– А самому-то зачем? – не понял Куртымов. – Вроде телефон имеется. – Так к прекрасному приобщиться, – пояснил Вишневский. – Вчера – блатные притоны, сегодня – тонкий мир искусства. Разнообразие, блин… – А еще девчонка там хорошенькая, – вспомнил Петров. – Ну, эта самая, как ее… Племяшка Шабалина. – И сдается мне, что она нашему командиру зачем-то понравилась, – заулыбался Конышев. – Эх, мне бы тоже понравилась… – мечтательно пробормотал Куртымов. – Но не могу – жена… – Хватит болтать! – рассердился Алексей. – А ну, кыш работать! Он должен был что-то нащупать. Враг был где-то рядом, и ночное нападение это подтверждало. Но он по-прежнему блуждал в тумане. Алексей спустился в подвал, где работали криминалисты, развернул перед Сергеем Борисовичем Варшавским сверток с уликой. Пожилой криминалист нацепил очки, задумчиво уставился на боевой немецкий нож, которых за годы войны Алексей перевидал предостаточно. Подозвал помощника с потертым чемоданчиком. Выпускник Уральского мединститута тоже осмотрел находку, стараясь держать ее подальше, как-то сглотнул, вопросительно уставился на доставившего улику офицера. – Отпечатков нет, – сообщил безрадостно Варшавский, проведя «священнодействие» с кисточкой, – преступник действовал в перчатках. – Можете что-то сказать об этом ноже, Сергей Борисович? – Боюсь, не больше, чем вы сами, Алексей Макарович. – Варшавский снова вооружился очками. – Боевой траншейный нож вермахта. Его использовали немецкие диверсанты, использовали наши – кто угодно… Мой сосед привез такой с фронта в качестве трофея. Ногу, видите ли, оставил на полях сражений, а нож привез… Прямой клинок из углеродистой стали, с односторонней заточкой. Заточка, кстати, хорошая. Боевой конец – двухлезвийный, скошенный. Рукоять пластмассовая, с перекрестными насечками и головкой. Крепится, как видите, с помощью винта. Винт закрыт накладкой с изображением свастики. Такая штука шла в комплекте с кожаными ножнами – на них имелись петля и хлястик для фиксации. Надеюсь, вы понимаете, Алексей Макарович, что обладатель этого оружия вовсе не обязан быть немецким диверсантом – он может быть кем угодно… – Война вроде закончилась… – задумчиво изрек Кошкин. – Возможно, эта штука дорога ему как память, – улыбнулся Варшавский. – Не помогу, Алексей Макарович. Вы сыщик, вы и разбирайтесь. Но рискну предположить, что этой штуковиной за последние лет пять не одно брюхо распороли… К десяти утра, испытывая подозрительное волнение, Алексей поднялся на крыльцо художественного музея, постучался. Затем пожал плечами – зачем? Толкнул дверь, вошел в знакомый коридор, освещенный лампой в плафоне. Маша Полевая сидела за стойкой и что-то писала в потрепанном гроссбухе, закусив губу. Она не слышала ни стука, ни скрипа двери. Непослушный локон, похожий на спиральку, свисал со лба, она его машинально сдувала, не догадываясь, что можно просто убрать рукой. Вздрогнула, когда на гроссбух легла тень, подняла голову. – Ой, это вы… – Миловидное личико озарилось робкой улыбкой. – Я вас сразу вспомнила… Алексей… Макарович, да? – Можно без отчества. – Он тоже улыбнулся, покосился на закрытую дверь в комнату сторожа. Маша проследила за его взглядом, поежилась. – Вы по работе? – спросила она. – Или… просто? – По работе, – уверил он. – Время рабочее, значит, по работе. Но можете воспринимать меня как обычного посетителя. У меня есть сорок копеек, с которыми я готов расстаться… Как выкручиваетесь? – он снова покосился на дверь. – Савельев до сих пор болеет, – вздохнула Маша. – Приходится все делать самим. Вчера Иннокентий дежурил, сегодня Вадим будет. Пока без происшествий… В принципе, ничего страшного, в первой половине дня посетителей немного, Григорий Иванович разрешает ребятам немного поспать… – Надеюсь, они не собираются вас привлекать к ночным дежурствам? – Думаю, нет, это несколько странно, Алексей. Но если прикажут, придется подчиниться. – Этого, конечно, не будет, – пробормотал, высовываясь из дальней комнаты, очкастый Вадим Циммерман. – Возможно, мы не самые боевые товарищи, но никогда так не поступим с женщинами… – Видимо, шум в коридоре разбудил его, молодой человек зевнул, буркнул «извините», нацепил на нос очки и настороженно уставился на посетителя. – Вы по делу, товарищ капитан? Удалось что-то выяснить? Вчера сюда приходил ваш работник, все осматривал, беседовал с Григорием Ивановичем… «…и не смотрел такими глазами на сотрудницу музея Марию», – мысленно закончил Алексей. А может, и смотрел, но шансы у Гундаря были такие же, как у Вадима. Тот что-то подозревал, с опаской поглядывал то на девушку, то на Черкасова. Алексей, отсчитав мелочь, приобрел билет, улыбнулся Маше и прошел в музей. Вадим поколебался, но отправился за ним. Маша осталась в коридоре. Дорогу пересек Иннокентий Гаврилов, он тащил что-то несуразное, похожее на мольберт – конструкция явно разваливалась. Пристроил ее на пол, поздоровался с посетителем. Он тоже смотрел настороженно. – Удручающе пустые залы, – улыбнулся Алексей. – Увы, пока не тянутся наши люди к прекрасному. – Напрасно вы так думаете, – смутился Иннокентий. – Во-первых, только начался рабочий день. Во-вторых, население, увы, работает. Могут прийти только те, у кого выходной, трудящиеся во вторую смену, командированные и пенсионеры. Мы ведем наблюдение, фиксируем и анализируем посещаемость музея. С каждым месяцем она увеличивается – хочется вам того или нет. Выражаясь вашими словами, люди все-таки тянутся к прекрасному. Четыре дня назад мы принимали целую делегацию из здравицкой поселковой школы – на экскурсию прибыли два класса старшеклассников вместе с преподавателями. Они ехали на автобусе, между прочим, почти сорок километров… «Чего не сделаешь, чтобы не ходить в школу», – подумал Черкасов. – Выходит, я ошибся, – допустил он, – и наш народ не такой уж духовно безграмотный… Я могу поговорить с Григорием Ивановичем? – Да, конечно. – Иннокентий снова схватился за свою ношу. – Если не возражаете, оттащу эту штуку наверх, заодно сообщу о вашем приходе товарищу Шабалину. Можете, в принципе, сами подняться, а можете здесь подождать – он спустится… Капитан с оценивающим видом разглядывал картину, которой прикрыли пустоту после кражи Поленова. Полотно было меньше предыдущего – на стене осталась выцветшая кайма. Картина изображала бравый пионерский отряд, взбирающийся на гору. Сюжет предельно реалистичный, пафосный, строго выдержанный в духе времени. Но писал его не бездарь. Счастливые загорелые лица ребятишек, бусинки пота на лбах, красные галстуки, барабаны, шортики, белые рубашки. Рослый горнист во главе колонны дудел в свой горн. Ослепительно сияло солнце над выгоревшей местностью. В картине присутствовала экспрессия, группа юных ленинцев отнюдь не выглядела статично, да и с буйством красок в полотне все было нормально. Но что-то подсказывало, что подобные «шедевры» вряд ли заинтересуют музейных воров. За спиной деликатно кашлянули. Он обернулся. Подошел Шабалин в жилетке и водолазке, протянул руку. За прошедшие два дня он еще сильнее осунулся, под глазами набухли мешки, от которых по щекам расползалась болезненная синь. Но директор был опрятно одет и гладко выбрит. – Доброе утро, Алексей Макарович… Рад вас видеть в нашем музее. Увы, это не Поленов. Но мы не можем оставлять пустые места – с ними экспозиция выглядит сиротливо, да и люди задают вопросы… Картину написал некий Романчук Иван Ильич, член Смоленского отделения Союза художников. Произведение было передано нам в дар в позапрошлом месяце. До сего дня она не вписывалась в окружающее пространство, и мы хранили ее в подвале… – А теперь вписалась, – усмехнулся Алексей. – Тоже ничего, Григорий Иванович. Мне почти нравится. – Почти? – засмеялся директор. – Я восхищаюсь русским языком. Увы, это не совсем то, на что ориентируется наше заведение… – Зато идеологически верно и безупречно, – перебил Алексей. – Радует, как уверенно ребятишки смотрят вдаль. Вы не вспомнили ничего, что могло бы помочь следствию? – Нет, я уже говорил вчера вашему товарищу… А вам удалось что-то выяснить? Да, я звонил вам несколько раз… – Вы имеете в виду подвижки в расследовании убийства Лукьянова или украденную картину? – Для меня и то и другое – невосполнимая утрата, – печально улыбнулся Шабалин. – Картину по крайней мере можно вернуть, а вот человека… Давайте начистоту, Алексей Макарович, есть хоть один шанс, что украденная вещь вернется в музей? – Разумеется, Григорий Иванович. Учитывая, что оба злодеяния совершил один человек… или группа лиц – это вполне реально. – Не разделяю вашего оптимизма, товарищ офицер. Преступников вы можете найти, а вот когда дело касается украденных шедевров живописи… Увы, это общемировая беда. Пропажи находятся редко, иногда это длится годами… Да что там далеко ходить. В 1911 году из Лувра похитили знаменитую «Джоконду». Два года преступника искали лучшие парижские сыщики. А похититель сам вернул картину. Им оказался молодой сезонный рабочий итальянского происхождения. Простой стекольщик – спокойно подошел, снял картину, свернул в трубочку и вышел на лестницу… Где она хранилась эти годы, что с ней происходило – неизвестно. Многие эксперты до сих пор подозревают, что в Лувре хранится не подлинник, а ловко сляпанная подделка… – Интересный факт, буду знать. Но при всем уважении к вам и живописцу, похищена не «Джоконда»… – Да, я знаю… Вчера мы разбирали вещи Лукьянова – те, что он хранил в столе на работе. Шарф, перчатки, посуда, портсигар с фронта… Маша нашла тетрадку, куда он что-то записывал. Вы не поверите, этот человек ночами писал стихи. Представляете? Трогательные, наивные, с хромающим ритмом и сомнительной рифмой, но все же… Про войну, которую мы пережили, про то, как восстанавливаются заводы и фабрики, про женщину в платочке за калиткой… Мы никогда не могли такое подумать, а вот ведь как оно… В тетрадке были только стихи, больше ничего, вряд ли вы почерпнете из них что-то ценное. Мы вчера отдали ее вашему человеку… Он пообщался для приличия еще несколько минут, извинился, сославшись на занятость, попросил не провожать. Шабалин грузно уходил по лестнице, Алексей вернулся в прихожую, пропустив посетительницу, – женщину в старомодной шляпке. – Уже уходите? – подняла голову Маша. – Уже ухожу, – сокрушенно вздохнул Алексей и посмотрел по сторонам. Вадима Циммермана рядом не было. – Можно вопрос, Маша? – Капитан понизил голос, склонился к ней. – Давайте как-нибудь прогуляемся? Ну, если есть желание… – Ой… – Она испугалась, посмотрела по сторонам, облизнула губы. – Вы что это такое предлагаете? Я даже не знаю… А куда мы с вами пойдем? – Куда хотите, Маша. Можем сходить в кино, пройтись по набережной… – У нас нет набережной. – Да, у нас нет набережной, – он засмеялся. – Вы подловили меня. И кино не показывают, ввиду временного отсутствия клуба. Нет ни салюта с мороженым, ни колеса обозрения, ни каруселей с лошадками… Но это не значит, что мы в тупике. Мы можем просто погулять по центральной части города, зайти в парк… – Ой, даже не знаю… – В ней бились противоречия: желание, страх, нерешительность. – Я в любом случае смогу только вечером… – Давайте вечером. – Но это опасно. Разве можно ходить по городу в темное время? Повсюду бандиты, грабители… – Вы преувеличиваете, Маша. Перечисленные вами категории граждан рыщут не повсюду. И вы же не с Вадимом будете гулять… – Он иронично покосился на закрытую дверь. – Да, это верно, – она улыбнулась. – Я покажу вам дом, в котором прожил всю свою бессознательную и часть сознательной жизни. – Нет, спасибо, этого не надо, – она засмеялась. – Знаете, меня совершенно не волнует, что подумает Вадим, – он все равно ни рыба ни мясо. А вот Григорий Иванович… Уверена, он отзовется категорическим отказом, просто не пустит… – Он вам не отец. И понимает, что не сможет держать вас всю жизнь в скорлупе. – Но пока он этого не понимает. Когда я ездила в Смоленск, он весь изнервничался – мне Кеша рассказывал… Хорошо, давайте, – девушка выдохнула. – Но сегодня я не могу, давайте завтра в парке. Около девяти вечера… Господи, я и завтра не могу, по плану инвентаризация, это допоздна… Только послезавтра… – Я зайду за вами. – Не надо, пожалуйста, Григорий Иванович увидит… Рядом с парком живет моя подруга Люся Горшкова, я посижу у нее, а потом выйду. Он отпустит меня к подруге… Вы же проводите меня до дома? – Даже не сомневайтесь. Буду у старого кафе, оно закрыто, это в северной части. Не волнуйтесь, никому не скажу, пусть это будет нашей тайной… Большое спасибо, Мария, за продуктивную беседу, – он повысил голос, наблюдая, как из комнаты выходит, протирая очки, Вадим. – Больше я вас не побеспокою, всего доброго. И ухмыляясь в кулак, направился к выходу. Глава одиннадцатая А на улице навалилось. Он шел к отделу, и вдруг в голове закружилась вьюга. События всплывали в хронологической последовательности. Трупы на заводе ЖБИ, оперативная информация о подозрительном «Опеле», гонка до Чертова бора… Перестрелка, догорающий «Опель», на котором смылись от социалистической Фемиды члены банды… Бродяга в кустах, которого заметил только он, его испуганный исход – тот просто растворился в кустах… Потом Дьяченко в кабаке бормотал про расстрел политических в 41-м – когда немцы стояли на пороге, про бывшего однокашника-врача, которого зачем-то прибрали по 58‐й статье… А ведь лицо бродяги, в принципе, знакомое. Убрать прожитые годы, убрать бледность, бороду… Нет, он мог и ошибаться, но проверить эту версию стоило в любом случае! Бродягу привлекла пальба, он отирался неподалеку, решил проследить, кто это ведет себя так шумно в его владениях… А ведь он узнал Черкасова. Потому и колебался, не сразу пустился в бегство…