Она захлопнула дверь за Нико и потянула его к камину. Нора помогла ему снять куртку и ботинки. Потрепанные, в слое грязи, его обувь была совершенно не похожей на сапоги для верховой езды Кингсли. Эти практичные ботинки были рабочими, со стальными носками. — Мне стоит знать, как ты меня нашел? — спросила она, стряхнув грязь с ботинок Нико и поставив их сохнуть у камина. — Я шел по твоему следу из хлебных крошек. — Хлебных крошек? — Возможно, в ресторане ты случайно оставила свою сумку открытой, и я мог случайно увидеть адрес в бланке подтверждения аренды. — Сумку я случайно оставила открытой, — сказала она. — Но не случайно увидел адрес. — Он стянул носки и запустил руки в волосы, стряхивая с них капли дождя. — Каков отец, таков и сын, — вздохнула она. — Ты такой же пронырливый, как и Кинг. — Ты сердишься? — Нет, не сержусь. — Она прижала ладонь ко лбу и потерла распространяющуюся там головную боль. Нико убрал ее руку и с беспокойством посмотрел на нее. — Хочешь есть? Или вина? — спросила она, прежде чем он успел спросить как она, вопрос, на который она не хотела отвечать. — И ты принес что-то с собой? — В машине могут лежать одна или две бутылки «Розанеллы». — Я не заставлю тебя их принести, — ответила она. Снаружи до сих пор бушевала гроза. — Я принесу позже. Сначала о главном. — Нико взял ее за запястье и притянул ближе. — Нико... — Нет, — сказал он. — Не сопротивляйся мне. Позволь помочь. Вздохнув, Нора положила голову ему на грудь и позволила размять свою шею. Когда они встретились в декабре, с ней был Зак, и Нико, с его слов только его мать называла его Николя, показал ее редактору/другу/редкому любовнику все свое почтение. Но когда она месяц спустя снова навестила его, Нико не делал ничего, чтобы скрыть свое восхищение тем, что она была с ним. Ему едва исполнилось двадцать пять. Красивый и юный, и француз, по какой причине он хотел ее, почти на двенадцать лет старше его, и с долгой историей интимных отношений с мужчиной, который, как он узнал, был его биологическим отцом? Она получила ответ на этот вопрос, когда они прогуливались. Две женщины, мать и дочь, остановили их, спросив дорогу. Матери на вид было около сорока, а дочь возраста Нико. Обе были классическими французскими красавицами и хорошо одеты. Нико просто подмигнул дочери. Матери он улыбнулся так игриво, что даже его отец впечатлился бы. У сына Кинсли был фетиш на женщин постарше. Что ж... как мило. — Тебе больно, — сказал он. — Я чувствую это. — Мне нравится боль, — напомнила она. — Никто не любит такую боль. Я бы знал. Она сочувственно опустила глаза. Мужчина, который вырастил Нико как своего сына, умер пять месяцев назад. Месяц спустя появилась она и сказала, что у него другой отец, из-за чего разошлись швы на его все еще заживающем сердце. Если кто-нибудь и понимал боль, которую она испытывала сейчас, это был Нико. — Позволь мне сегодня облегчить твою боль. — Как? — Она посмотрела на него. — Ты можешь воскрешать людей? — Я могу тебя воскресить. Она едва не сказала, что он был таким же высокомерным, как и его отец, но прежде чем она открыла рот, Нико поцеловал ее. Нора нервничала словно девственница, ее губы дрожали под его поцелуем. Если бы это был кто-то другой, она бы удивилась новоприобретенной застенчивости. Нора никогда не была такой скромной, никогда не была стеснительной, никогда не была невинной. И все же, это был единственный сын Кингсли, и, переспав с ним, она утратит нечто дороже, чем ее девственность. — Ты дрожишь, — прошептал в ее губы Нико. — Я боюсь. — Боишься? Чего? — Не знаю. — Я здесь, — прошептал он. — Тебе не стоит бояться. Он здесь. Вот почему она боялась. Но страх не остановил ее, когда она открыла рот, чтобы ответить на его поцелуй. Он целовал ее вдоль подбородка к уху и прикусил мочку. Над пульсирующей точкой на шее он оставил долгий, томный поцелуй. Жар его рта распространялся до самого позвоночника. Его поцелуи были ни неуверенными, ни поспешными. Пока он целовал ее, мышцы расслабились, кожа покраснела от тепла, и страх исчез. Впервые за эти дни она ощутила себя человеком. С момента встречи в декабре, она и Нико еженедельно переписывались. Письма, звонки, он даже писал письма от руки. Письма она читала и перечитывала и отвечала на них. Письма, которые она сжигала прежде, чем кто-то сможет их найти. Она откинула голову назад, и Нико поцеловал выемку на ее горле. Он обхватил руками ее шею и потер большими пальцами сухожилия плеч. — Что это? — спросил он и взял цепочку на ее шее. Нора сжала кулон в ладони. Она еще не могла говорить об этом. Он слишком много для нее значил. Особенно сейчас. — Медальон со святым. Католическая штучка. — Я знаю о святых. Я один из них, помнишь? — Святой Николай рано принес мне в этом году Рождество, — ответила она, улыбаясь его поцелуям на ее шее. — Хотя секс с ним отправит меня в список грешников на вечность. — Это мой список. А значит мне судить. — Он снял с ее плеча бретельку и провел кончиками пальцев по обнаженной коже. Ее тело задрожало, наслаждаясь прикосновениями его загрубевшей от работы ладони. — Ты прекрасна в белом, — прошептал ей на ухо Нико и провел руками вниз по ее спине, скользя по шелку сорочки. Нора ничего не ответила. Она купила белую сорочку для Сорена в их годовщину, праздник, которому не суждено теперь состояться. Она отпустила медальон, и тот упал ей на грудь. Она обернула руки вокруг широких плеч Нико и прижалась грудью к его груди. На нем была обычная черная футболка и рабочие джинсы. На ней была шелковая сорочка. Он работал весь день и пришел к ней с грязью на ботинках. Всю неделю она плакала и пришла к нему с печалью в сердце. — Я хочу провести всю ночь внутри тебя, — сказал Нико у ее шеи. Она отстранилась от его объятий, но лишь для того, чтобы взять его за руку. — Пошли наверх, — сказала она. – В гробу выспимся. Она отвела его в спальню. Он отпустил ее руку, чтобы позаботиться об угасающем огне. Он скормил ему сначала бумагу, затем лучину и затем бросил полено в дымящийся камин. Комната нагрелась и покраснела от тепла и пламени. — А ты хорош в этом, — сказала Нора. — У тебя в доме есть камин? — Два, — ответил он. Два. Нора прикусила щеку, чтобы сдержать смех. Она узнала от Нико, что, когда он был подростком, то провел год в Калифорнии и еще один год в Австралии. Хотя сейчас он жил во Франции, но овладел английским до такой степени, что его акцент был едва уловим. Все еще был, но, определенно, не такой явный, как намеренно усиленный акцент Кингсли. Но иногда акцент Нико проявлялся во всю мощь. — Тебе стоит приехать ко мне домой. Я хочу, чтобы ты его увидела. Она отказалась от всех приглашений приехать в его дом, и вместо этого встречалась с ним в нейтральных местах — в Арле, в Марселе. Она знала, как только они окажутся наедине, в его доме, или ее, это произойдет. И так оно и было. — Если я приеду в твой дом, ты заставишь меня работать? — спросила она, подходя к нему. Огонь потрескивал, и горящий пепел приземлился у ее ноги. Нико стряхнул его ладонью. — Все работают на Розанелле. — До сих пор не могу поверить, что ты именно такой. — Почему? — Он улыбнулся ей. — Кингсли не любит марать руки. Во всех смыслах. — Думаешь, он стыдится того, что я фермер? — Ты делаешь вино. Он пьет его. Он гордится тобой. Признавал он это или нет, но Кинглси влюбился в идею быть отцом Нико. «Мой сын винодел», — иногда говорил он, и Нора видела гордость в его глазах. И Норе разбивало сердце то, что Нико до сих пор не ощутил гордость за своего отца, Кингсли. — А ты? — Нико посмотрел на нее снизу вверх. — Ты гордишься мной? — Это важно? — Для меня важнее, чтобы ты гордилась мною, а не он. Она провела тыльной стороной ладони по его лицу. Легкая щетина на его подбородке царапала ее кожу. Однажды она спросила его, что он каждый раз ищет, когда отправляется в постель с женщиной на десять, пятнадцать или двадцать лет старше него. Образ матери? Учителя? Тренера? — Мою Розанеллу, — ответил Нико, ссылаясь на название его самого продаваемого вина, — женщину, которая затмевает всех женщин. — Да, мой Нико. Я тобой горжусь. Они смотрели друг на друга. Ставни были закрыты. Один камин освещал и согревал комнату. Снаружи ветер и дождь бушевали так сильно, что она представила, что все, кроме нее и Нико, были стерты с лица земли. Только они вдвоем остались, единственные выжившие. Нико опустился на колени, обнял руками ее талию и поцеловал сквозь ткань ее живот. Медленно он скользнул ладонями вниз по ее ногам и обхватил лодыжки. Нора запустила пальцы в его волосы, пока он целовал обнаженное бедро, выглядывающее в разрезе сорочки. Он скользил руками вверх по ее ногам. Все, что он делал всякий раз, когда прикасался, заставляло ее нервные окончания покалывать, а живот напрягаться. Сейчас его большие пальцы развели в стороны полы сорочки. Нора обхватила столбик кровати позади себя, когда Нико оставил поцелуй на вершине ее бедер. Она подалась навстречу ищущему ее клитор языку Нико. — Что это? — спросил он, щекоча маленькое металлическое колечко. — Пирсинг. Нико изогнул бровь. — С ним я поиграю позже. — Можешь и сейчас.