— Он приехал ко мне домой примерно в пять часов. По субботам мы полдня работаем. — И зашел к вам? — Да, ненадолго. — А потом? — Пошли в кино — только в другой кинотеатр. Просидели там до половины одиннадцатого. — А позавчера, в субботу, шестнадцатого января, вы с ним встречались? — А что бы не встретиться? Я же сказала, что по субботам мы полдня работаем. Зашли ненадолго ко мне, а потом отправились в «Розу и корону» играть в дартс. — В котором часу вы туда явились? — Примерно около восьми. А ушли примерно в десять. Лэмб продолжил допрос и получил короткие и сухие ответы, иногда сопровождавшиеся закатыванием глаз и хихиканьем. Никаких нестыковок или противоречий. Если верить Мэйзи Трэйлл, Альберт Кэддл не мог убить Луизу Роджерс вечером в пятницу, восьмого января, а потом отогнать ее машину в Бэзингсток. Он не мог перенести тело и спрятать его около шести часов вечера в субботу, девятого января. И не мог убить Мэри Стоукс после того, как Джозеф Тернберри расстался с ней в восемь пятнадцать вечера в субботу, шестнадцатого января. Если принимать на веру слова Мэйзи, то они обеспечивали Альберту сразу три железных алиби. К несчастью для него, веры ее словам было не очень много. Глава 27 Едва Мэйзи Трэйлл вышла, как вернулся инспектор Мэй. — Там какая-то женщина из Дипинга, сэр. Говорит, что знает, кто совершил оба убийства. Фамилия ее Рипли. Фрэнк Эббот вытянул губы и беззвучно присвистнул. Несколько часов назад он вписал это имя в блокнот печатными буквами и теперь с грустью вспомнил, что же оно значило. Когда Мэй ушел, он взглянул на Лэмба и пробормотал: — Это горничная Хатауэя… Вошедшая Агнес Рипли была в форменном платье с наброшенным поверх него зимним пальто. Пять с лишним километров от Дипсайда она проехала на велосипеде. Как и Мэйзи Трэйлл, Агнес была без шляпки, но разница между ними была просто огромной. Обе они были женщинами — вот и все сходство. Мокрые от вечернего влажного воздуха волосы облепили ей лицо, желтоватая кожа была покрыта мелкими капельками. На бледном лице резко выделялись темные глаза с коричневато-лиловыми кругами под ними, похожими на синяки. Агнес села и холодным сдержанным тоном произнесла: — Я знаю, кто убил этих двух девушек. Хотите, расскажу? Лэмб вытаращил глаза и стал пристально рассматривать ее. Девушка примчалась к ним второпях — в домашних туфлях, в форменном платье, в кое-как застегнутом пальто. Похоже, она выбежала из дома в состоянии аффекта, под влиянием минутного порыва. Лэмб немного выждал, прежде чем ответить, и увидел, как правая рука Агнес сжалась в кулак. — Вы хотите дать показания? — Я знаю, кто их убил. — Очень хорошо, можете дать показания. Пожалуйста, назовите свое имя и адрес. — Агнес Рипли, Дипсайд, близ Дипинга! — выпалила она. — Это ведь дом мистера Хатауэя? Я вас припоминаю. Вы там служите… горничной? — Служила… Губы ее дернулись. Это ушло в прошлое и осталось там. Былого уже не вернуть, надо жить дальше. Сержант Эббот записывал в блокноте. Инспектор Лэмб произнес: — Итак, мисс Рипли? — В прошлую пятницу… — Эти же слова говорила Мэйзи, вот только разница между Агнес и Мэйзи Трэйлл была огромной. — В прошлую пятницу мистеру Хатауэю звонила какая-то иностранка. Это было в десять минут пятого. — Откуда вы знаете, что это была иностранка? — Она говорила с акцентом. — Вы подошли к телефону? — Нет, у меня должен был быть выходной. Я взяла трубку параллельного аппарата. — Зачем? — Хотелось узнать, кто ему звонит. Я думала, что это миссис Хатауэй. — А почему это вас интересует? Ответ Лэмб прочитал в ее глазах: они на мгновение сверкнули невыносимой тоской. — Хотелось знать, звонит ли она ему, — пояснила Агнес. — Но это оказалась иностранка… Вы совершенно в этом уверены? Она как-нибудь назвалась? — Она сказала: «Мистер Хатауэй… Мне хотелось бы поговорить с мистером Хатауэем». Когда он ответил, она произнесла: «Меня зовут Луиза Роджерс, но это вам ни о чем не скажет. У меня есть нечто, что вы обронили, и мне хотелось бы это вам вернуть». — Вы совершенно уверены, что она назвалась именно так? — А иначе, по-вашему, откуда мне знать ее имя? В газетах оно не появлялось… еще не появилось. — Продолжайте. — Она сказала: «Вечером четвертого января вы были в гостинице «Бык» в Ледлингтоне. Там вы обронили зажигалку». Мистер Хатауэй ответил, что она ошиблась, никакой зажигалки он не ронял, и тогда эта женщина добавила: «Возможно, вы что-то еще обронили — например, письмо». Потом она продолжила, что звонит из Лентона, у нее есть машина, и попросила его объяснить, как проехать до его дома. Мистер Хатауэй повторил, что она ошибается, но дорогу рассказал. Агнес замолчала и сидела, уставившись на Лэмба, но вряд ли видела его. Когда тот спросил: «Это все?», — она вздрогнула и снова заговорила: — Я слышала, как примерно в половине пятого подъехала машина, мистер Хатауэй прошел к двери и впустил женщину. Экономки миссис Бартон дома не было. У нас с ней вроде как был выходной. Он проводил ее к себе в кабинет, а я спустилась по лестнице и чуть приоткрыла дверь, чтобы слышать их беседу. Лэмб усмехнулся: — Спустились вниз и подслушивали у двери. Зачем? В глазах Агнес снова мелькнула тоска. — Она была с ним не знакома. Увидела его в «Быке». Да любому ясно, что это лишь предлог, чтобы закрутить с ним роман. Мне надо было услышать, что она скажет. Лэмб постучал пальцами по колену. Обезумела от ревности — вот что это такое. Порой ревнивые женщины говорят правду, но если правда недостаточно убийственна, то они решаются на вранье. — Продолжайте! — бросил он. — Я разобрала не все, что она говорила, — она так тараторила, да еще с акцентом, — но там промелькнуло что-то о драгоценностях. Это меня не волновало. Мне казалось, что женщина к нему подкатывает. Я слушала только мистера Хатауэя, а он поставил ее на место, заявив, что ничего не знает о драгоценностях. Женщина жутко разволновалась, еще быстрее заговорила с этим своим акцентом, а потом как крикнет: «Покажите мне руку, и я сразу все узнаю!» А он отвечает: «Вы ошибаетесь». Тут она как заорет: «Руку покажите!» А мистер Хатауэй направился к двери. Я подумала, что он ее откроет, и убежала. Вот — все сказано. Мистер Фрэнк Эббот, племянник полковника Эббота, гостивший в Эбботсли, записал ее слова, и обратно их уже не вернуть. Чувство, беспрестанно подхлестывавшее Агнес, вдруг исчезло. Ее охватили пустота, холод и усталость. Сжатый кулак бессильно обмяк. Большой полицейский чин из Лондона спросил, все ли это, и Агнес кивнула. Она как-то сразу обессилела и не знала, сможет ли на велосипеде вернуться обратно. И тут ей подумалось, что она не станет возвращаться и идти ей некуда. Агнес словно умерла. Но когда умираешь, то кто-то позаботится о теле и похоронит его. Агнес сидела, глядя прямо перед собой. Лэмб сказал: — Вы говорили, что знаете, кто убил Мэри Стоукс и другую женщину, чей труп мы обнаружили. Вы полагаете, что это мистер Хатауэй? Агнес молча смотрела в пространство. — Подобное предположение чревато весьма серьезными последствиями, мисс Рипли. Чужим голосом она ответила: — Он их убил. — Почему вы так думаете? Агнес заговорила, по-прежнему глядя перед собой: — Там речь шла о драгоценностях. Женщина постоянно о них твердила, заявляла, что ее ограбили. Я до конца не поняла, но узнала, что грабителем она считала мистера Хатауэя. Он обворовал ее во время войны во Франции, когда она спасалась от немцев. — Вы слышали ее слова, что именно мистер Хатауэй ее ограбил? — Я слышала не все. Зачем она туда явилась, если бы не думала, что это он? Все же знают, что мистер Хатауэй продал какие-то драгоценности, чтобы расплатиться с долгами за поместье. — И этого достаточно, чтобы вы решили, будто именно он убил эту женщину. Вы слышали, как она уехала?