волос. Если бы мистер Грант не уехал рано утром в воскресенье и не ночевал дома, она не зашла бы к нему в спальню, поскольку кровать была застелена, — помогла бы Агнес и больше туда не вернулась бы. Но сегодня был понедельник, кровать оставалась застланной, и миссис Бартон не было нужды подниматься в хозяйскую спальню, если бы ей не пришло в голову сказать Агнес, чтобы та положила в постель бутылку с горячей водой. Наверное, миссис Бартон стала суетливой и нервозной, так долго прожив бок о бок с пожилым джентльменом, но погода стояла холодная и промозглая, и грелка мгновенно прогонит неприятную сырость. Миссис Бартон покраснела еще гуще, вспомнив представшую ее взору сцену. Агнес находилась в спальне, неплотно прикрыв за собой дверь. Экономка подошла и еще чуть приоткрыла ее, чтобы лучше видеть. И что же она увидела? Она и представить подобного не могла, если бы не верила своим глазам. Агнес, наклонившись над кроватью, целовала подушку, по ее лицу текли слезы и капали на наволочку! Вот ведь стыд-то какой — плакать, рыдать и целовать подушку мистера Гранта! Миссис Бартон сама не знала, как сдержалась, но ей это удалось. Она бесшумно притворила дверь и вернулась в кухню. А когда Агнес спустилась выпить чаю, миссис Бартон заявила ей, что она уволена. Причин никаких не назвала, просто сказала, что решено сменить горничную. И вот ведь странно, как девушка просто стояла, не говоря ни слова. Просто загадочно улыбалась и глядела на экономку. И ни слова между ними, пока Агнес не повернулась к двери. Взгляд девушки снова чрезвычайно разозлил миссис Бартон, и она бросила ей вслед: — Много ты о себе возомнила! Следовало бы ожидать, что утром в понедельник и миссис Бартон, и Агнес могли беспокоить более серьезные вещи. Совершено двойное убийство, обнаружены тела двух молодых женщин — и в то же время Агнес рыдает над подушкой Гранта Хатауэя, а миссис Бартон не может думать ни о чем ином, кроме как об этой скандальной выходке. Дело в том, что для большинства людей важнее всего происходящее именно с ними, нежели то, что творится с другими. Сучок в своем глазу беспокоит нас настолько, что мы не видим бревна в чужом. Когда воскресным утром скотник мистера Стоукса опоздал с молоком и принес известие, что Мэри убили, а тело ее нашли в конюшне, с Агнес случилась истерика, а миссис Бартон была потрясена. Когда же в воскресенье днем в подвале под Домом лесника обнаружили второй труп, от этой новости обе женщины испытали некое волнение, ужаснувшее их не более, как если бы они прочитали об этом в газете. Что же касается Мэри Стоукс, то миссис Бартон всегда придерживалась твердого мнения, что эта молодая особа слишком уж шустра и плохо кончит. А Луиза Роджерс была просто безликой чужачкой, которую каким-то образом угораздило быть убитой в Дипинге. Однако вот скандал в доме, где она прослужила тридцать лет, являя собой образец нравственности и добродетели, — дело совсем другое. Молодых вертихвосток убивают каждый день, но постыдное поведение в доме под опекой миссис Бартон являлось настолько невообразимым, что при малейшей мысли о нем экономка испытывала сильнейшее возмущение. Именно в таком расположении духа после обеда она спустилась в кабинет и попросила разрешения переговорить с мистером Грантом. Тот поднял голову от письма, которое писал. — Если только у вас нечто важное, миссис Бартон. Я сильно занят. Она стояла как скала — массивная, с безукоризненно расчесанными на прямой пробор седыми волосами, в застегнутом на все пуговицы и плавно облегающем выпуклости черном платье с белоснежным воротничком. Его украшала камея в виде женской головы со змеями вместо волос. Невероятно, что миссис Бартон носила украшение с головой медузы Горгоны, но это тем не менее было так. Объяснялось это тем, что древнегреческая мифология являла собой для миссис Бартон тайну за семью печатями, а брошь досталась ей в наследство от весьма уважаемой двоюродной бабушки. Ее собственное лицо было правильной формы, глаза — выразительными, держалась она с достоинством и обладала довольно привлекательной и импозантной наружностью.