— Ладно. Со Штукиным ты погоди. Егор резко выпрямился, но Юрий Петрович крепко взял его за плечо: — Погоди, говорю. Все, что ты мне сказал, я услышал. После этого странного разговора Якушев ушел домой с очень неприятным чувством. Егор, вообще, не очень хорошо знал Ермилова. Он, например, не знал, что давным-давно, в Новороссийске, когда Ермилов еще служил, ему буквально кричал в истерике один молоденький старший лейтенант: — Товарищ капитан второго ранга, я знаю, что катер с туристами ошибочно был взорван пловцами ПДСС[115]. Погибли гражданские люди! И Ермилов тогда глядел на этого офицерика не мигая, точно так же, как на Якушева давеча: — А если бы погибли люди военно-морские — что, легче бы было?! Не стучи ластой по волне! Иди! Я тебя услышал! И вообще, есть у тебя стопроцентная уверенность, что в этом катере не баллон с газом, например, рванул? И еще не знал Егор (да и откуда было ему это знать!), что не так давно журналист Обнорский долго беседовал с Ермиловым о секретах ПДСС и ППДС[116], а после беседы подумал про себя: «Да… Этот дело свое, конечно, знает, сразу видно — профессионал… Но этот профессионал легко, ради высшей, неизвестно кому ведомой цели взорвет теплоход с людьми, чтобы потом каких-нибудь турок завиноватить на каких-нибудь межгосударственных переговорах… И ни хрена в таком подходе высшего и политического нет, а есть цинизм, наплевательство на людей и завуалированная разными красивыми словами „гестаповщина“…» Но Обнорский своими выводами после беседы не поделился даже с Юнгеровым — не то что с Егором. А на следующий день с утра на работе Якушева ждало еще одно потрясение: в отдел отзвонились сотрудники уголовного розыска из области и сообщили, что на берегу Черного озера обнаружены личные вещи Зои Николаевны Николенко. Егору об этом сообщил Боцман. Якушеву стало настолько плохо, что он не заметил, как сказал вслух: — Ермилов знал вчера! — Наверное, — не понял его Боцман. — Но пока нашли вчера вечером, пока доложили, пока то да се да трали-вали… Егор не дослушал его, выбежал на улицу, с мобильного телефона позвонил Ермилову и, еле сдерживаясь, сказал все, что думает. Юрий Петрович и не думал ни от чего отпираться: — Да, я знал вчера. Подъезжай на Петроградку на Большой, поговорим. Через двадцать минут Якушев уже был на Большом проспекте Петроградской стороны в одном из офисов Юнгерова. Ермилов заставил его подождать еще пять минут в комнате для переговоров, а когда зашел, то вместо «здравствуй» сказал: — Да, я знал. Якушеву кровь ударила в голову, но взорваться и наговорить разных глупостей он не успел, потому что Юрий Петрович наехал на него так, как только он и умел: — Ты вот что, сынок! Ты сюда пришел как кто?! Как оперуполномоченный уголовного розыска, который подозревает некого Штукина, а заодно и мстит за свою любовницу?! Ты не зыркай на меня!!! Повторяю — любовницу!! Ты так пришел?! Если — да, то я шейку-то твою куриную быстро сверну!! И не таких оперов видывали… Сядь!! Сядь, я приказал!!! Егора словно паром в бане окатило, и он безвольно плюхнулся в глубокое кресло. Ермилов же, наоборот, не спеша прошелся по комнате, а потом снова резко обернулся к Якушеву: — Или ты пришел к своим, чтобы выяснить то, что тебя беспокоит?! А? Чтобы посоветоваться со старшими?! — Откуда вы все знаете? — задал Егор идиотский вопрос. Идиотский, потому что правду Юрий Петрович если кому и говорил, то только Юнгерову. Ермилов снисходительно цыкнул зубом: — Мне знать — положено. К Штукину мы присматриваемся. И за тобой, кстати, наблюдаем. И не потому, что не доверяем, а чтобы ты куда не влез по молодости. На то я и поставлен. И если я подписываю бумаги ручкой, которая шестьсот долларов стоит, — значит, дело свое знаю. И чтобы больше, сопляк, ты на меня не зыркал так. — Последнюю фразу Юрий Петрович произнес уже почти спокойно и по-мюллеровски добродушно: — Так что ты хотел? Якушев еще и не отдышался толком, и в голове у него была полная путаница: — А как… А как все произошло на самом деле? Начальник «контрразведки» Юнкерса скрестил руки на груди: — Стало быть, правды хочешь? Ну что ж. Своим я всегда правду говорю. Было так: Штукин поехал с прокуроршей на озеро. Просто так — побултыхаться. У него тоже с ней… Шуры-муры начинались. Так-то! Правда — она такая… Доехали до озера, начали бултыхаться и резвиться. Ты слушай, слушай! Знал бы более интимные подробности — рассказал бы. В общем, игры их закончились плачевно. Место там безлюдное, им как раз от людей подальше и хотелось… Трезвые были оба. Но Штукин вытащить ее не смог. И ты бы тоже не смог. Я это знаю. Я хлебал соленой воды больше, чем ты — водки. И принял Валерий решение правильное, так как в беде он никого не бросал. Некого было уже спасать и некому помогать. Он просто избежал скандала и бумагомарания, хотя ему-то бояться как раз было нечего. Это был несчастный случай. А неизвестность — вещь, конечно, тягостная, но для ее мужа и всех других родственников — лучшая, чем правда. Пройдет время, эта история обрастет мифологией. Будут шепотом пересказываться сплетни разных дураков, что ее-де убили из-за профессиональной деятельности. И — хорошо! Это помогает жить. О таком можно тереть часами и в городской прокуратуре, и в Генеральной. А не дай бог, правду кто узнает? Супруга уважаемого человека нажралась с любовником и потонула! Да. Да, люди такие, что обязательно скажут — нажралась. Ничего ты с людьми не сделаешь: им либо тайны подводных пловцов итальянского князя Боргезе подавай или — кто кого триппером заразил! Ермилов выдержал паузу, закурил и спросил совсем тихо: — Или я в чем-то не прав по существу? Егор еле сумел разлепить вспухшие от прикусов губы: — А если Штукин врет? Если у него был мотив… утопить? Юрий Петрович вздохнул и посмотрел на него как на убогого: — Ты о картинках об этих? — И о них тоже. — Красиво. Но Штукин не врет. Я еще вчера тебя слушал — умилялся. Сам посуди — на хера ему ее топить, если в ее сейфе анонимка все равно осталась! Да она, скорее всего, и ознакомиться-то с ней не успела! А он про нее тем более не знал… Да и если бы знал — она ему ничем не грозила, эта анонимка. Никто бы ничего не доказал — я знаю, потому что Валерий мне рассказывал про эти картинки… И обсуждать здесь больше нечего. Тратим время и силы, устаем в суете. Ты привыкай к сжатости. — Это как? — поднял голову Якушев. — А так! Объяснять все по два часа у меня время, может, и есть, но это неправильно, потому что ты можешь привыкнуть. И посему на твой невысказанный вопрос: а не обвел ли меня Штукин вокруг пальца — отвечаю: ты посмотри на меня и на него! И на себя тоже можешь взглянуть в зеркало, потому что особенно вы ничем друг от друга не отличаетесь. — Отличаемся! — скрипнул зубами Егор. Юрий Петрович еле заметно усмехнулся — одними губами: — Ах да! Если бы Николенко утонула при тебе, то ты бы сдался в плен и вылетел из угрозыска с треском! А наши виды на тебя — это бы все на охи-ахи разменялось! Якушев поднялся, лицо его было очень бледным, а уши, наоборот, горели рубиновыми лампочками. Он заставил себя посмотреть Ермилову в глаза, подтянулся и отчеканил: — Я поговорю с Юнгеровым! — Конечно! — согласился Юрий Петрович. — Ты ведь не в челяди — у тебя есть такое право! В душе Ермилов снова ухмыльнулся. Он вообще по-особенному понимал слово «честь». Он, например, считал, что торпедировать судно, а потом расстрелять из пулеметов плавающих моряков — это и называется «с честью выполнить боевую задачу». Многие флотские офицеры, кстати, считали такое поведение не рыцарским, а волчьим… Егор отправился в поместье Юнгерова немедленно, Юрий Петрович — тоже. Но поскольку Якушев добирался общественным транспортом, а Ермилов — персональным автомобилем, то, конечно, начальник «контрразведки» прибыл на «Аэродром» где-то на час раньше опера. Егор не знал, что Юрий Петрович успел уже кратко переговорить с Александром Сергеевичем. Юнгеров своего знакомства с предметом разговора ничем не выдал, принял Якушева по-отцовски, выслушал, но не поддержал. Нет, он разговаривал с Егором тепло, хорошо, правильно и доходчиво — но не поддержал. Получалось, что Ермилов — прав, а следовательно, прав и Штукин. У Якушева опустились руки. Он извинился перед Александром Сергеевичем за то, что отнял время, вышел из особняка и направился к озеру. Ему хотелось окунуться в сентябрьскую воду, чтобы хоть как-то остудить свою пылающую голову. Подходя к озеру, Егор вспомнил, как они ночью купались тут с Николенко голыми, и застонал чуть ли не в голос. Неожиданно Якушев увидел Штукина и Дениса, которые вытаскивали из озера водный мотоцикл и устанавливали его на специальную тележку. Егора заколбасило еще сильнее — он был уверен, что Штукин где-то рядом с Юнгеровым, но не предполагал все же встретить его в самом поместье. Якушев встретился с Валерием глазами — тот спокойно, хотя и нехотя, махнул рукой в знак приветствия. Егор ответил очень недобрым взглядом. Штукин вызов принял, подошел и сказал спокойно: — Тесен мир. Ты, я вижу, любишь жесткие разговоры. Так вот. У тебя с Зоей были отношения. Были. Но сплыли. А у меня с ней отношения начали завязываться. Я у тебя ее не крал и не отбивал. Так вышло. Считаешь меня негодяем — иди сдавай. Только поймут тебя лишь несколько сорокапятилетних тетенек в драных колготках из горпрокуратуры. И то — поймут лишь потому, что им нравится бегать, пригибаясь, по Исаакиевской площади и судачить. Другие — не поймут. И свои — не поймут. А мы с тобой, хоть и в разных лодках все время, но все время вроде как свои… — Вот именно, что «вроде как», — выдавил сквозь зубы Егор. Денис, стоявший чуть поодаль, насторожился, уловив, как сгущается атмосфера. Штукин мотнул головой: — Ты еще оскалься на меня и зарычи! Тут Якушев не выдержал и неожиданно для самого себя ударил Валерия в челюсть — снизу вверх, без замаха. Штукин упал, но тут же пружинисто вскочил и потрогал пальцем треснувшую нижнюю губу: — Все что можем, барчук? Денис мгновенно прыгнул и встал между ними — его торс, словно крепостная стена, разделил противников: — Если вам надо поговорить — так отойдите на берег озера! Но Якушев и Штукин и без воспитательных мер Волкова не торопились вцепиться друг в дружку. Они лишь обменивались нехорошими взглядами и тяжело дышали. — Я вот сейчас «отойду» всем троим! — Голос Юнгерова, незаметно подошедшего с охранником, прозвучал настолько неожиданно, что из всей троицы не вздрогнул только Денис. Штукин криво улыбнулся: — Я тут человек новый. Может, так принято — для порядка в харю… Егор все-таки — особа серьезная… Александр Сергеевич прикусил губу и долго, сдерживая клокотавшие в себе слова, молча смотрел на Якушева. Наконец он сказал очень тихо, но так, будто приговаривал или окончательный диагноз ставил: — Мне стыдно. Уйди отсюда и не появляйся, пока не осмыслишь свое поведение! Егор отвернулся и даже не пошел, а побрел прочь. Сказать, что ему было плохо, — значит не сказать практически ничего. Якушеву и жить-то уже не очень хотелось. Черная полоса, в которую он влетел после разрыва с Зоей, не то что не кончалась — она делалась все гуще и плотнее. Все шло не так, и даже намного хуже, чем не так. Егор терял близких людей. Близкие люди отворачивались от него, а Зоя, отвернувшись, вообще ушла навсегда. Якушеву хотелось выть, его душили рыдания, не находившие выхода. Вернувшись к себе в шестнадцатый отдел, Якушев сел за стол, положил на него руки и уронил на них голову. Так он просидел долго. Потом встал, побродил по кабинету, натыкаясь на углы. Машинально Якушев взял в руки ежедневник Штукина, который тот оставил ему, и начал листать его. Довольно быстро он по аккуратным пометкам сумел точно установить день, когда Валерий взял у задержанного французские рисунки. Судя по всему, Штукин изначально не придал этому эпизоду особого значения. Может быть, он потом врубился и?.. А что «и»? Чего теперь об этом думать? Да и, честно говоря, Егор уже и сам не очень верил, что Штукин специально повез Зою на озеро топить из-за рисунков. И ведь не насильно же? Но вопросы все равно оставались. Якушев не верил Валерию и в несчастный случай не верил тоже. Не желал верить и поэтому не верил… Не на все вопросы были получены убедительные ответы, а как их теперь получить? Прокуратура наконец возбудила уголовное дело, да что толку? Не мог Егор уже идти в прокуратуру со своей информацией — после разговоров с Юнгеровым и Ермиловым. Пойди он туда — и станет ломовым[117] не только по мнению Штукина, на которое плевать… Что же делать? Туда — нельзя, сюда — нельзя… Якушев чувствовал, что еще немного — и он сойдет с ума. Под вечер он решился все-таки поговорить с полковником Ильюхиным. Ну не мог Егор просто плюнуть на это дело и растереть. Слишком сильно он еще был влюблен в Зою, слишком жгла его несправедливая обида, вот и хотел он ей, хотя бы мертвой, доказать… Что доказать? Что не предал и не бросил? Наверное… В воспаленном сознании Егора четкий ответ не формулировался.