— А затем! Чтоб знали, суки!.. — Нет, если чтобы знали — тогда точно не надо… — Ну оговорился я! Не чтобы они знали, а чтоб я сам знал… И вообще… Юнгеров схватил сигарету со стола, закурил и смолк, зло сопя. Ермилов также молчал, не желая спровоцировать еще одну вспышку. Он надеялся, что дурацкая идея относительно Егора сама собой рассосется, когда Юнкерс успокоится. К сожалению, Юрий Петрович при этом очень хорошо знал характер своего шефа, бычье упрямство которого редко позволяло отказываться от спонтанно родившихся идей, и особенно родившихся от того, что за живое зацепили. Вот и сейчас Ермилов видел, что Александр Сергеевич не столько успокаивается, сколько уже обдумывает идею внедрения Егора. Когда молчание стало казаться тягостным, Юнгеров почти весело прищурил левый глаз и спросил: — Значит, ты полагаешь, что эта моя идея с Якушевым-младшим — пустые хлопоты? «Старпом», видя, что сбываются его худшие предположения, даже встал и прошелся по кухне, перед тем как ответить: — Не хлопоты, а… а опасная химера! И дело даже не в том, что с государством нельзя в такие игры играть… — А в чем? — А в том, что ты на кураже не можешь просчитать всего… в том числе все возможные последствия… А еще — ты убежден, что все, кто рядом, — являются твоим зеркальным отображением. А это — спорно. Юнгеров несогласно помотал головой: — Егор, конечно, сын Валеры. Но отец — это не только тот, кто родил, но и тот, кто дал шанс и направление в жизни. Ермилов остановился, упер кулаки в стол и навис над Юнкерсом: — Ты Волгу на кладбище давно навещал? Ты видел, как старший Якушев глядит с могильного гранита на Южном? Он и с того света смотрит нагловато и себе на уме. И стоит этак игриво — одна нога вперед, мол, как оно, пацаны? — Это ты к чему? — привстал по-медвежьи и Александр Сергеевич. — К тому, что яблоко от яблоньки недалеко укатывается? Юрий Петрович вздохнул и сел: — Егор — славный мальчик. Но он — романтик. Тот романтик, который искренне верит, что умрет за царя и отечество. Но он еще ни разу не воевал за «царя», поэтому — большой вопрос; станет ли он «Сусаниным». В глазах Юнгерова вспыхнули огоньки: — А мы его что, в тыл к полякам засылаем, что ли? — Так точно, ваше сиятельство, — кивнул Юрий Петрович, начавший уже уставать от этого дикого разговора. От недопонимания сути своей идеи Юнкерс аж плюхнулся обессиленно обратно на стул: — «Ну вы, блин, даете!»[18] Ты искренне считаешь, что я собрался засылать его куда-то с секретным шпионским заданием? Мне что, нужен несмышленый опер? Я что, — шмаль[19] у метро надумал продавать?! Опомнись! Юра, что происходит? Ты меня понимать разучился? Хорошо, из уважения к тебе — разжую. Да, мне приятно будет вставить твоим «помазкам» пистончик. Но только ради этого… Ну не настолько же я самодур. Я и так о судьбе Егора думал, прикидывал. Он юрфак закончит, ему что — в нотариусы идти? А уголовный розыск — это школа. Это — интересная жизнь. Это — уважение к своим силам. А он сможет, я вижу! А мы… мы подсобим. Я, я, как дед мой, — хочу видеть его «офицером в форме». Ну а если спустя много-много лет он сможет и нам какую-нибудь пользу принести… Так до тех времен еще дожить надо. Мысль понятна? — Понятна, — кивнул Ермилов, в очередной раз поражаясь природной способности Юнгерова по-налимьи изворачиваться, маскируя даже для самого себя подлинные побудительные мотивы своих «идей» путем их трансформации по ходу пьесы: — Понятно-то оно понятно, но… Попав в иную систему, Егор начнет меняться. И интересы иного стереотипа поведения могут перевесить. Александр Сергеевич взялся за сердце: — Мне плохо. Если вокруг — все сумасшедшие, значит, это мне пора на уколы. Какие интересы?! Мы давно занимаемся бизнесом и уже много лет — не звериным! Я дошел уже до того, что искусственные кредиты беру в банке, чтобы все считали, что мне денег не хватает! Если нам куда-то штирлицев засылать, так это в налоговую, в арбитражи и… к ебени-матери!.. Юрий Петрович успокаивающе положил руку на плечо шефа: — Ну не расходись ты так! Мне ведь Егор тоже симпатичен, а мы сейчас не новогодний розыгрыш обсуждаем — о судьбе парня толкуем… — Ты что, думаешь, я без его согласия… — возмутился было Юнгеров, но Ермилов не дал ему договорить: — Разумеется, я так не думаю! И разумеется, он согласится! Он для тебя на что хочешь согласится. Тем более ты ему не детей насиловать предложишь. И дело не в том, что я опасаюсь его предательства. Не к немцам в тыл идет. Но — по нашей системе координат — все равно к НИМ. От НАС. А на той стороне — тоже могут найтись красивые душой люди. Егор еще совсем пацан. В нем стержня нет, мнения своего. А потому он и может искренне поменяться. Сам не заметит. А потом — случись какая карательная экспедиция до нас — он помучается-помучается и нашу-то гимнастерочку на их бушлатик и поменяет! Егор воспитывался как крепкий и порядочный парень. Он не воровал и не выживал на улицах. У него нет того здорового цинизма, который сквозит в нашем хохоте над пошлыми анекдотами. Он правильный парень, но… В этом и слабость его — пока эта правильность еще угловатая, жизнью не обтесанная. Он пока еще не понимает, что Семья — первична, что бы в ней ни происходило. Он еще тянется пока к справедливости в общечеловеческом плане. Вот некорректный виртуальный пример: ты случайно на машине сбил беременную, и она умерла. Для Дениса это ничего не изменит. А для Егора? «Старпом» резко замолчал, исчерпав все свои аргументы. Александр Сергеевич улыбнулся, поняв, что выиграл спор и на этот раз, не дав себя убедить: — Да-а, навел ты тень на плетень… Получается, по-твоему, что пока наш Як-Ястребок Юнкерсу не товарищ… Да насрать! Я тут читал воспоминания одного немецкого аса: «…русских „Яков“ было немного — на меня навалились пятеро». Это я шучу, конечно. Ну а если серьезно — я в Егора верю. Свой он. На улицах не воровал, это верно, но — в паре налетов участвовал, ты этого не знал, верно?.. Если таким, как он, заранее не верить — тогда жить неинтересно. И потом, что мы горячимся раньше времени? Действительно, ведь еще и его самого спросить надо… Ермилов только усмехнулся, не обманываясь последней фразой Юнкерса. Юрий Петрович понял, что судьба Егора Якушева практически решена. II. Якушев Прошлое: 1996, 1997 и совсем немного настоящего 2000 г. Надо сказать, что Егор Якушев, не ведавший о том, какая карьера уготована ему Юнкерсом, действительно участвовал в налетах. Точнее, в налете — поскольку случай такой был всего один, зато какой! Именно та история подарила Егору прозвище Ястребок. Дело было в 1996 году, в сентябре, когда Егор только-только приступил к занятиям на втором курсе юрфака. Юнгеров еще вовсю чалился, на хозяйстве в его коллективе были Женя Шохин и Денис Волков, которым Александр Сергеевич поручил за парнем присматривать и «в блуд не втравлять». Ну поручил так поручил. Егорку и не таскали с собой на «стрелки», не давали никаких щекотливых поручений, но — юноша все-таки крутился, так сказать, в «среде обитания» Дениса и Жени, а среда эта была, мягко говоря, стремной. Ну а как иначе могло быть? Девяносто шестой год на дворе стоял, самое, можно сказать, бандитское времечко. Со всей его колоритной этнографией. Егорка, само собой, в этой тусовочке был почти своим — в молодые годы люди знакомятся легко и непринужденно. Так вот, среди прочих аборигенов Бандитского Петербурга жили-были в то время два налетчика: Крендель да Сибиряк. Не сказать чтобы были они шибко дерзкими. И везучими их тоже назвать было трудно — не жировали ребята. Про них весь Центр знал, многие опера получали информацию, но до реализации дело все как-то не доходило: то не с руки кому-то, то — не до них, а один опер «выстроился» было, да и свалился с приступом аппендицита. Вот и получилось, что хотя их частенько «заметали» и пару раз даже отметелили хорошо — но не «приземлили». Было у этой парочки свойство, особенность такая интересная: за что ни возьмутся — ну все наперекосяк. То есть не то чтобы все совсем не получалось всегда, но получалось так, как никто и не ожидал. При этом они еще и лаялись страшно: друг на дружку, как черт на Петрушку. Как говаривала «центровая» сутенерша Тома: «Два друга — хер и подпруга». Сибиряк был мешковатым молчуном. Он всегда очень тщательно пережевывал все свои мысли. Ему очень хотелось достать анчоусы и съесть их. Он считал, что это такие фрукты, которые растут в Испании. При этом он, как ни странно, обладал неплохим чувством юмора. Крендель же был бабником и ужасным задирой. Когда он выпивал, то обычно начинал защищать всех, кто сидел рядом с ним, и причем именно тогда, когда этого делать ну никак не надо было бы. Крендель всегда таскал с собой томик Блаватской[20], который обожал читать с разных страниц. — Ничего не понимаю, но интересно как! — причмокивал он над томиком. …Да, так вот: как раз в сентябре девяносто шестого года Крендель получил интересную наколку от одного прохвоста. Этот прохвост был студентом биолого-почвенного факультета и набой дал ни много ни мало, а на квартиру графини. Этот кретин так и сказал: — Там живет настоящая графиня, ей графский титул еще Екатерина пожаловала. Сибиряк, правда, попытался вычислить, сколько ж лет должно было бы быть графине, но не смог. Аргументов против у него не было, но что-то его крестьянскую душу настораживало… Да, стало быть, графиня. А раз графиня, то, само собой, у нее жемчугов-бриллиантов видимо-невидимо. — Ну не могли же все чекисты отобрать! — убеждал налетчиков студент-прохвост. Налетчики сомневались. — Чекисты, значит, не смогли, а мы сможем? — чесал в затылке Крендель. Но студент-наводчик все щебетал и щебетал соловьем — дескать, живет графиня одна-одинешенька… — Ага, — кивал Сибиряк. — И дверь у нее нараспашку… Однако же в итоге налет решили все же совершить. План был намечен грандиозный: представляются бабке историками или журналистами, запихивают графине кляп в рот и валидол туда же (вернее, наоборот), потом собирают жемчуга в огромный мешок — и ноги в руки! Сказано — сделано. Пошли наши друзья на дело. Надо сказать, графиня-то жила не где-нибудь, а на Невском, а проспект этот обладает магической особенностью — на нем всегда, и чаще всего в неподходящее время, встречаешь знакомых, причем, как правило, — иногородних. Только Крендель купил у метро газету, чтобы хотя бы знать, из каких они журналистов будут, как Сибиряк встретил какого-то капитана, своего однополчанина, с которым они вместе бедовали на мысе Дежнева. Бедовали так люто, что не зайти в кафе и не выпить по этому поводу было никак нельзя. Короче, через пару тостов стало ясно, что это надолго, и Крендель начал нервничать, потому что налет срывался. Вот тут в то самое кафе и зарулил Егорка Якушев. Крендель, увидев знакомое лицо, очень обрадовался и тут же взял Егора в подельники, а тот не особо и сопротивлялся — молодость, романтика в заднице играет и, честно говоря, уже достала опека дяди Жени и дяди Дениса — туда, мол, не ходи, этого, мол, не делай, твое дело — хорошо учиться… Короче, Сибиряк остался пить с капитаном, а грабить графиню пошли Егор и Крендель. …Первая неожиданность поджидала их прямо в нужной парадной — там на первом этаже находился опорный пункт охраны правопорядка, из приоткрытой двери которого доносилась песня в исполнении Газманова. Налетчики переглянулись. — Это… это даже хорошо, — попытался успокоить напарника Крендель. — Ну… смотря для кого, — дипломатично не стал спорить Егор, чувствовавший себя стажером. Медленно, как будто мраморная лестница могла скрипеть, подельники стали подниматься на третий этаж. — Похоже, информация у вас не «левая», — разглядывая лепнину, украшавшую парадную, шепнул Якушев. — Лестница явно графская… — Если что, потом расскажешь! — кивнул в ответ Крендель. Наконец они остановились перед заветной дверью — солидной, с медной ручкой. — Трудно не вышибить дверь, а решиться на это! — наставническим тоном высказал Крендель мысль чужую, но верную. — Трудно не сесть, а выйти, — развил тему Егор, подражая «реальным пацанам» и стараясь выглядеть умудренным. Крендель вздохнул, перекрестился и поднес было руку к звонку, но Якушев в последний момент его удержал: — Погоди… Дай хоть на газету глянуть! Старший налетчик протянул младшему купленную газету. Егор развернул ее и хрюкнул: — Ну ты даешь! Это же… эротика! Мы что, ее о дореволюционных любовниках интервьюировать собрались?! Крендель виновато вздохнул и, свернув газету в трубочку, решительно нажал на звонок. — Толик, это ты? — раздалось за дверью. Егору захотелось детским голосом ответить: «Я, бабушка!» — но напарничек его опередил. Крендель был далеко не дурак и понимал, что представляться сотрудниками эротического издания было бы явным перебором. Выдать себя за историков? Но, как назло, он начисто забыл все, что вычитал из Блаватской. Поэтому он вышел из ситуации по-другому: — Мосгаз! — рявкнул Крендель и сам ойкнул, вспомнив, что находится в Питере. Однако графиню, видимо, такой ответ настолько удивил, что она безропотно открыла. Крендель надулся от гордости, а Егор, удрученно глянув на напарника, вежливо обратился к хозяйке — маленькой опрятной старушке, растерянно хлопавшей глазами на пороге: — Здравствуйте! Вы только не нервничайте…