— В уголовном розыске будешь работать? — Да, спасибо! Спасибо, товарищ полковник, я… — Да погоди ты благодарить! — Довольный Ильюхин делано нахмурился и движением руки усадил обратно на стул пытавшегося было привскочить Штукина: — Экий ты быстрый! Вот станешь капитаном таким, как из моего рассказа, — и отблагодаришь. Работать пойдешь на «землю», в самые окопы… В 16-й отдел. Вот там и покажешь свою удаль… или глупость. И запомни: отвечать, ежели что, — не только тебе придется, но и мне. Спросить с меня, конечно, не спросят, но отвечать придется мне. Да, и еще запомни: сыск — не разведка. В смысле, все наоборот — ты все время на виду… Ну да скоро сам поймешь, чего трендеть. — Спасибо, — снова кивнул Валера. — Я теперь… — Погоди, — досадливо перебил его полковник. — Я еще не закончил. Ошибка, которую ты совершил, по счастью, оказалась обратимой. Будашкин жив и, Бог даст, даже инвалидом не будет. И это все меняет. Но ты — не победитель, которого не судят. Я и еще… некоторые мои товарищи… мы уверены, что твои мотивации были, в общем, здоровыми. Поэтому и вытаскиваем тебя. Вот и иди с миром и докажи Будашкину, что… Сам сформулируешь, что… Свободен… Рапорт на перевод подашь лично начальнику ОПУ. — А он… подпишет? — спросил, вставая, Штукин и тут же понял, что сморозил глупость. Полковник молча, устало и иронично посмотрел на него, и Валера вытянулся: — Разрешите идти, товарищ полковник?! Виталий Петрович лишь рукой махнул, все так же молча. На рапорте Штукина начальник ОПУ написал по-штабному грамотную резолюцию: «Согласен, при утверждении управлением кадров ГУВД и на усмотрение руководства УУР, согласно устной договоренности с замначальника УУР полковником Ильюхиным». Начальник разведки не хотел брать на себя ответственность за дальнейшую судьбу Валерия. После не очень продолжительной бумажной волокиты Штукин, уже в новой должности, прибыл в шестнадцатый отдел. Там его встретили как родного. Заместитель начальника отдела по уголовному розыску сказал вновь прибывшему оперу: — У тебя ужасная репутация, нам это нравится, но пока ты лучший по поведению среди нас. Так что — давай! И Валерка — давал. Он старался. Сначала на него косились, как на диковинку, так как опушники все же нечасто в оперов переквалифицируются, потом привыкли. Рабочее место Штукину определил все тот же зам по розыску: — Занимай вот этот стол у окна… Место это почетное, можно сказать, с историей. Много тут достойных людей трудилось. Некоторые даже легендами стали. — Легендами? Зам по розыску как-то странно вздохнул: — Да… Был такой опер — Артур Тульский… Он как раз за этим столом и сидел… Не слыхал? — Нет, — пожал плечами Штукин. — А что этот Тульский сделал легендарного? Новый Валеркин начальник вздохнул еще раз, но ничего объяснять не стал: — Потом как-нибудь, под настроение… Непедагогично пока тебе ту историю рассказывать. Ты же у нас — вроде как штрафник? Вот и исправляйся. В отделе Штукин прижился быстро, хотя особо тесно ни с кем не сошелся. Он стал своим, но в то же время оставался чуть-чуть особенным — не замкнутым, но и не рубахой-парнем, душой компании. Валерка никогда не отказывал никому из оперов в помощи, но сам почти никогда ни о чем не просил. Было в нем что-то от волка-одиночки. Это свойство не отталкивало от него людей, но оно чувствовалось. Поначалу на Штукина, как на молодого, свалили все дерьмо — самые муторные, скучные и безнадежные дела. Он не пикнул, никому не пожаловался и — пахал, пахал, пахал. Ильюхин время от времени звонил заму по розыску и интересовался: — Как штрафничок? В ответ полковник слышал, что «крестник», как ни странно, радует, что он — смышленый, быстро «всасывает», что не робок и легко берет ответственность на себя. С финансовыми проблемами Валерию стало справляться чуть легче — нет, розыск, конечно, тоже не золотое дно, но, в отличие от разведки, имея на плечах смышленую голову, подзаработать дополнительно на кое-каких темах можно было — особенно если не увлекаться чрезмерно распитием спиртных напитков с коллегами. А Штукин пить не очень любил — нет, не то чтобы всегда от стакана отказывался, компанию поддержать мог, но до поросячьего визга не нажирался. При этом про него сослуживцы никогда не говорили: «Не пьет — значит, стучит!» Не похож он совсем был на стукача. А то, что парень старается и вкалывает… Может быть, и стали бы за спиной Валеры поговаривать: «Выслуживается, карьеру делает!» — если бы не одно его достаточно быстро замеченное свойство. Несколько раз Штукин проявлял не смелость даже, а какую-то отчаянную, полуавантюрную… храбрость — не храбрость, рисковость какую-то, лихость непонятную, почти хулиганскую. Он один заходил в притоны, легко втирался в доверие к торговцам наркотиками и «закупался», легко звонил блатным от имени черт его знает кого и назначал встречи. Очень часто он, придумывая что-то на каждом шагу, оказывался на грани фола, но всякий раз как-то выкарабкивался. Он словно действительно что-то хотел доказать кому-то… или самому себе. Однажды, когда он отработал в уголовном розыске уже больше года, Штукин в одиночку попытался задержать трех находившихся в розыске разбойников. Эта история могла кончиться для Валеры очень плачевно (так как после предупредительного выстрела в воздух у него переклинило пистолет), если бы не помощь случайно оказавшегося рядом студента юрфака, некоего Егора Якушева, который вмешался в драку. Злодеев удалось задержать, на «разбор полетов» в отдел приехал Ильюхин. Валера увидел полковника впервые после того памятного разговора. Виталий Петрович своего крестника, конечно, отчитал, но в глубине души был доволен его лихостью, что, конечно, не укрылось от мудрого и внимательного взгляда зама по розыску Виктора Ткачевского. Ткачевский был служакой опытным, понять он, может быть, и не понял всего до конца, но в кое-каких своих прежних выводах еще больше укрепился. С тех пор Штукину как любимцу (а может, не только любимцу, но и протеже) высокого начальства прощалось и разрешалось многое. Надо сказать, что Валера, конечно, это отношение прочувствовал, но никогда им не злоупотреблял и от скучных службистских обязанностей не отлынивал. Да он вообще ни от чего не отлынивал, поэтому и получил в итоге никем официально не продекларированное право на «вольную охоту», то есть право самому искать интересные, необычные темы. А молодые опера получали на это молчаливое согласие от начальства чрезвычайно редко. Конечно, Штукину весьма помогал его опыт разведчика. Он старался работать нестандартно и как-то раз именно на «вольной охоте» дошел даже до того, что самостоятельно практически внедрился в уголовную среду… Впрочем, начальство его так никогда (к счастью) и не узнало об этой истории, уж больно она была… как бы это поприличнее выразиться… стремная, что ли. Совсем не для начальственных ушей. Зато вот Денису Волкову, помощнику Юнгерова, эту драму в красках с диким гоготом расписал Крендель — тот самый, который ходил на налет к «графине» вместе с Егором Якушевым. И который сам в этой истории сыграл непоследнюю, прямо скажем, роль. А дело было так. …Горе-налетчики Крендель и Сибиряк получили как-то раз набой на интересную квартиру, где собирались бывшие фарцовщики, превратившиеся просто в спекулянтов, но — с устойчивыми связями с иностранцами. Навел на эту хату «центровой» жулик и наркоман по прозвищу Патагония. Патагония был, в общем, человеком не злым, но со склонностью к кидалову, а потому часто тер с гоп-стоповцами. Естественно, в разговорах за кофе или пивом возникали темы. Вот так и в тот раз вышло. Патагония рассказывал про «вкусную» хату и даже руками всплескивал от возбуждения: — Да я лично видел коробок пять с Палехом[64]. Как заходишь — за туалетом ниша. Это же… Короче — вы делаете, а я уже к вечеру — в Москве. Скину все это добро скупщикам на Арбате. Вы только посчитайте табаш! И главное, это ж совершенно «чистая» тема! Они сами-то кто? Мажоры бывшие, «псевдоамерика». Все на штатников настоящих хотели быть похожими. И что они мусорам скажут? «Отняли у нас злыдни этак под триста палехских шкатулок! У нас родни много, вот мы и накупили презентов…» Не заявят они, отвечаю, в натуре! — В натуре — будет в прокуратуре, — сомневался Сибиряк (а заодно и сомнением своим понижал долю Патагонии за «набой»). — Да ладно тебе! — загорелся азартный Крендель. — Делюга плевая. А что? Квартира — проходной двор, влетим туда без проблем. Мажорня, она нутром хлипкая, одним паром из ноздрей угомоним. Сибиряк поскреб в затылке и отчаянно махнул рукой: — Делаем! Нехай будет «псевдоамерика». По мне, так хоть «чучундрия». Но гляди, — он погрозил пальцем Патагонии, — шкатулок ежели не найдем, то… — Отдадим в рабство в деревню под Лугу, — поддержал коллегу Крендель. — Там дед Фадей научит ложки вырезать да бересту плести. Вот там и заготовишь сувениров, а потом сам же их и будешь фирмачам толкать, чтобы с нами расплатиться. Патагония клятвенно прижал руки к груди. У Кренделя с Сибиряком на крайний случай в надежном месте были припрятаны обрез двенадцатого калибра да наган, а к нему полведра «маслят»[65]. Но этот случай на крайний явно никак не тянул, поэтому на дело решили идти безоружными. Откладывать в долгий ящик не стали, и уже где-то через час после разговора с Патагонией Крендель поворачивал рычажок дореволюционного звонка в заветную квартиру. Сибиряк между тем по-хозяйски щупал косяки. Изъеденные временем доски уже еле держались на ржавых гвоздиках, и налетчик презрительно хмыкнул, сплюнув прямо на коврик перед дверью. — Кто-о? — раздалось за дверью. Это короткое русское слово некто находившийся в квартире умудрился произнести с акцентом. Кстати, этот некто спрашивал явно не для того, чтобы получить ответ, потому что сразу же и распахнул дверь. — А ты спрашиваешь, почему я всегда в глазок смотрю, прежде чем открыть, — сказал Крендель Сибиряку. На пороге стоял мужчина характерной американской внешности. Мужчина вежливо улыбнулся и спросил еще раз: — Кто-о? — Дед Пихто! — представился ему Сибиряк, толкнул улыбчивого дядю двумя ладонями в грудь и вошел в квартиру. — Хау ду ю ду? — поинтересовался у фирмача Крендель. Иностранец — а его звали мистером Литлвудом, он владел в Оттаве рыбным магазином — попытался что-то вякнуть. Крендель пнул его совсем слегка, но все равно уронил, и не только его. Мистер Литлвуд ударился о стенку прихожей, на которой висела копия известной картины «Партизаны обсуждают начало операции „Рельсовая война“». Репродукция наделась на мистера, и его сытое, пухленькое тельце сползло на пол, будучи уже обрамленным. Сибиряк и Крендель состроили друг другу зверские рожи. Крендель наклонился к упавшему: — Слышь, ты, фраер заморский! Будешь рыпаться — зашахую! Мистер Литлвуд понял только интонацию и поднял руки вверх. — Это Ка Джи Би?[66] — с ужасом спросил он. — Да нет же, — с некоторой досадой успокоил его Сибиряк. — Мы — бандиты! Потом они с Кренделем разом влетели в комнату. — Цоб-цобе!! — заорал устрашающе Крендель и поддал ногой журнальный столик, за которым сидели трое парней. Отдельные стоявшие на столике предметы долетели до потолка, а высота потолков в этой квартире составляла четыре метра двадцать сантиметров. Разлитая по четырем рюмкам лимонная водка пролилась на пол липким дождичком. — На пол, суки! — гаркнул на хорошем драйве Сибиряк. — Лежать! Расфасую так, что в медсанбате не запломбируют! Рогами в пол! Эти простые и ясные команды начали исполняться, но как-то медленно и неуверенно, без огонька. Поэтому Крендель выдал одному из этой троицы (по виду — также американцу) мощный пендель, отшвырнувший жертву лбом в буфет. Буфет выдержал, а американец сполз на пол, перевернулся на спину и в полной прострации начал рассматривать лепнину на потолке. Двое его собеседников легли на пол, правда, один при этом хмуро буркнул: — Хотелось бы знать, чем прогневали? — С какой целью интересуешься? — подскочил к нему Сибиряк, а Крендель гордо выпятил грудь: — Это налет! — Мы понимаем, — спокойно откликнулся парень — как-то даже слишком спокойно… Квартиру Крендель и Сибиряк обшмонали быстро. Добычи было действительно много: шесть коробок с палехскими шкатулками, несколько упаковок военных натовских рубашек, блоки сигарет, видеокассеты и прочая спекулянтская дребедень. Друзья нашли также картонную упаковку с газовыми баллончиками, один из которых Крендель немедленно захотел опробовать на ком-то из лежавших на полу. Сибиряк еле успел остановить напарника, покрутив пальцем у виска: — Ты че, рехнулся?! А мы? Мы же тоже надышимся! — Действительно, — согласился Крендель и шагнул к двум лежащим рядком спекулянтам: — Эй, плесень! Гроши где?! — А самородок с кулак размером не подойдет? — хмыкнул в ответ тот, кто до сих пор еще не проронил ни слова. За этот юмор он получил от Сибиряка ногой под ребра. Между тем Крендель шагнул к «отдыхавшему» у буфета фирмачу: — Ну а ты чего притих, гость города трех революций? Обиделся, что ли? Ой, какой у тебя клифт козырный! Сымай! Днем шубки ваши — ночью наши! Иностранец безропотно снял с себя понравившуюся налетчику куртку. Щеки фирмача вздрагивали, казалось, что он вот-вот расплачется. Крендель примерил пришедшуюся впору куртку и обратил внимание на странные гримасы заокеанского гостя: — Ну до чего вы жадюги! Не жмись ты, у вас там этого говна — на каждом углу… — Знаю, мать писала! — на чистом русском языке вдруг откликнулся «американец». Крендель от неожиданности даже рот открыл: — Так ты… Наш, что ли? Двое русских спекулянтов оторвали головы от пола с неменьшим удивлением.