– Какого рода? – Скандалы. Она… она не могла простить матери… Это был бунт с ее стороны. Весь прежний уклад, в котором мы жили, рухнул. Валом шли все эти негативные публикации про Клавдию и ее прошлое. Вика все это читала, слушала. На ней все это отразилось тогда ужасно. Она была чуть старше Анаис по возрасту и судила мать строже, чем все злопыхатели. Она бунтовала и… в общем, это был кошмар. Полная катастрофа. Наркотики, алкоголь. Странные знакомые, если не сказать больше, она связалась с совершенно дикой компанией. Не хотела ничего слушать, они с Клавдией постоянно скандалили, когда та ее пыталась образумить. А потом стало еще хуже. И в конце дошло до того, что Вика взломала ящик стола и украла пистолет. Уж не знаю, насколько были тогда серьезны ее намерения. Мы посчитали, что это наркотический блеф. Кое-как отняли у нее эту старую дрянь. И Клавдия… она забрала пистолет, положила в свою сумку. Я ужасно волновалась по этому поводу. Но потом она сказала мне, чтобы я успокоилась – пистолета Энвера Ходжи больше нет. Клавдия сказала, что выбросила его. Туда, где Вика его никогда уже больше не найдет. Катя слушала старуху с волнением. Черт возьми… Пистолет в доме… Эсфирь не отрицает главного, что он был. А насчет всего остального… – Если не верите мне, устройте в доме новый обыск, полковник, – Эсфирь ткнула в сторону дома. – Этой истории уже много лет. Давайте, давайте, что же вы притихли? Звоните подчиненным. Устраивайте новый тотальный шмон. Черта с два найдете! Глава 15 Не выключай свет Маленький кошмар сполз с одеяла, цепляясь когтистой лапкой за постель. Оскалился, показал мелкие, острые как бритва зубы. И метнулся черным шаром под кровать. Второй точно такой же темный всклокоченный клубок, сотканный из тьмы, острых лезвий, паутины и сухих веток, раскрыл пасть и выбросил черный липкий язык, коснувшись его горла. Его горрррлаааа…. Егоррррррррррррр! Егоррр-рррррррр… Кто-то шептал его имя во тьме. А потом закричал, словно призывая на помощь. Егор Рохваргер проснулся от этого крика. Тьма царила лишь в его снах – в комнате, где он спал, горел ночник. Уж так повелось в его жизни. Он не мог спать без света. И не спал. Кошмары – клубки из сказочного лукошка с нездешними ужасами – закатились в углы. С кровати восстала сумрачная тень. Зевнула, потянулась, почесала под мышкой, игриво вильнула бедром и прошлепала босыми ногами к подоконнику, на котором стояла открытая бутылка шампанского. – Не пей, а? Егор слышал свой голос, хотя не размыкал губ. И бутылки той давно нет. Он сам выкинул ее в мусоропровод еще до похорон. – Не пей, не пей, козленочком станешь, – тень обернула к нему свое лицо. – Ты прямо как мой древний маман. Не пей, не лижи… Не трусь, не ссы… Егор скосил глаза – он в своей постели на съемной квартире. Потолок белый. В комнате и на кухне до сих пор пахнет ремонтом. Хозяин квартиры им очень гордится и за это дерет плату сверх меры. Электронный будильник на подоконнике показывает нереальное время 3.33. И там нет никакой бутылки шампанского. Ночник горит в комнате. Егор один. Он проснулся среди ночи. Что-то его разбудило. Но тень… – Вика… – Что? – Ты же мертва. – Мне надо выпить, мальчик. Светлые крашеные жидкие волосы свисают вдоль щек. Лицо худое, скулы острые. У нее много морщин, и она ничего против них не предпринимает. Но при ее худобе это словно придает ей какой-то нездешний потусторонний шарм. В молодости в свои тридцать она была хороша. Она мертва. Нет, она по-прежнему здесь, потому что он думает о ней все эти дни постоянно. После похорон. После всего, что случилось. – Вика… брось, ты и так пьяная. Иди ко мне. Тень начала таять в свете ночника. И превратилась в воспоминание. Их первая ночь после той драки, в которой она спасла его… – Какой ты хорошенький, – сказала она ему там тогда. – Ты, наверное, больше по мальчикам, а? Такой красавчик? – Я больше по девочкам, – сказал он ей и обнял ее без предупреждения. Поцелуй. В подсобке бара «Горохов» в каморке с монитором видеокамер и кожаным диваном. Вроде как за ними кто-то подглядывал в щель неплотно прикрытой двери. Она была пьяная и разгоряченная дракой. И сама обвилась вокруг него, стаскивая с него футболку. Платье у нее было шелковое с запахом от Дианы фон Фюрстенберг. Он неплохо разбирался в модных марках. Потяни за веревочку – пояс такого платья, все и откроется. Но за ними подглядывали. И место было смурное. И срамное. Так что долго они там не задержались. Он повез ее к себе в ту ночь. В свою нору. – Чем расплатиться с тобой, прекрасная незнакомка? – Мне пятьдесят пять лет. – Возраст желаний. – И меня Вика зовут. – Виктория… ну, конечно, победительница… Так чем заплатить тебе? – Ты на своих сверстников не похож. Они сейчас все только в свои айфоны пялятся. Вскинет глаза по семь копеек, что-то промычит – ага, угу – и снова в свой смартфон. – Я другой. Седьмая планета в созвездии Стрельца. – Да, – она изучала его, дыша алкоголем. – Язык у тебя классно подвешен. – Можем поболтать. А можем и… Твой муж тебя лижет? Я могу. – Это не твоя фраза. Это из фильма «Стыд». А ты дрянной воришка… У меня нет мужа. У меня только мать и дочь. – Ты меня спасла. Я не хочу быть в долгу. Я всегда плачу свои долги. – Ты уже заплатил. Налетел на меня, как ястреб, там, в этой каморке. Прямо сразу с поцелуями. А вот схлопотал бы по морде и от меня тоже. За дерзость. – Не схлопотал. Он обнял ее. И поцеловал в губы, горькие от коньяка. Она ответила ему пылко. Обвила его шею руками, дыша прерывисто и все жестче и требовательнее работая языком. Он сразу понял, что у нее давно, очень давно не было мужчины. В общем-то, он понял это еще там, в подсобке бара. Она прижалась к нему животом и сама начала расстегивать его джинсы. Он раздел ее в ту их самую первую настоящую ночь сам и в доли секунды. Толкнул на кровать – она упала, она все же была очень пьяна. Раздвинула ноги и смотрела, как он стоит у кровати, давая ей возможность увидеть себя. Свое тело, свою силу. Он сам разглядывал ее тоже и видел все ее недостатки – возраст, дряблую кожу на внутренней стороне бедер, маленькие, но уже безнадежно обвисшие груди. Но, несмотря на все это, возбуждался все сильнее и сильнее. Она возбуждала его собой. Всеми своими недостатками. И этой нездоровой худобой, вызванной пьянством. И своими острыми как бритва скулами, тонкими губами, глазами, что сейчас мерцали, как у голодной мартовской кошки. – Ох, какой большой… Она протянула руку, коснулась его. Погладила, потом сжала, наблюдая, как сокращаются мускулы на его животе – накачанном и впалом – от наслаждения и предвкушения, когда женская рука ласкает, притягивает… начинает доить… Он стиснул ее запястье. – Не трожь, я сам, – он опустился на колени между ее ног, наклонился к ней. – Ты не ответила на мой вопрос. Как расплатиться с тобой? – Глупый вопрос. Ты же голый. И у тебя стоит на двенадцать. – Любить или служить? – Ты дурак? Ненормальный, что ли? – Служить – работать задаром, сколько скажешь. Сколько велишь. – Я не хозяйка фирмы. И бутиков у меня нет. Знаешь, и банка тоже нет. И ресторана. Я такая вся пролетарская. Такая вся бессребреница. А ты по девочкам, да? По богатым девочкам? – Ну, ты тоже не нищенка, – он поднял ее ногу в босоножке от «Прада» на высоченном каблуке – той самой «Прада», которой она разбила яйца дебилу у бара. Погладил икру, ступню, поцеловал возле пальцев, осторожно расстегнул ремешок босоножки. Снял. Положил ее ногу себе на плечо.