Он очнулся только тогда, когда уже окончательно стемнело, и то лишь потому, что ему ужасно хотелось есть. Управлять всем в одиночестве было ещё более тяжело, чем постоянно трястись над тем, как бы кто-нибудь не сделал что-нибудь не то. Но выбора не осталось: Гений совершенно не мог понять, кому доверять. С учётом того, что его оставили в неведении прошлой ночью, он был склонен не доверять всем и сразу. Но мгновение спустя, после того, как Гений вышел из отдела и направился в сторону гастрономического квартала корпорации, он вспомнил: Эмри. Он вернулся к системе, чтобы проверить, где она. И даже слегка удивился, обнаружив Эмри в её собственной спальне, куда он и помчался со всех ног. Оказавшись дома, Гений постучал в закрытую дверь комнаты, но ответа не получил. — Эмри, — тихо позвал он, но было всё так же тихо. Он отодвинул дверь и вошёл внутрь. Сначала ему показалось, что в комнате никого нет. Кровать была заправлена и пуста. Все вещи, похоже, лежали на своих обычных местах. Он включил ночник, чтобы убедиться, что Эмри здесь нет. И в тот момент, когда бледный свет разлился по комнате, он, наконец, заметил её: она сидела на полу в дальнем углу от входа. Гений подошёл ближе, и она подняла на него глаза: красные заплаканные глаза. Это до такой степени поразило Гения, что он остановился и с минуту простоял неподвижно, не решаясь к ней подойти. Он никогда не видел, чтобы Эмри плакала. Никогда, даже в ситуации смертельной опасности, она не проявляла подобной слабости, и ему в голову не приходила ни одна причина, по которой это могло происходить теперь. Но стоять так было слишком странно. Гений сделал ещё один шаг ей навстречу, намереваясь сесть на пол рядом с ней, но Эмри сама внезапно сорвалась с места и, не вставая, обняла руками его ноги. Это было так неловко, что он долго не мог понять, что ему делать, и поэтому не двигался с места. — Я умоляю тебя: прости меня. Умоляю, — она захлебнулась в рыданиях, продолжая повторять «умоляю». Это оказалось ещё более неловко, но Гений смог решить, что ему делать: он сел на кровать, так что голова Эмри, не пожелавшей его отпускать, легла ему на колени. — Помоги мне, пожалуйста, я умоляю тебя, — успела сказать она, прежде чем её речь вновь прервалась рыданиями. Он по-прежнему молчал и гладил её мокрые от слёз волосы. — Я не понимаю… что происходит… во что я оказалась втянута? — бессвязно продолжила она. — Мне больше не у кого просить. «Я тоже не понимаю, что происходит», — хотел было сказать Гений, но вовремя подумал о том, что он, наверно, не слишком хорош в утешениях. XVI — Хочешь поужинать? — спросила Эмри, вытирая глаза тыльной стороной ладони. Она по-прежнему сидела на полу, положив голову на ставшие мокрыми от её слёз колени Гения. Он был уже не так уверен в том, что голоден, настолько его сбило с толку то, что с ней происходило. У него появилось страшное чувство: как будто тот хрупкий иллюзорный мир, который он боялся разрушить, случайно посмотрев не туда или узнав что-то не то, несмотря на все его старания, раскололся. Эмри, ещё вчера такая спокойная и уравновешенная, плакала, и это был конец всему воображаемому им счастью. Но вместе с тем было во всём этом и какое-то подлинное ощущение, которое он никак не мог понять до конца. Эмри чуть ли не впервые за всю его жизнь казалась ему маленькой и беззащитной, и это было непривычно: прежде он ощущал лишь собственную уязвимость перед ней, а теперь они как будто впервые оказались в равном положении. — Подожди, — сказал он, заведя короткую прядь волос, закрывавших лицо, ей за ухо, — сначала расскажи мне, что случилось. Я должен знать. Эмри наконец перестала всхлипывать. Она встала, так ничего и не сказав ему, и Гений тоже встал вслед за ней. Поправляя измявшуюся одежду, она привела его в гостиную, где на столе был накрыт ужин. Не случись это в тот злополучный день, они, наверно, и правда на полном серьёзе сели бы друг напротив друга и по крайней мере ближайшие минут сорок ели бы и обсуждали что-нибудь бесполезное. Точно так это происходило в этой самой комнате совсем недавно, всего восемнадцать лет назад. Двое детей, именно так представлявших себе семейную жизнь, делали вид, что они женаты. — У меня есть предложение, — сказал Гений, глядя на соблазнительно румяный пирог. — Какое? — Эмри отрезала кусок и положила ему на тарелку. Они по-прежнему стояли, не садясь за стол. — Я должен идти в отдел, и я должен быть там всю ночь и сколько понадобится. Хочешь пойти со мной? Эмри протянула ему тарелку. — Так ты согласна? — он повторил свой вопрос ещё раз, забрав у неё тарелку. — После ужина, — Эмри кивнула на кресла. — Нет, сейчас, — он, не выпуская тарелку из рук, пошёл к выходу. — Ты серьёзно? — спросила она. — Постой. Эмри отобрала у него тарелку, вернулась к столу и положила на неё ещё один кусок пирога. Она взяла тарелку и для себя и вышла из квартиры вслед за Гением. Август, медленно превращающийся в сентябрь, особенно ощущался в горячем тепличном воздухе. Хотя некоторые стеклянные секции по периметру многокилометровой теплицы были открыты, горячий воздух, накопившийся за день, как будто неохотно покидал её. Гравийные дорожки, вьющиеся вокруг скученно рассаженных деревьев и кустов, вели в сторону корпорации. Там, где они пересекали мелководные искусственные ручьи, они на время превращались в низкие сколоченные из тёмного дерева мосты. Ночью во внешнем городе могло бы быть совершенно темно, если бы не слабый свет, который давали маленькие фонари у самой земли. В воздухе настолько пахло цитрусами и свежескошенной травой, что даже Эмри, раздавленная свалившимися на неё проблемами, готова была поддаться лживому очарованию Третьего сектора. Сектор, вложивший в уничтожение собственной экологии больше, чем любой другой, на самом западном крае Восточно-Европейской равнины имитировал рай на Земле. Это мнимое благолепие раздражало её прежде, но в тот день Эмри не хотелось думать о том, насколько оно неэтично. Она пролила уже все свои слёзы, и на душе у неё было внезапно пусто. Они медленно и молча шли по дорожке, не касаясь друг друга, но при этом держась рядом. Гений на ходу ел приготовленный Эмри пирог, а ей кусок в горло не лез. Это было как нельзя более гротескно, зато такой ужин вполне отражал всю суть их отношений. Если могло быть что-то не по-человечески, не так, как это должно быть, то оно обязательно именно так и было между ними. И как ни странно, теперь, восемнадцать лет спустя, когда у них уже не было необходимости бесконечно оглядываться на эту правильность, достичь которой они всё равно так никогда и не могли, они были ещё большими детьми, чем тогда. Неужели хотя бы одному взрослому человеку могло прийти в голову есть домашний ужин на улице, на ходу, да ещё и с сервизной фарфоровой тарелки девятнадцатого века? Неужели Эмри потакала ему? Они уже практически подошли к западному входу в корпорацию, когда Гений доел оба своих куска. Эмри протянула ему свою тарелку и забрала пустую. — Так что всё-таки случилось? — спросил он, остановившись и поставив врученную ему тарелку на высокий борт бассейна, последнего препятствия, которое им оставалось миновать перед входом в корпорацию. Эмри молчала, но теперь она была спокойна. Она смотрела на него ужасно грустно и внимательно. — Ты ведь о чём-то хотела попросить меня. Эмри кивнула и подошла чуть ближе. — Я обещаю рассказать тебе всё в своё время, хорошо? — спросила она, заглянув ему в глаза. — Но как я могу помочь тебе, если ты ничего мне не рассказываешь? — удивился Гений. Эмри сказала ещё тише: — Я не знаю, просто не знаю, как ты на это отреагируешь. Пожалуйста, просто пойми меня. Он посмотрел на неё с ещё большим недоумением. — Это насчёт той девочки, — словно с трудом сказала она, — насчёт Анны. — И что же? — спросил он, абсолютно не понимая, о какой девочке она говорит. — Она моя дочь. Эмри отступила назад, так что её лицо оказалось в тени. Гений по-прежнему не понимал, что происходит. — Подожди, какая девочка? — спросил он, подосадовав на собственную недогадливость. — Она была утром вместе с Роулсом. Он, кажется, начал что-то понимать. Правда, вряд ли Гений назвал бы переводчицу Роулса девочкой. Но он по-прежнему не понимал ни того, почему её появление вызвало у Эмри такую реакцию, ни того, почему её дочь оказалась в делегации, ни даже того, что бы Эмри могла попросить у него в связи с этим. У Гения был стойкое впечатление, что от него что-то скрывают. — Сколько ей лет? — спросил он, не придумав ничего лучше. — Семнадцать. — Ты хочешь сказать… — начал было он, но осёкся. Эмри, кажется, поняла, что он хотел узнать, но это испугало её настолько, что она немедленно принялась говорить сама: — Я хочу сказать, что Роулс вывез её из сектора без моего разрешения. Я не знаю зачем, но знаю, что пока она с ним и пока она здесь, она в опасности. Пожалуйста, ты должен срочно заставить его отправить мою дочь домой. Я прошу, я умоляю тебя. — Эмри, но… — он запнулся, — я сделаю то, о чём ты меня просишь, но я не понимаю, почему ты не можешь сказать Роулсу об этом сама. Она же твоя дочь. Эмри молчала, но он готов был ждать её ответа. — Она отказывается говорить со мной, — сказала Эмри наконец, — она обижена на меня. Роулс меня не слушает. Так что её надо заставить. Она несовершеннолетняя. — Но зачем он привёз её? — от непонимания Гению было абсолютно не по себе. — Я не знаю, клянусь тебе, мне очень страшно, — ответила она и сделала шаг, на этот раз ему навстречу, практически упав в раскрытые объятия. Он забыл о том, что ему надо было срочно возвращаться к делам. Они стояли, обнявшись, у самого края внешнего города: две затерявшиеся в зелени маленькие букашки, которых жизнь только и ищет возможности раздавить. Гений никогда не чувствовал себя таким слабым и потерянным и вместе с тем никогда не чувствовал такой решимости это изменить. — Позвоним Роулсу прямо сейчас.