Алина послушно потрусила мимо чернеющих окон и дальше по кругу, думая: удивительно, что никто не изобрел магнастойку для ускоренного роста мышц и прибавления сил. И надо бы почитать о свойствах трав – может, есть где-то решение ее проблемы?.. * * * – Твоя настойка – чудо, – с чувством произнес Алекс Свидерский, выглядевший заметно крепче. Уже не дистрофичным, а просто стройным, с небольшими валиками мышц под кожей. Он коротко остриг волосы, убрав седые пряди, и стал казаться совсем молодым со своим светлым ежиком и тонким телом. – Ты ее литрами, что ли, пьешь? – бледный Тротт оглядел друга, раздраженно пощелкал пальцами по прикроватной больничной тумбочке. – Не больше трех раз в день по глотку, Алекс, иначе растащит, начнет жир откладываться. Инляндец страдал от боли, от безделья, от того, что лаборатория простаивает – а ему, чтобы восстановиться до состояния, когда он может управлять потоками даже простейших настроек для зелий, нужно было еще дня два. Или три. Не прибавлял хорошего настроения и поблескивающий золотом орден, лежащий на тумбочке. Он так и не прикоснулся к нему с утра и едва сдерживался, чтобы не попросить запуганную медсестру выкинуть его в мусор. – Тебе что-нибудь еще нужно? – спросил Свидерский, оглядывая палату и задерживая взгляд на аккуратно выставленных на тумбочке флаконах с регенераторами и усилителями и пачке шприцов в стерильных упаковках. – Кажется, мы скоро к тебе всю лабораторию перетащим. – Несколько жалких склянок, – процедил Макс, – но мне этого недостаточно. Если хочешь помочь, возьми у меня в секции а-три антидемонический репеллент и принеси сюда. – Зачем? – удивился ректор. – Рудакова и Яковлеву в среду перевели в камеры Управления. Или, – он нахмурился, – ты что-то чувствуешь? – Ничего, – хмурясь, нехотя объяснил Тротт. – У репеллента есть побочное действие – он ускоряет метаболизм. Раз я не могу над восстановителем поработать, буду восстанавливаться тем, что есть. Сходи, Данилыч. Сейчас сможешь? – Смогу, – кивнул Алекс. Посмотрел на друга внимательно и ушел через Зеркало. А Тротт, стиснув зубы, встал и побрел в ванную комнату. С утра, сразу после завтрака, который он проигнорировал, и осмотра, на котором он в очередной раз жестко пресек попытки врача удержать его от инъекций неизвестных лекарств, к Максу зашла взволнованная медсестра и робко сообщила, что через двадцать минут ему нанесет визит ее величество королева Василина. И что, если лорд Тротт желает, она может помочь ему переодеться и сесть. – Ничего не нужно, выйдите, – сухо сказал Макс ей, и она с облегчением удалилась. Наверное, в отделении будет праздник, когда его выпишут. Впрочем, его это не волновало. Напрягала предстоящая встреча с Василиной Рудлог. Сейчас, когда он был совсем слаб и силы было немного, это было крайне опасно. И не зря он беспокоился: когда королева вошла в палату в сопровождении мужа и младшей сестры, старающейся не показать, насколько она волнуется, Тротт – бесконечно уязвимый без своих щитов, которые он обычно носил не снимая, – сразу ощутил жар и притягательность ее ауры. И даже испугался – когда правительница поздоровалась от двери и направилась к нему. – Ваше величество, – с трудом попросил он, пытаясь поставить хотя бы один слабенький щит, – простите меня, но у меня повреждены нервные окончания, отвечающие за зрение. Я не смогу увидеть вас, если вы будете ближе чем в десяти шагах от меня. Королева, к его облегчению, остановилась, улыбнулась мягко, оглядела его своими чудесными голубыми глазами – точно такими же, как у ее матери. Произнесла: «Конечно», – и отошла к стене у двери. Села на предложенный принцем-консортом стул и завела светскую беседу. О том, как она сожалеет, что лорд Тротт по состоянию здоровья не смог посетить пятничный прием. О том, как дом Рудлог ценит его неоднократную помощь и благодарен за спасение ее высочества Алины. Настороженная ее высочество с неловкостью поглядывала на своего несостоявшегося преподавателя и то ли побаивалась, то ли все еще была обижена, но в пытке, именуемой разговором, участия не принимала. Только подошла к его кровати, пролепетала, стараясь, чтобы голос звучал твердо: «Примите мою сердечную благодарность, лорд Тротт», – и положила на тумбочку проклятый орден. Глупая навязчивая девица, которую он чуть не убил однажды. Хотя Макс почти не замечал ее – все внимание было сосредоточено только на том, чтобы удержать щит. И руки начинали трястись, и в глазах снова прыгали красные пятна, а он отвечал вежливо, благодарил, кивал – и чувствовал, что еще немного – и все рухнет. К его счастью, посетители не стали задерживаться. И Макс, в очередной раз обессилевший, смог выдохнуть, только когда за королевой закрылась дверь. После ухода Алекса, принесшего препарат, профессор Тротт аккуратно откупорил флакон с репеллентом, набрал прозрачную жидкость в шприц – и воткнул его в бедро. И заснул почти сразу, твердо решив, что завтра выпишется и продолжит лечение на дому. Глава 4 Начало ноября, понедельник, Иоаннесбург Второй железнодорожный вокзал Иоаннесбурга, именуемый в народе Подковой – за дугообразную форму темного здания, охватывающего место прибытия поездов, – дымил, гудел, шумел множеством голосов. Светло-серые платформы, укрытые полупрозрачными козырьками, были заполнены народом. Вечное движение, бесконечный поток жизней и историй: встречи, расставания, слезы и поцелуи, плач и смех детей, громкие голоса носильщиков, таксистов и продавцов всего на свете – от свежей прессы до рудложских сувениров. Игорь покосился на статуэтки Красного с пожеланиями счастья, на фигурные бутылки с рудложской водкой, у которых толпилась группа туристов из Йеллоувиня, выловил наметанным взглядом карманника, подбирающегося к ним, – тот оглянулся, заметил, что за ним наблюдают, тоже опытным глазом определил полицейского и растворился в толпе. Полковник поморщился: и не хочется, а придется потратить время, заглянуть вечерком в вокзальную дежурную часть, составить фоторобот. – Внимание! – заскрипел искаженный динамиком чуть гнусавый женский голос. – Пассажирский поезд Великая Лесовина – Иоаннесбург прибывает на пятую платформу. Нумерация вагонов начинается с головы состава. Внимание! Пассажирский поезд… Он поправил воротник пальто, прошел чуть дальше – туда, где должен был остановиться пятый вагон. На платформе уже толпились встречающие – сонные, радостные, торопливо докуривающие и морщащиеся от табачного дыма. Поспешно катили свои тележки носильщики, а вдалеке, там, где пути, изгибаясь, скрывались из виду, уже выезжал к вокзалу состав с красным паровозом, по традиции протрубив приветствие ждущим его людям. С утра Игорь заглянул к Люджине – она высказала желание поехать встречать мать вместе с ним, – но на стук в дверь никто не ответил. Он прислушался: тонко дребезжал будильник. Открыл дверь – капитан крепко спала, повернувшись на бок, хотя звон казался оглушающим. Горничной видно не было, и он нахмурился, подошел к постели, чтобы найти и выключить орущий механизм. В комнате сильно пахло лекарствами, было душно, а помощница его прижимала орущий будильник к щеке, крепко зажав его рукой, и не думала просыпаться. И, как выяснилось, спала без одежды – тяжелая, полная грудь с крупными темными сосками ударила по глазам каким-то бесстыдным буйством нагого женского тела. Моргнул неловко: голубоватые ве́нки, просвечивающие сквозь белую кожу, грубый солдатский номерной медальон на цепочке рядом с налитой, сочной, нежной плотью, бритая голова со шрамом, бисеринки пота на виске. Будильник продолжал звонить, и Игорь вытащил его из-под головы северянки, выключил, повернулся – и наткнулся на сонный взгляд мутных синих глаз. – Пора вставать, командир? – спросила она медленно и сипло сухими губами. Пошевелила рукой, посмотрела вниз, на свое тело, но не стала прикрываться – снова подняла взгляд, расфокусированный, сонливый: глаза ее то и дело закрывались, как у маленького ребенка. – Я сам встречу, – сказал Стрелковский твердо. – Спите, Люджина. Последнего не требовалось – она в очередной раз смежила веки и глубоко задышала. Совсем вымоталась. Вчера с ней работал массажист, потом инструктор по лечебной физкультуре, к вечеру пришел виталист – просканировать и провести процедуры. Вот после виталиста Люджина и свалилась, даже не поужинав. Стрелковский подтянул выше одеяло – и не было у него никакого возбуждения, желания прикоснуться. Просто красиво. И неловко. Может, потому что он уже видел ее тело – когда она лежала, израненная, среди превращенного в щепу соснового леса, и бермонтский виталист пытался завести ей сердце. А может, и не поэтому. Игорь тряхнул головой, отгоняя привычную тоску, приоткрыл форточку и вышел из комнаты. Пассажирский поезд, шипя и грохоча, уже останавливался, и проводники открывали двери, выкручивали пандусы. Ручейками потекли из вагонов люди; Стрелковский стоял чуть в стороне, ожидая появления суровой мамы Дробжек. Женщина, высокая, широкая, в длинном пальто, очень похожая на дочь, с такой же заплетенной вокруг головы черной косой и круглым лицом – на фотографии эта схожесть не была столь разительной, – вышла в числе последних. Яркостью черт и осанкой она сильно выделялась на фоне снующей толпы – настоящая северянка, крепкая. Эта точно может волка удушить, да и с медведем побороться. Наверное, с таких женщин художники-народники рисовали длинноволосых статных красавиц, что парились в банях и купались в прорубях, работали на сенокосах или взнуздывали дико косящих глазами жеребцов. Женщина сразу зацепилась за него взглядом, присмотрелась, кивнула, и он пошел навстречу. – Анежка Витановна, доброе утро, – поздоровался полковник, принимая тяжелые сумки. – Доброе, – согласилась старшая Дробжек, осматривая его с ног до головы. Хмыкнула и пошла рядом, несуетливо, со спокойным достоинством. И Игорь вдруг пожалел, что не купил цветов. – Как доехали? – А что тут ехать? – ответила северянка, рассматривая здание вокзала. – Вечером села, легла спать, утром проснулась – уже столица. У соседки девица растет смышленая, приглядит за домом и скотиной. Как Люджина? – Скоро сможет ходить, – уверенно сказал Игорь Иванович. – Уже рвется. – Построже ты с ней, – сурово произнесла волчья погибель, и Игорь улыбнулся, – на месте ей ой как трудно усидеть. В машине гостья не болтала много, разглядывала дома, улицы, и он, подумав, специально сделал крюк, чтобы проехать мимо площади Победоносца и дворцового комплекса. Показал внимательно слушающей его Анежке Витановне Зеленое крыло, мелькающее сквозь деревья парка, рассказал о награде, врученной королевой. – Ее величество по телевизору такая красавица, – охотно поддержала тему его собеседница. – А я ведь ее мать видела, – поделилась она, – когда она была совсем еще девочкой. С королем Константином приезжали в Лесовину, я тогда только-только Люджинку родила, они к нам в роддом приходили. Тоненькая была, как тростиночка, и глазища на пол-лица; лет четырнадцать ей было, а уже величественная, ровно богиня. Приветливая такая, светлая, как солнышко теплое. Надо же, надо же. Не верила я, что моя богатырша будет при королевском дворе работать. Хотя она всегда сюда рвалась. А уж когда этот переворот случился… Она вдруг замолчала, нахмурившись. – Ты, Игорь Иванович, почему Люджину у себя поселил? Вопроса Стрелковский ждал, поэтому ответил без запинки: – Ей так лечиться удобнее, а мне – присматривать. В общежитии ей бы трудно было. Вы не переживайте, Анежка Витановна, все приличия соблюдены. У нее отдельная комната на другом этаже. – Приличия, – хмыкнула Дробжек, посмотрела на него искоса. – К честной женщине грязь не прилипает. Пожалел, значит? Он пожал плечами, свернул на улицу, где стоял его дом. – Скорее, искупаю свою вину, – сказал Игорь после паузы. – Перед Люджинкой? – удивилась Анежка Витановна. – Так она боевой офицер, уже трепало ее. Привычная. Только мне никак не привыкнуть, – вздохнула она горько и очень по-матерински. – И перед Люджиной тоже, – подтвердил Игорь Иванович и снова удостоился внимательного оценивающего взгляда. Он довез гостью до дома – Люджина все еще спала, и ее мать, как-то вдруг посерев и постарев, без слов села на стул у кровати, погладила дочь по голове с темным ежиком отрастающих волос. Полковник, снова почувствовав неловкость, извинился тихо, сказал, что ему нужно на работу, что горничная и подготовленную комнату покажет, и завтрак принесет – и вообще, чувствуйте себя свободно, – и уехал. Капитан Дробжек проснулась только через четыре часа. За это время ее мама успела и позавтракать, и разобрать сумки с гостинцами, и обойти дом и сад – экономка предложила показать, а она даже не подумала отказываться. И все хмурилась и качала головой, размышляя о чем-то своем, печальном. И только больше помрачнела, когда сопровождающая с гордостью поделилась новостью, что ее хозяин теперь имеет графский титул и большое имение, куда они вскорости обязательно поедут. Горничная принесла обед на двоих в комнату Люджины и удалилась тактично, чтобы не мешать разговору. А разговор был тяжелый. – Возвращалась бы ты домой, – говорила Анежка Витановна, глядя, как дочь ест суп, прислонившись к спинке кровати. – Изведешься ведь вся. Там лес, воздух чистый, мужики нормальные, а не как этот… жизнью побитый. – Мам, ты же знаешь, – спокойно отозвалась капитан, – не поеду. – Дура ты, Люджинка, – вздохнула старшая Дробжек, – да я такая же была. Уж как верила, что твой отец меня только за мою любовь в ответ полюбит. Ан нет, не случилось. Он знает? – Догадывается, скорее всего, – сдержанно ответила дочка. – И что? – грустно спросила Анежка Витановна, подперев щеку кулаком.