– Разумеется. У нас есть всё, что положено для культурной парикмахерской. – Как, даже одеколон? – ещё больше изумился писатель. – Разумеется, – сказал Глазс. – Разрешите освежить? – Освежите, – сказал писатель. Глазс вынул из кармана склянку, сунул в неё трубку и подул писателю в лицо одеколоном. Он уже собирался вытереть клиенту лицо полотенцем, как вдруг прислушался и сказал: – А вот теперь я вам советую на одну минуту спуститься в щель. И едва они успели спрыгнуть в щель, как совсем рядом разорвалась мина, в один миг уничтожившая все инструменты Глазса, оставленные на траве: помазок, чашечку, оселок, тюбик крема для бритья и зеркало. Когда ветер унёс коричневый дым, писатель не без юмора сказал: – Сколько прикажете? Тогда парикмахер поднял свои воспалённые глаза к небу, некоторое время шевелил губами и наконец сказал: – Восемь сорок. Вот каков был человек, явившийся брить пастушка. Он развернул вафельное полотенце, где у него были завёрнуты инструменты, и в большом порядке разложил их на пустой койке, полотенце же завязал Ване вокруг шеи. – Давно не был в бане? – деловито спросил он мальчика. – С сорок первого года, – сказал Ваня. – Сравнительно не так давно, – сказал Восемь-сорок. Все почтительно засмеялись. Было сразу видно, что Восемь-сорок человек знаменитый и в своей области считается профессором, оказавшим большую честь своим визитом. – Сто грамм сейчас будете пить или после работы? – спросил Горбунов, ставя на койку фляжку, кружку, два громадных ломтя хлеба и открытую банку свиной тушёнки. – До войны у нас в Бобруйске умные люди имели обыкновение сначала работать, а уж потом выпивать, – сказал парикмахер меланхолично. – Что будем делать с молодым человеком? – спросил он, поднимая двумя пальцами волосы мальчика на затылке. – Постричь надо ребёнка, – жалостным, бабьим голосом сказал Биденко, с нежностью глядя на пастушка. – Это ясно, – сказал Восемь-сорок. – Но возникает вопрос: как именно стричь? Стрижка бывает разная. Есть нулевая, есть под гребёнку, есть под бокс, есть с чубчиком. – С чубчиком, – сказал Ваня. – Почему именно с чубчиком? – Я так видел у одного мальчика, гвардейского кавалериста. У ихнего сына полка. У ефрейтора Вознесенского. Красивый чубчик! – Знаю. Моя работа, – сказал парикмахер. – Нет, артиллеристу с чубчиком не подходит, – строго сказал Биденко. – Для конника – да. А для батарейца – нет. Батарейца надо стричь под ноль-ноль. Чтоб как шаром покати. – Ну, брат, не думаю, – сказал Горбунов. – Под ноль – это, скорее всего, годится для пехотинца. А для артиллериста – никак. Какой же он будет бог войны, если у него волосы – шаром покати? Скорее всего, артиллериста надо стричь под бокс. Это более подходящее. – Под бокс – это для авиации, – глухо сказал кто-то из угла. – Для авиации? Пожалуй, да. Стало быть, под гребёнку. – Это уж будет слишком по-танкистски. – Верно, братцы! Чересчур бронетанковый вид получится у нашего Вани. Это не годится. Надо его так постричь, чтобы сразу было видать, что малый – артиллерист. Довольно долго вся команда разведчиков обсуждала вопрос о Ваниной стрижке. Парикмахер терпеливо ждал. Когда же выяснилось, что в конце концов никто толком не знает, как надо стричь по-артиллерийски, Восемь-сорок сказал со снисходительной улыбкой: – Хорошо. Теперь я его буду стричь так, как я это сам себе мыслю… Мальчик, нагни голову. И с этими словами вынул из бокового карманчика алюминиевую гребёнку. – Только с чубчиком, – жалобно сказал Ваня. – И височки не забудьте покосее, – добавил Горбунов. – Не беспокойтесь, – сказал парикмахер, и в его высоко поднятой руке звонко защебетали ножницы. На вафельное полотенце посыпались густые хлопья Ваниных волос. Восемь-сорок был великий мастер своего дела, это знали все. Но тут он превзошёл самого себя. Он стриг мальчика и так и этак, всеми способами и на все фасоны. В его руках, как у фокусника, менялись инструменты. То мелькали ножницы, то повизгивала машинка, то вдруг на миг вспыхивала, как молния, бритва, прикасаясь к вискам. И по мере того как на вафельном полотенце вырастала гора снятых волос, голова мальчика волшебно изменялась. Ваня ёжился и сдержанно хихикал от прикосновения холодных инструментов к своей непривычно оголённой голове. Посмеивались и разведчики, видя, как их пастушок на глазах превращается в маленького солдатика. Его острые уши, освобождённые из-под волос, казались несколько великоваты, шейка – несколько тонка, зато лоб оказался открытый, круглый, упрямый, но только с небольшой, хорошенькой чёлочкой. Чёлочка вызвала у разведчиков особенное восхищение. Это было как раз то, что нужно. Не бесшабашный кавалерийский чубчик, а именно приличная, скромная артиллерийская чёлка. – Ну, брат, кончено дело! – воскликнул в восторге Горбунов. – Сняли с нашего пастушка крышу. Ване страсть как хотелось поскорее посмотреть на себя в зеркало, но парикмахер, как истинный артист и взыскательный художник, ещё долго возился, окончательно отделывая своё произведение. Наконец он обмахнул Ванину голову веничком и подул на Ваню из трубочки одеколоном. Ваня не успел зажмуриться. Глаза жгуче защипало. Из глаз брызнули слёзы. – Готово, – сказал парикмахер, сдёргивая с Вани полотенце. – Любуйся. Ваня открыл глаза и увидел перед собой маленькое зеркало, оклеенное позади обоями, а в зеркале – чужого, но вместе с тем странно знакомого мальчика со светлой голой головкой, крупными ушами, крошечной льняной чёлочкой и радостно раскрытыми синими глазами. Ваня погладил себя холодной ладонью по горячей голове, отчего и ладони и голове стало щекотно. – Чубчик! – восхищённо прошептал мальчик и тронул пальцем шелковистые волосики. – Не чубчик, а чёлочка, – наставительно сказал Биденко. – Пускай чёлочка, – с нежной улыбкой согласился Ваня. – Ну, а теперь, брат, в баньку! 17 Пока знаменитый мастер заворачивал инструменты в полотенце, пока он затем выпивал честно заработанные сто граммов и закусывал, Горбунов и Биденко повели мальчика в баню. Хотя банька эта была устроена в маленьком немецком блиндаже и состояла из печки, сделанной из железной бочки, и казана, сделанного тоже из железной бочки, так что горячая вода немного попахивала бензином, но для Вани, не мывшегося уже три года, эта банька показалась раем. Оба дружка – Горбунов и Биденко – знали толк в банях. Они сами любили париться, да и других любили хорошенько попарить. Они вымыли мальчика на славу. Для такого случая Горбунов не пожалел куска душистого мыла, которое уже два года лежало у него на дне вещевого мешка, ожидая своего часа. А Биденко добыл у земляков из батальона капитана Ахунбаева рогожи и нащипал из неё отличной мочалы. Что касается берёзовых веников, то, к немалому изумлению Вани, они тоже нашлись у запасливого Горбунова. В бане горел фонарь «летучая мышь». В жарком, туманном воздухе, насыщенном крепким духом распаренного берёзового листа, оба разведчика двигались вокруг мальчика наклоняя головы, чтобы не стукнуться о бревенчатый потолок. Их богатырские тени, как балки, пробивали туман. В какие-нибудь полчаса они так лихо обработали Ваню, что он весь был совершенно чистый, ярко-красный и, казалось, светился насквозь, как раскалённая железная печка. Но, конечно, добиться этого было не так-то легко. Биденко и Горбунов употребили все свои богатырские силы, для того чтобы смыть с мальчика трёхлетнюю грязь. Они по очереди тёрли ему спину рогожной мочалой, они покрывали его тело душистой мыльной пеной, они обливали его горячей водой из громадной консервной банки, они клали его на скользкую лавку и шлёпали его в два веника, очень напоминая при этом кустарную деревянную игрушку «мужик и медведь», причём в особенности напоминал медведя голый Горбунов, весь как бы грубо сработанный долотом из липы. В пяти водах пришлось мыть Ваню, и после каждой воды его снова мылили. Первая вода потекла с него до того чёрная, что даже показалась синей, как чернила. Вторая вода была просто чёрная. Третья вода была серая. Четвёртая – нежно-голубая. И лишь пятая вода, перламутровая, потекла по чистому телу, сияющему, как раковина. – Ну, брат, намучились с тобой, сил нет, – сказал Горбунов, вытирая с лица пот. – Тебя, знаешь, брат, надо было скрести не мочалой, а, скорее всего, наждачной бумагой. – Или даже рашпилем, – добавил Биденко, с удовольствием разглядывая хотя и худую, но стройную, крепкую фигурку пастушка с прямыми, сильными ногами и по-детски острыми ключицами. Особенно же умилили разведчиков Ванины лопатки, выступающие на чистенькой спине, как топорики.