Проснувшись, с вскриком, я лежу с колотящимся бешено сердцем, а Сигню, трогает моё лицо ладонью: — Страшное приснилось? — тихо говорит она. Эйнар спит в зыбке, стала его класть туда хотя бы иногда, а то он почти все ночи между нами… — Да… — выдыхаю я, перехватывая её руку, стараясь унять, бешено скачущее сердце. — Не думай… Всё чепуха, — шелестит она. — Чепуха… — повторяю я. Да, должно быть так… И всё же… — Сигню, ты целовала когда-нибудь Бояна? Но она не ответила ни слова. Я повернул голову, спит? Спит. Я не стал будить её, теперь вырывающую для сна редкие разрозненные часы. Я не спала. Этот вопрос заставил меня замереть, сжаться… Боги, что он мог увидеть во сне такого, что задал этот вопрос? И что я могу ответить на него? А если он спросит ещё раз, смогу я солгать? Я не умею этого… Прости меня, Боян, я не могу и не любить тебя и тем более любить… А Боян, между тем, стал самой лучшей нянькой Эйнару, он один из всех умел в несколько мгновений успокоить тихой колыбельной песней нашего сына. Унять его крик, когда он мучился коликами. Никто, даже сама Сигню не действовала так успокаивающе на нашего прекрасного ребёнка. Я думал над своим сном несколько дней. Я знаю, откуда он взялся во мне: в день, когда родился Эйнар, я видел, как Боян нёс Сигню на руках и как она обнимала его. Только очень близкого и милого тебе человека станешь так обнимать… Я тогда ещё почувствовал тревогу, но не понял, что её вызвало, тогда мне показалось, что это то же чувство, что в тот момент владело всеми. А теперь я смотрю на это иначе. Они очень близки. Слишком близки. Страшно подумать, что может или могло быть… Или есть. Я среди алаев искал соперников, а о скальде и не помышлял… И он любит её. Он этого никогда не скрывал. И в своих балладах, и в сказках, и в чудесных стихотворных историях воспевал её и это тоже знает вся Свея. А если и он ей мил? У меня почернело в мозгу от страха… Почему я продолжаю бояться? Почему, я всё время чувствую спиной холодок сквозняка, будто открывается дверь пока я не вижу и она уходит в неё?.. Я заставил себя не думать о Гуннаре и Торварде, теперь скальд Боян мерещится мне тем, кто похищает у меня её… Это всё яд Орле бродит во мне. Не стану больше думать, не стану спрашивать Сигню. Она обидится и будет права… Правда, лучшей нянькой для Эйнара стал Боян. После того, что спросил меня среди ночи проснувшийся в холодном поту Сигурд, я хотела было рассказать об этом Бояну. В покоях у Бояна тоже повесили люльку-зыбку, он сам просил об этом и ещё о том, чтобы брать Эйнара к себе, когда я позволю. Сегодня я пришла за сыном к нему. Темноту его уютной горницы разгоняют огоньки ламп и жаровен. Сам Боян сидел спиной ко мне за своим письменным столом. Обернулся, улыбнувшись. — Он спит, оставь его со мной, — сказал он. — На всю ночь? Проголодается, что делать будешь? Боян улыбнулся беззаботно и сказал, что покормит из рожка… И я не стала ничего говорить… нельзя говорить. Нельзя говорить, облекать в слова, будто в плоть то, что живёт затаённо в наших с ним сердцах… Это как свет и влага для зерна, оно тут же пойдёт в рост… Если будет произнесено хоть слово, ничего будет не повернуть назад. И как я остановила себя? Как хватило мне ума?.. Наверное, от того, что кое-что ещё начало происходить со мной… Я ещё не сказала никому, но теперь я была опытна, теперь я лучше понимала моё тело, понимала всё, что снова начало происходить с ним, удивляясь только одному — до чего скоро… Но теперь я точно скажу об этом первому ему, Сигурду… Я пришла в наши покои, Сигурд, только вернулся, сбросил рубашку, собираясь помыться. — У, железом пахнешь, — сказала я. — В кузнице был? Сигурд обернулся, усмехается: — Железом, надо же… — налил воды в кувшин. Я вошла в уборную к нему, взяла кувшин с водой, чтобы слить ему на спину. Я смотрю на него, моего Сигурда, как ты хорош, как красив, как ты мил моей душе, что ты скажешь сейчас, когда я расскажу тебе мою тайную новость… Он вытирает лицо, руки, стирает капли воды с груди, светлые волоски все равно остаются мокрыми, завиваясь… Она так близко, я не видел её с самого утра, с самого утра не касался не чувствовал её тепла, её теперь нового аромата. Она пахнет теперь не так, как до того, как мы зачали Эйнара и не так, как было, когда носила его, и не так как вскоре после того как родила, что-то новое опять появилось в её благоухании, что-то ещё более умопомрачительное, упоительное, я хочу притянуть её к себе, тем более, что она улыбается так… Тем более, что мне нужно будет сказать ей, что я должен поехать в Брандстан, куда зовёт меня отец, сообщая о болезни матери. Я не очень верю, что Рангхильда действительно больна, но даже, если она прикидывается для чего-то, я не могу не поехать проведать её. Я и думать не хочу как это не понравится Сигню… У меня самого мысль об этой поездке вызывает волну холода вдоль позвоночника. Но она не даётся мне в руки, отступает немного: — Погоди, — и улыбается так, что весь холод с моей спины тут же испаряется. — А где Эйнар? — я спрашиваю, ещё не видя, просто чувствую, что его нет здесь. — Оставила у Бояна. О, Боги, где все мои добрые мысли, весь мой стыд и раскаяние за ревность?… У Бояна. Была у него. Была у него! С ним! В его горнице, в это время… Я затрясся от скрываемой злости. Он отвернулся вдруг, прерывая связь наших взглядов… — Ты что? — Я еду в Брандстан завтра, — говорит мой милый муж, вдруг отвердевшим, остывшим голосом. — Завтра?.. — я теряюсь. Завтра?! Отчего же завтра?.. И для чего тебе вообще туда ехать, милый… Что тебя ждёт там на этот раз, если тогда ты едва не обезумев вернулся ко мне в прошлый раз? Я ничего не говорю, я просто жду, что он скажет, как объяснит… — Рада, поди? — он царапнул взглядом меня. С чего такая перемена?.. Или… это потому что Эйнар у Бояна? Ну и что?! Он не в первый раз оставляет Эйнара у себя… Или… Боги, почему, почему вдруг ты начал чувствовать это? Что тебя сделало таким чутким сейчас, чутким к тому, что почти задушено мною, что едва теплится?.. — Рада?.. — спросила она, бледнея и, зажав рот бросилась в уборную, где её неожиданно вырвало. — Тебе так противен мой Брандстан? — сварливо спрашиваю я, продолжая слышать в своей голове это имя «Боян», а ведь ещё нежнее зовёт его часто: «Никтагёль»… Любовника, при мне, при всех, называет так ласково… О, Боги, как мне не взорваться? — Нет, — Сигню вышла и села на скамью около стены, — временами мне противен ты. Как под дых ударила… Я повернулся: — Вот как?! — вспыхивая от её неожиданной откровенной грубости. — Я беременна, Сигурд, — сказала она. — Не спросишь снова, чей ребёнок? — Сигню… — Я ухожу, — вдруг говорит она. — Куда? — Пойду, лягу с кем-нибудь, кто первый попадётся, я ведь такая потаскуха! Да, Кай? И правда встаёт и направляется к двери, я бросаюсь за ней. Но она не обернувшись, говорит: — Ненавижу тебя сейчас, не ходи за мной! — хлопнула дверью прямо перед носом. Боги… Я, конечно, пошёл за ней почти сразу. Я знал, где могу её найти, в её давно необитаемой девичьей спальне. И прощения я вымолил без слов. Она сама жалела о том, что сказала. Как и я жалел. Помирившись, мы не могли наговориться, насмеяться, наласкаться, налюбиться, нацеловаться до самого утра… Яд Орле, сколько ещё ты будешь отравлять мою душу, мою жизнь?.. Глава 9. Новые жертвы старой войны Какое это было прекрасное утро и как не хотелось мне, оторвавшись от Сигню, садиться на коня и ехать в мой родной Брандстан, который я скоро начну ненавидеть… Мама, для чего теперь тебе понадобилось видеть меня?.. Ты хочешь вернуть моё расположение? Хочешь, чтобы я забыл и простил всё, что было здесь прошлой весной…