Лука кивнул. — Моя кровь даст им то, чего они хотят. Это будет основой нашей истории, но от нас будут ждать деталей. Я знаю, я убедительный лжец. Но сможешь ли ты лгать каждому в лицо, даже матери, когда скажешь им о нашей брачной ночи? Никто не должен догадаться о том, что произошло. Из-за этого я буду выглядеть слабым. Его губы с сожалением сжались. Сожаление о том, что пощадил меня и попал в положение зависимости от моих навыков лжи. — Слабый, потому что не захотел насиловать свою жену? — прошептала я. Пальцы Луки сжались на моем бедре. Я даже не понимала, что они все еще были там. «Заставь его хотеть хорошо с тобой обращаться», — слова Бибианы пронеслись в моей голове. В том, что Лука монстр, не было сомнений. Он не мог быть кем-то иным, чтобы выжить как лидер в нашем мире, но, возможно, я смогла бы заставить его держать монстра в узде, когда он рядом со мной. Это было даже больше того, на что я надеялась, когда он вел меня в спальню прошлой ночью. Лука холодно улыбнулся. — Слабый, потому что не взял то, что предназначалось мне. Традиция кровавых простыней у сицилийской мафии равняется как доказательству чистоты невесты, так и безжалостности мужа. И как ты думаешь, что это обо мне говорит? Ты полуголая лежишь в моей постели, беззащитная и принадлежащая мне, и вот - все еще нетронута, как и до нашей свадьбы. — Никто не узнает. Я никому не скажу. — Почему я должен тебе верить? У меня нет привычки доверять людям, особенно тем, которые меня ненавидят. Я положила ладонь поверх пореза на его руке, чувствуя, как мышцы напрягаются под моим прикосновением. Заставь его хорошо к тебе относиться, заставь его полюбить тебя. — Я тебя не ненавижу. Он прищурился, но по большей части это была правда. Возненавидела, если бы он взял меня силой. Безусловно, я ненавидела то, что значил для меня брак с ним, но для настоящей ненависти я не знала его достаточно хорошо. Возможно, она придет со временем. — И ты можешь доверять мне, потому что я твоя жена. Я не выбирала этот брак, но в моих же интересах извлечь из этой связи максимум. Предав твое доверие, я ничего не получу, но, показывая свою верность, получаю все. Что-то мелькнуло в выражении его лица, возможно, уважение. — Мужчины, ожидающие в гостиной - хищники. Они охотятся на слабых, и больше десяти лет ждали признаков слабости от меня. Увидев, они набросятся. — Но твой отец… — Если отец подумает, что я слишком слаб, чтобы контролировать Семью, он с удовольствием позволит им меня разорвать. «Что это была за жизнь, когда тебе приходилось быть сильным все время, даже в кругу самых близких людей? У меня хотя бы были сестры и брат, даже в какой-то степени мать и люди вроде Валентины. В нашем мире женщинам прощалась слабость». Взгляд Луки был напряженным. Может, это момент, когда он решит, что не стоило рисковать и возьмет меня? Но когда его взгляд наконец остановился на моем лице, тьма отступила. — А что насчет Маттео? — Я доверяю Маттео. Но он импульсивный. Он может лишить себя жизни, пытаясь защитить меня. Было странно говорить с Лукой, с моим мужем, вот так, почти как если бы мы друг друга знали. — Никто во мне не усомнится, — сказала я. — Я дам им то, что они хотят видеть. Лука сел, и меня привлекла татуировка, затем его мышцы на груди и животе. Когда наши взгляды встретились, мои щеки пылали. — Тебе следует надеть нечто большее, чем это жалкое подобие ночной рубашки, когда придут гарпии. Не хочу, чтобы они видели твое тело, особенно бедра. Пускай гадают, оставил ли я на тебе отметины, — произнес он и усмехнулся. — Но мы не можем скрыть от них твое лицо. Он наклонился ко мне, протягивая руку к моему лицу. Я зажмурилась и вздрогнула. — Ты уже во второй раз думаешь, что я собираюсь тебя ударить, — выдавил он низким голосом. Мои глаза распахнулись. — Я подумала, ты сказал… — Я замолчала. — Что? Что все ожидают увидеть на твоем лице синяки после ночи со мной? Я не бью женщин. Я вспомнила, как он остановил моего отца, когда тот пытался меня ударить. Он никогда не поднимал на меня руку. Мне было известно, что многие мужчины чикагского синдиката следовали странному своду правил. Ты не мог ударить человека в спину, но мог таким образом перерезать ему горло, например. Непонятно, что делало одно лучше другого. У Луки, казалось, были собственные правила. Раздавить чье-то горло голыми руками было приемлемо, бить свою жену - нет. — Как я могу поверить, что ты можешь всех убедить, будто мы узаконили брачное соглашение, когда продолжаешь шарахаться от каждого моего прикосновения? — Поверь, дерганье убедит всех еще больше. Если бы ты взял свое, шарахаться от прикосновений я бы не перестала. Чем сильнее я вздрагиваю, тем больше они убеждаются в том, какой ты монстр. Лука усмехнулся. — Думаю, ты можешь знать об игре власти больше, чем я ожидал. Я пожала плечами. — Мой отец - Консильери. Он наклонил голову в знак признания, поднял руку и обхватил мое лицо. — Я хотел сказать, что твое лицо не выглядит так, будто тебя целовали. Мои глаза округлились. — Я никогда… Но, конечно, он это уже знал. Наши губы столкнулись, я ладонями уперлась в его грудь, но не оттолкнула. Язык дразнил мои губы, требуя входа. Я сдалась и нерешительно коснулась его языка своим. Не зная, что делать, я посмотрела на Луку широко открытыми глазами, но он взял на себя инициативу, пока его язык и губы исследовали мой рот. Казалось странным допускать такого рода близость, но это не было неприятно. Я потеряла счет времени, он целовал требовательно и властно, держа теплую руку на моей щеке. Щетина, которая терлась о мою кожу, и губы вызывали не беспокойство, а дрожь. Когда он прижался ко мне, чувствовалась сдерживаемая сила. Наконец он отступил, его глаза потемнели от возбуждения, а я дрожала не только от страха. Послышался настойчивый стук, Лука спустил ноги с кровати и встал. Я шумно вдохнула при виде выпуклости в его трусах. Он улыбнулся. — Предполагается, что у мужчины должен быть стояк, когда он просыпается утром рядом со своей женой, тебе так не кажется? Они хотят шоу, они его получат. — Он кивнул в сторону ванной. — Иди и возьми халат. Быстро выскочив из кровати с окрашенной простыней, я поспешила в ванную, где подняла с пола остатки брошенного там вчера ночью корсета и поверх ночной сорочки надела длинный белый атласный халат. Выйдя из ванной, я наблюдала, как Лука надевал на голую грудь кобуру с пистолетом и ножом, еще один ремешок с более длинным охотничьим ножом на предплечье, прикрывая маленький порез, и возвращал на место свою жестокость, чтобы та стала очевиднее. Щеки пылали, я прошла в комнату и кинула корсет рядом с испорченным свадебным платьем. Лука - с его высоким ростом, мышцами и кобурой - представлял собой великолепное зрелище, не говоря уже о выпуклости в штанах. Как он выглядел без штанов? Я оперлась о стену у окна и, обхватив себя руками, внезапно забеспокоилась - вдруг кто-то догадается, что Лука со мной не спал. Они все были замужними женщинами. Увидели бы они, что что-то не так? Когда он широко распахнул дверь, стоя перед собравшимися женщинами во всей своей полуобнаженной красоте, я сжала себя сильнее. Послышались вздохи, хихиканье и даже несколько еле слышных слов на итальянском. Это могли быть молитвы или проклятья, но все было сказано слишком быстро и тихо, чтобы понять. Мне пришлось сдержаться, чтобы не фыркнуть. — Мы пришли собрать простыни, — произнесла мачеха Луки с едва скрываемым ликованием. Лука отступил, открывая дверь шире. Вошли сразу несколько женщин, сперва их взгляды обратились в сторону кровати и пятна, затем на меня. Лицо было пунцовым, несмотря на то, что кровь на простынях принадлежала не мне. Как эти женщины могли радоваться возможности взглянуть на доказательство потери моей невинности? Неужели у них нет ни капли сострадания? Может, им казалось справедливым, что я прошла через то же, что и они? Не выдержав пристального внимания, я отвернулась. Пусть делают из этого то, что хотели. Большинство гостей уехало, особенно политики и люди, не имевшие отношения к мафии. Предполагалось, что лишь ближайшие члены семьи засвидетельствуют презентацию простыней, но из-за числа женщин, собравшихся в спальне и коридоре, вы бы и не поняли этого. Когда снимали простыни, позволялось присутствовать женщинам только брачного возраста, чтобы не пугать чистые девственные глаза молодых девушек. Среди наблюдателей я видела теток, свою мать, Валентину и Бибиану, но женщины из семьи Луки стояли впереди, потому что это была их традиция - не наша. «Теперь она и твоя тоже», — с болью напомнила я себе. С другого конца комнаты Лука ненадолго поймал мой взгляд. Теперь мы делили секрет. Я не могла не испытывать чувство благодарности к своему мужу, хотя и не хотелось быть благодарной за нечто подобное. Но в нашем мире тебе приходится быть признательным за малейшее проявление доброты, особенно от человека вроде Луки, особенно когда ему не нужно было быть добрым. Мачеха Луки Нина и его двоюродная сестра, Косима, начали разбирать кровать. — Лука, — деланно возмутилась Нина, — никто не говорил тебе быть нежным со своей девственной женой? Вообще-то, несколько дам позволили себе смущенно похихикать, а я опустила глаза, хоть и хотелось бросить на нее сердитый взгляд. Лука справился с этим вместо меня и одарил ее волчьей улыбкой, от которой волосы на шее встали дыбом. — Ты замужем за моим отцом. Неужели он производит впечатление человека, который учит своих сыновей быть с кем-то нежными? Ее губы вытянулись, но она не перестала улыбаться. Я почувствовала, что все взгляды обращены на меня, и напряглась от напора внимания. Рискнув поднять взгляд на свою семью, на многих лицах я увидела шок и жалость. — Пропустите меня! — донесся панический голос Джианны. Я резко подняла голову. Она пробивалась через толпу собравшихся женщин и избегала мать, пытавшуюся ее остановить. Джианны здесь даже не должно было быть. Но когда она делала то, что должна? Оттолкнув с дороги чрезвычайно тощую женщину, она вошла в спальню. На ее лице мелькнуло отвращение, когда она заметила те простыни, которые мачеха Луки расправляла на вытянутых руках Косимы. Она взглядом изучала мое лицо, задерживаясь на опухших губах, растрепанных волосах и руках, которыми я все еще обхватывала свою талию. Как мне хотелось, чтобы был способ дать ей знать - я в порядке, все не так, как выглядит, но это невозможно, пока нас окружают все эти женщины. Она повернулась к Луке, у которого, по крайней мере, больше не было стояка. Ее взгляд обратил бы большинство людей в бегство. Лука с ухмылкой приподнял брови. Она сделала шаг в его сторону. — Джианна, — произнесла я тихо. — Ты не поможешь мне одеться? Позволив рукам упасть по обеим сторонам, я направилась к ванной комнате, стараясь то и дело вздрагивать, будто мне было больно, и надеялась, что не перебарщиваю. Мне никогда не приходилось видеть невесту или кого-то еще после предположительной потери девственности. Как только дверь ванной за нами закрылась, она меня обняла. — Я ненавижу его. Я их всех ненавижу. Я хочу его убить. — Он ничего не сделал, — пробормотала я. Джианна отступила, и я приложила палец к губам. Выражение ее лица говорило о полном замешательстве. — Что ты имеешь в виду? — Он не изнасиловал меня. — Только потому, что ты с ним не дралась, не значит, что это было не изнасилование.