– Компанию она себе здесь искала. – И как? Успешно? – Вы ее убийцу ищете? – Рад, что вы догадались. – Здесь у нас убийцы есть. И такие, что в людей стреляли. Бахвалятся этим. Но они все больше по проституткам молодым спецы, Вика-то уже стара для них была. Она сама тут охотилась, пока до чертей не допивалась. Месяца два назад подцепила тут себе одного. Как львица за него сражалась. Я даже испугалась – думала, они ей голову проломят. Но она победила. – Поясните свои слова, пожалуйста. – Ну, у нас случаются драки время от времени, – хостес снова усмехнулась. – Раньше все из-за политики дрались. Брюхоногие консерваторы против хипстеров-либералов. Этим всегда доставалось. Чего я тут только не насмотрелась. Потом этим, кураторам-то ихним, видно, самим тошно стало. Да и народ наш богоносец малость опомнился, перестал воспринимать выжигание глаз оппозиции зеленкой и публичное обливание говном журналисток как светлый национал-патриотический акт, а стал про скотство и бандитизм бухтеть в соцсетях. Так что схлынул тот мейнстрим, время изменилось. Сейчас драки в основном из-за баб, бабла и долгов. Ну и это самое – кто не так одет, не так смотрит. Кто гей, кто не гей. Парень-то этот чем-то тем двоим не приглянулся. Хотя парень-картинка, прямо мальчик золотой. Они его там, наверху, на улице подкараулили. Начали избивать. Меня наш охранник Афоня позвал. А что я могла? Мы полицию никогда не вызываем, хоть у нас тут эта ваша Петровка, 38, в двух шагах – бесполезно. Они там сразу все такие глухие и слепые. И ничего не знают, прямо Незнайки на Луне. Может вам неприятно, что я ваших коллег-полицейских хаю? Вы же мне бабки заплатили за слив. – Нет, ничего, продолжайте, – сказал Гущин. – Так что я в полицию не стала звонить, когда они его вдвоем стали бить нещадно. И самой лезть не хотелось. А Вика… она уже под такими шарами была, ей море по колено. Она выкатилась тачку ловить. Время-то позднее. И увидела, как они его убивают там. Двое дюжих амбалов избивали парня-блондина. Они сбили его с ног и пинали, а он все пытался встать. – Эй, сволота! Задроты! – звонко на всю улицу крикнула им Виктория Первомайская – пьяная и разодетая в пух и прах. – Вы чего делаете? Оставьте парня в покое! – Пошла ты, стерва! – Уже иду, яйца береги, – она нагнулась, сдергивая с ноги босоножку на высоченном каблуке и толстой платформе. – Я прямо испугалась за нее и это… восхитилась, – хостес покачала головой. – Как она на них налетела! Виктория Первомайская подбежала к дерущимся и с размаха ударила одного из нападавших каблуком босоножки, как палицей, прямо в пах. Тот ахнул, согнулся, зажимая рукой промежность и воя. А она, тоже воя и крича матом, кинулась на второго. Ее острые наманикюренные ногти полоснули его по щеке, она едва не добралась до его глаз, словно разъяренная… – Не кошка – львица, – сказала хостес. – В первый и последний раз я видела, чтобы баба так отчаянно дралась. Видно, парень-то этот… золотой мальчик ей приглянулся. И не гей он никакой. Это им померещилось. Просто красавчик. И такой бабник, прости господи. Хулиган, получивший каблуком в пах, корчился и выл. Его приятель махал кулаками, стараясь отогнать от себя разъяренную пьяную Викторию Первомайскую. – Я сказала охраннику – пора, мол, один не двое, у одного уже яйца всмятку, а второго ты уж как-нибудь осилишь. Пора эту свару кончать. Ну, охранник и вмешался. Эти двое быстро убрались. А Вика… она опустилась на колени возле парня избитого. Помогла ему встать и поволокла на себе назад в бар, – хостес оглядела свой маленький офис. – Сюда я их пустила. А сама пошла наверх. А когда вернулась часа через полтора… Она подошла к двери и услышала сладкий стон. Открыла дверь – узкую щелку. – Он уж ей долги платил. Золотой-то мальчик. Быстро они сладили дело. Хостес увидела их на кожаном офисном диване, страстно целующихся. Видно, не так уж и сильно избили парня, если он так быстро восстановился в объятиях женщины, годившейся ему в матери. – Истово он трудился. Платил долг за спасение. Вика-то вся раскрылатилась, когда он ее поцелуями тут осыпал. Минут через двадцать они вышли. Он ее выпивкой угостил. А потом они вместе уехали. – И что было дальше? – Появлялись вместе порой. А порой она злая как черт его тут разыскивала с собаками. Он ведь такой вертопрах. Волосы как золото. И язык подвешен. Очаровывает нас, курв. В любовниках-то такого вертопраха держать – боль одна. Но Вика, видимо, прониклась к нему глубоко. Вроде как шанс последний, вспышка страсти перед вечной зимой. Катя внимательно слушала эту повесть временных лет. И тут любовная драма и битва. И мать, и дочь Первомайские оказались в схожей ситуации. Но каждая по-своему. – А кто он? Вы его знаете? – спросил Гущин. – Тут же бар. Тут о себе правды никто не скажет. Пьяный лепет, слухи. Вроде как он прежде работал в ЦУМе в каком-то крутом бутике. Туда красавцев-говорунов набирают. Там строгий отбор. Ну, по нему и видно. Любой кастинг пройдет с такой внешностью. А потом в бутиках ЦУМа грянуло сокращение. Там же скукоживается все, ужимается. Его уволили. Но его тянет сюда, в эти наши места – Петровка, Дмитровка, дольче вита. Тут еще встречаются богатые тети-Моти, как в заповеднике. – А вчера вечером он с ней здесь был? – Нет. Она испсиховалась вся. Видно, потеряла его. А может, поссорились. Она все названивала по телефону – это я видела. И пила. И домой уехала относительно рано. Может, дозвонилась ему, нашла его? – Имя его знаете? Фамилию? – Его зовут Егор. Больше ничего о нем не знаю. Прибавьте еще на конфеты, а? Разве я не заслужила? Гущин достал деньги. И они с Катей покинули бар. Гущин поднял руку и остановил такси. Четыре часа утра. Даже Петровка впала в сонную летаргию. К тому же дождик пошел – хлябь сентябрьская. Катя все еще была под впечатлением от рассказа о превратностях любви. – Езжай домой, – сказал ей Гущин. – А вы? – И я поеду домой. Может, пройдусь еще немного. – Под дождем? Нет. И не надо вам одному быть. И дом у вас неуютный, Федор Матвеевич. – Катя распахнула дверь такси. Таксист слушал их. – Вам отдохнуть надо. Вы на себя не похожи. Я вам чаю крепкого заварю. У меня дома джем апельсиновый. И мед. Что пожелаете. И вообще вам надо поспать. Гущин как-то криво, мягко, почти растерянно усмехнулся. Катя подумала – и он под впечатлением от рассказа пропитой хостес. Он молча сел в такси. На заднее сиденье. А Катя села рядом с шофером, назвала адрес домашний: Фрунзенская набережная. Дома она оставила Гущина в гостиной. Прошла на кухню, заварила крепкий чай. Достала джем из холодильника, мед, нашла печенье. Поставила чайник, чашку, угощенье на поднос и понесла Гущину. Тот сидел на ее диване без пиджака. Белая рубашка в бурых пятнах. Галстук он снял. – Пейте чай, Федор Матвеевич, – Катя подумала – он никогда у нее не был в квартире… Или был? Несколько раз заезжал за ней домой, когда они ехали на происшествие, но вроде в квартиру не поднимался. А уж на диване вот так расслабленно точно не сидел никогда. В Главке с ума сойдут, узнав, и будут молоть языками до Нового года, обсуждая… А что тут обсуждать? Хуже нет ему сейчас в таком состоянии, в отчаянии после смерти Титова, быть одному на какой-то там новой квартире у черта на куличках. Пусть лучше репутация пострадает от сплетников, зато она будет за него спокойна сегодня. Она оставила его в гостиной одного за чаем. Пошла в спальню, разделась. Сил уже не было ни на что. Какой же долгий день… Какая темная странная ночь. Во сне или в полузабытьи она услышала шум воды в ванной. Потом все затихло. Потом хлопнула входная дверь. Катя глянула на электронный будильник. Уже восемь утра. А за окном пасмурно и хмарь. Она выползла из постели и скользнула в комнату – пусто. Дверь ванной открыта, оттуда шла волна влаги. Умылся, нарядился и уехал. Сегодня воскресенье. Пискнул смартфон, пришло смс. «Поспи, отдохни, – писал Гущин. – Спасибо. Я оценил. Ссадину заклеил пластырем. В ванной в аптечке нашел. С утра будем информацию собирать. Это дело не кончено. Вечером поеду в «Светлый путь». Как отдохнешь, дай знать. Если, конечно, хочешь и дальше в этом участвовать… Надо там у них в доме кое-что проверить с экспертами». Глава 8 Эксперимент Вечер – понятие растяжимое. Катя долго спала, вся ее натура требовала сна и отдыха после безумной субботы. Ни о какой пробежке в Нескучном саду, естественно, уже и речи не было. Когда вы едва-едва разлепляете сонные веки в третьем часу дня, какой может быть бег для здоровья и фигуры? С чего поправляться-то? С одного завтрака перед вчерашним походом на выставку? Однако после душа Катя заставила себя поесть плотно. Сделала большой омлет с помидорами и сыром. Напилась кофе. Не завтрак уже, а обед. За кофе она размышляла о послании Гущина. Он ей никогда раньше не посылал смс. И завтракать не остался, ушел спозаранку. Можно, конечно, уже во всем этом и не участвовать… Он так сказал. А Главк и высокое начальство уже отчитались о раскрытии убийств по горячим следам и назначили виновного. Она открыла ленту новостей на смартфоне. Читала собственное сочинение – комментарий для прессы. Его озвучили все массмедиа. Но официальный комментарий тонул в море других комментариев, полученных журналистами от… Катя поняла сразу: все инсайдеры и информаторы – из клуба «Аркадия». К счастью, сведения о положении дел в доме Первомайской на момент осмотра в прессу и интернет не утекли. С сиделки и Эсфирь Кленовой взяли подписку о неразглашении. А вот «аркадские» языки стрекотали, рассказывая про Ивана Титова и Анаис Первомайскую-Кулакову. Упоминалась и драка с ножом. Но фамилия Лебедева не фигурировала, писали о «клиенте клуба, подвергшемся нападению». Пресса задавала риторический вопрос: даже если не все пока ясно с Иваном Титовым, почему он побежал при виде полицейских? А и правда. Самый важный вопрос. Если это не он убил семью, почему он побежал, едва увидел их с Гущиным и услышал слово «полиция»? Ответ у Кати имелся только один: Титов вспомнил о своем послании с угрозами, отправленном Анаис на рассвете. Это же прямая улика против него. По ней его и нашли так быстро. Или он совсем ополоумел от крови и ничего уже четко не соображал? У него травма головы, на это начальник Главка особо упирал – неконтролируемая агрессия, неадекват, неспособность к осмыслению последствий. Катя вспомнила мать Титова Светлану. Возможно, какие-то ответы есть у нее. Но после произошедшего в морге между ней и Гущиным наивно надеяться, что она согласится давать показания. Ревность и отвергнутая любовь вселяли в ее сына ярость, но ее материнская ярость, замешанная на великом горе, столь же сильна. В пять часов вечера, одевшись для поездки в «Светлый путь», Катя позвонила Гущину. – Отдохнула, Федор Матвеевич. – Хорошо. Я тут в Главке тоже закруглился. Значит, ты… – Я с вами, – сказала Катя. – Вы это дело раскрытым не считаете. Я… у меня сомнения, но я… в любом случае я с вами. Только я волнуюсь за вас очень. Вы теперь из-за этого Титова умереть готовы, чтобы перед его матерью…