Снова увидеть её. Прежде чем я сдавлю её горло, я увижу её. Я буду смотреть в её глаза. Я почувствую её запах… Нежную гладкость кожи. Шелковистость волос… Её тепло рядом с собой… Да, я убью её. Но не мечом, не кинжалом. Я убью её руками. Но вначале я убью Сигурда, чтобы разорвалось её сердце. Чтобы она испытала боль подобную моей… Вот с этим я шёл на север. К маленькому форту. Где были мои враги. Где были те, кого я должен убить, кого я так жажду убить… И кого я так люблю… Глава 10. Жатва смерти Плач младенцев среди ночи давно не пугает меня, я привык просыпаться, иногда качать малышей, если Сигню не вставала раньше меня. Но сегодня, проснувшись, я увидел её напуганное лицо, она держала Стояна на руках. Он заходился ором. — Он горячий, Сигурд! У него лихорадка! Наш мальчик… он … Он заболел! — вся белая от тревоги, говорит Сигню. Я беру ребёнка из трясущихся рук Сигню, он кричит, засовывая кулачки в рот, измазал их все слюной, румяный и горячий, это верно, но не слишком, уж я-то настоящей лихорадки дыхание знаю… — Ты улыбаешься?! — в ужасе напустилась на меня Сигню. — У него зубки режутся, мамаша, — засмеялся я. И сажусь спокойно на край ложа, держа вертлявого малыша на руках. Стоян вообще не такой как Эйнар. При всём внешнем сходстве они очень разные, Эйнар спокойный и внимательный к окружающему миру, а Стоян подвижный, быстрый, настоящий квиксильвер (ртуть). Вот и сейчас, крича, мучимый болью, он извивается всем телом, только держи. Сигню заплакала слезами радостного облегчения, быстро достала из своего лекарского сундучка маленькую баночку, помазала по дёсенкам малыша, и он успокоился в несколько мгновений и начал засыпать, прижавшись тёплым лобиком к моей груди. — Боги… Как я испугалась… — Сигню села возле и прильнула к моей спине плечом, грудью, головой, обнимая меня, сразу всем своим телом. — Завтра в дорогу, а он расхворался… Я чувствую, как её слёзы потекли на мою обнажённую спину с её прижатого ко мне лица. Я развернулся и обнял её, свободной рукой: — Есть о чём плакать, верно… Но детей наших никто не обидит, даже, если… Словом какой бы Орле не была моя мать… — Не надо, не говори, — Сигню кладёт пальцы мне на губы, останавливая мои речи. — Невыносимо думать о разлуке с малышами… Я целую её, мою милую, так напуганную мнимой болезнью Стояна, но больше напряжением, что растёт день ото дня по мере приближения Ньордовых ратей… Сольвейг охотно согласилась пойти в Брандстан к Рангхильде, просить защиты для мирных бондеров, бывших с нами. Они собрались уже привычно обозами в дорогу, без радости оглядываясь на остающихся. Бабы вздумали было плакать, но Сольвейг прикрикнула властно, линьялен никогда не перестанет быть линьялен: — Прекратить! В свои земли едем, где всё по-нашему, по-старому, нечего причитать. Коли угодно Богам, скоро увидимся и отпразднуем, ну, а коли нет… тогда и плакать станем. Ушли с Сольвейг все женщины, даже Хубава и Ганна, Сигню заставила их, сказав, что кроме них никто не расскажет детям ни о родителях ни тем более о бабках и дедах. — Да и растить кто будет? Хубава расплакалась было, но Ганна подтолкнула её в бок: — Не разводи сырость, старушенция, а то вон Гагар, гляди, разонрависся… И Хубава правда подобралась, сразу вытерла слёзы, но Гагара в помине не было рядом, Ганна толкнула подругу в плечо шутливо. — Всю жизнь эта чертущая Хубава Гагара у меня отбивает, поверите? Так я и не вышла за него из-за неё, дорогой моей подруженьки, — смеётся Ганна. Но за этой её сегодняшней смешливостью и я и, конечно, Сигню угадываем страх и почти отчаяние в этой, возможно последней разлуке с нами… Грустно смотреть на молодожёнов, влюблённых Ярни и Герду, как она ни просилась остаться, но непреклонен и сам Торвард и я, нельзя здесь оставаться никому, кроме воинов. Кострома провожает повозку, гружённую узлами, сверху молодая женщина, пара ребятишек, трёх и пяти лет, сзади привязана корова и две козы. — Жена, что ли? — спросил я по-русски. — Да что ты, Боян! — отмахнулся Кострома. — Дочка. Вдовая, видишь ли. А жена померла. Считай через два месяца как вас тогда отсюда Ньорд забрал… так что мне теперь одна радость — она да внуки. Но может замуж выйдет ещё, совсем молодая. В Брандстане женихи-то есть? «Здесь все женихи», — подумалось мне. — Ты, стало быть, остаёшься? — А ты меня в старичьё записал? И не думай! Я, если выберемся, ещё женюсь! Вот ты моё слово помяни. Он смеётся и я хохочу. Вообще удивительно, но веселья прибавилось в нашем пустеющем от часа к часу форте. Теперь уже горевать и правда ни к чему. Теперь осталось только веселиться. И мы веселимся, потому что часы наши сочтены, потому что повеселиться уже будет некогда, и не отложишь на потом. Но мы не пьём хмельного, его и нет в стане. Увезли обозами в Брандстан. Нас здесь две тысячи три человека и единственная женщина среди нас — Свана Сигню, воин на все времена, никто её иначе и не считает. И бывалые ратники, и те, что не носили мечей каждый день на боку, но не ушли, а остались, все умелые воины, в Свее не было мужчин, что не были бы воинами. Мы все воины, все, кто есть: и лекари, и учителя, и золотари, и законники, и простые земледельцы или охотники. Все мы умеем действовать слаженно и искусно. А храбрости нам не занимать. У нас только смерть или победа, плен для нас не приготовлен. А для той, кому приготовлен, он во сто тысяч крат хуже смерти. Вот потому мы и веселы. Прошло время грустить. Можно печалиться, когда у тебя впереди целая жизнь и ты успеешь ещё наверстать время веселья. У нас его уже нет. Наша смерть идёт с юга несметным войском. И хотя, каждый из нас унесёт с собой в Валхаллу не меньше десятка, мы знаем, что идущих ещё больше и они хотят нашей крови, потому что ненавидят в нас то, что мы не такие как они. Мы знаем, что Ньорд в дневном переходе отсюда. Что нашей жизни остаётся? Сутки?… Воины пируют. Но йофуры исчезают из-за стола, что скоро замечает Рауд: — Однако конунгу всё же повезло больше нашего этой ночью. Никто не отвечает ему, ведь его жена пропала бесследно в адском пламени, охватившем Свею. Но никто не думает, что Сигурду сегодня легче, чем всем. Мы все простились с нашими жёнами, они будут живы. А жена Сигурда, наша дроттнинг, Свана Сигню погибнет завтра вместе со всеми нами. Она и осталась здесь, только чтобы погибнуть, чтобы не быть без него. Конечно, Ньорд идёт за ней. Конечно её смерть — самая желанная для него. Но её он припасёт напоследок, вначале убьёт всех нас… Я достал из-за пазухи её серьгу-лебедя, что так и не отдал Сигурду. Что мы знаем о том, что было с нашей Свана Сигню, прекрасной светлой Богиней?… — До утра совсем нет времени, скоро солнце встанет, а мы не спим… — тихо сказала Сигню. — На что нам теперь сон, Сигню? Теперь? — засмеялся я. Она тоже засмеялась, обнимая меня. Волосы распустились из косы, щекочут мне живот… Не перестану целовать её… ни одной пяди её тела не оставлю без моих губ… Я приподнялся над ней, почувствовав кое-что, новое, волшебное и прекрасное, ещё неопределённое, ещё, может быть, неощутимое ею самой… — Ты беременна, Сигню? — прошептал я. Она приподнялась на локтях, смотрит на меня, положила ладонь себе на живот над лоном: — Ты думаешь?! — Ну да. Я чувствую, — я улыбнулся, — я всё в тебе чувствую. Лицо Сигню меняется, от удивлённого к счастливому, озорно-юному: — Так что же тогда…. А? Тогда… Жить будем, а, Сигурд! — с этими словами и с удесятерённым, кажется, желанием, она обнимает меня. Я смеюсь счастливый её счастьем, моим счастьем, нашим с ней счастьем. Никого в эту минуту нет счастливее нас. Мы на краю, может, уже летим в пропасть, но острее наше счастье. И не верим мы ни в какую смерть… Я рада увидеть Сольвейг. Я оставалась совсем одна в своём тереме, во всём моём Брандстане. Конечно, у меня были мои алаи и их жёны, с которыми мы устраивали и обеды и охоты. Ньорд пока оставил вокруг города достаточно земель, конечно, не в пределах прежнего богатого йорда Брандстана, но вполне достаточно, чтобы и жить беззаботно, имея кое-какие урожаи, а ещё рыбу, дичь и всё остальное, что давали нам окрестные леса, озёра, реки и море. Но никого близких не было больше у меня. Даже Лодинн. Мы теперь узнавали новости нескоро и глухо. После того как Ньорд проиграл в битве не то что Сигурду, а ей, проклятой ведьме Сигню, мой брат рассвирепел по-настоящему. Свеям стало небезопасно передвигаться по дорогам страны, поэтому я остерегалась посылать шпионов по Свее. Я слышала, что городов больше не осталось, кроме моего Брандстана и самого Асбина. Вот до чего довела страну проклятая тварь! Всё из-за неё! Всё началось из-за неё! И из-за неё теперь заканчивается гибелью всей страны. Ведь из-за неё сорвался с цепи Ньорд, и почему Сигурду было не уступить и не отдать её? Всё из-за неё! Почему я не придушила её со всей её треклятой семейкой?! Во всём, вовсех бедах Свеи виновата она. Теперь нет уже Свеи, а тварь жива. Но приехала Сольвейг, единственная, из оставшихся, с кем у меня были когда-то тёплые отношения. Мы обнялись и заплакали. Я ещё не знала, что Сольвейг теперь тоже вдова, а узнав, заплакала и Сольвейг заплакала снова, вместе со мной.