Я решила Лялю не выдавать. Мне-то что, все плохое, что его высокородие мог про меня сегодня подумать, уже подумал, а ниже дна не упадешь. — Сегодня впервые. На моей малой родине о подобных забавах еще не знают. Видимо, от недостатка телефонной связи в провинции. — Как оно работает? — Точно не знаю. Но немножко колдовства, завязанного на телефонное… Крестовский остановился под фонарем, достал из кармана мое зеркальце, повертел его, рассматривая, и опять спрятал. — Понятно. Он замер, о чем-то размышляя, я стояла рядом, дура дурой. Мимо шли люди, некоторые поглядывали в нашу сторону с удивлением. Еще бы, — чиновничья дама в мундире и нарядно одетый господин. Кажется, в присутствие в казенном хожу у нас только я и младшие чины, которым это по должности полагается. — Кафешантан где? — Я заметила перемену в лице начальства и подумала, что уже вопросом его от дум не отвлеку. — За углом. — Семен Аристархович посмотрел на меня с отвращением. — В следующий раз на дело переоденьтесь. Ваш мундир за версту видно. Я кивнула. Обязательно, всенепременно. Особливо ежели меня перед делом кто-нибудь озаботится об этом самом деле уведомить. Сию же секунду переоблачаться брошусь… Сундук! Я так и не забрала свой багаж! Скорбные думы о запасных платьях, нижнем белье и премиленькой шляпке с зелеными лентами заняли меня настолько, что я осталась равнодушной и к ярким кафешантанным афишам, на которых изящная барышня поднимала над головой ножку, отчего были видны кружевные панталончики, и значилось: «Богиня любви Венера, проездом из Парижа!», и к нарядной публике, ожидающей начала представления у входа. Крестовский откинул крышечку карманных часов. — Десять. Кто из них ваш суженый, Попович? Я не знала. Из широко раскрытых дверей раздался звонок, возвещающий о начале представления, и публика приливной волной устремилась внутрь. Через полторы минуты мы остались перед входом одни. Служитель, неодобрительно на нас поглядевший, закрыл двери, и теперь даже музыка доносилась до нас приглушенно. — Какая неожиданная встреча! — Из-за угла, расставив руки, как будто собираясь кого-то обнять, к нам подходил Эльдар Давидович Мамаев. — Вы-то здесь какими судьбами? Я уж было открыла рот, чтоб рассказать про зеркальце, но была остановлена властной начальственной рукой. Рука эта ухватила меня за локоток и сжала так сильно, что мне пришлось сдерживаться, чтоб не пискнуть придавленной мышью. — Экскурсию по местным трущобам для нового служащего провожу, — ответил Крестовский. — А вы, коллега, за какой надобностью в эти нехорошие места забрели? — Это же не допрос? — хихикнул Мамаев. — Тогда о своих целях я вынужден буду промолчать даже под пытками. — Понятно. В таком случае не смеем вас задерживать. — Крестовский, все так же держа меня за локоть, развернулся и потащил меня прочь. А интересно, это Мамаева Ляле зеркальце напророчило? Это с ним она увиделась бы, коли бы на встречу пошла? — Будьте расторопнее, Попович! Я ускорилась. Мы почти подбежали к остаткам развалившейся церкви. Только здесь Крестовский отпустил мою руку и сел на слом стены, будто силы его оставили. Я огляделась. До меблированных комнат «Гортензия» минут семь неторопливым шагом. Улица была безлюдна, только какая-то коляска вывернула из-за угла, лошадка, чью голову украшал затейливый плюмаж, процокала по разбитой мостовой до следующего поворота. — Ежели наше дело закончилось, я хотела бы пойти домой, — противным голосом проговорила я в пространство. — Наше дело, Попович, только начинается. — Он тоже умел говорить противным голосом. — Завтра с утра обойдете все лавки, где продают ваши «Сети любви», и узнаете, кто в столице такие безделушки производит. Докладывать лично мне. — Слушаюсь. — Я видел похожее зеркальце на месте убийства… Идемте, найдем вам извозчика. — Не стоит. — Моя голова уже занята была планированием завтрашних поисков. — Я живу неподалеку. — Здесь? — Он, кажется, удивился. — Тогда вас необходимо проводить. Я не возразила оттого, что голова уже другим занята была. Сперва надо найти посыльного Гришку, он меня на лавочников выведет. Если я просто в лавку зайду и начну спрашивать, не узнаю ничего или очень мало. Над легендой потом подумаю, у меня для этого целая ночь впереди. А вот над маскарадом голову поломать придется уже сегодня. Мне срочно нужна другая одежда. Ходить в мундире на задание — глупо. Я, конечно, заслужу определенное уважение в глазах опрашиваемых, но откровенных ответов не дождусь. Где же одежду до завтрашнего утра взять? Да не просто абы какую, а к случаю подходящую. Может, у начальства совета спросить? Я искоса взглянула на Крестовского. Сапфировые серьги в его ушах блестели при свете фонарей. Колдун! Чардеище! И чем-то очень взволнован. Мне-то он пока не скажет, что его тревожит. Начальство… Длинное слово, мне не нравится. Вон он быстро применился меня просто Попович называть. Коротко и по существу. Мне для него тоже надо прозвание придумать, так сказать, общение уравновесить. — Шеф! — выпалила я неожиданно даже для себя. — Я свой багаж в поезде забыла, мне завтра на дело не в чем идти. При приказе какая-нибудь костюмерная имеется для таких форс-мажорных случаев? Он посмотрел на меня с таким видом, как будто заговорила каменная стена или разверзлась геенна огненная. — На вашем багаже была магическая метка? Я кивнула. Матушка настояла, дабы, случись что, Гелюшкины платьица в пути не потерялись. — Тогда его уже должны были вам отправить. Я припомнила, как наговаривала над меткой адрес меблированных комнат «Гортензия», и повеселела. Кстати, мы незаметно к ним и подошли. Я рассеянно сообщила о сем факте Крестовскому, потому что опять стала думать о завтрашнем мероприятии, а организм мой устроен таким образом, что думать сразу о двух вещах я не умею. Шеф не ответил, стоя у входа на манер соляного столба. Я проследила за его взглядом. Вывеска заведения тети Луши сменилась. То есть название осталось прежним, только под ним теперь была еще одна доска, на коей намалевана была большегрудая рыжеволосая барышня в чиновничьем мундире, держащая под мышкой горшок с ярко-синими цветами, по-видимому, гортензией. — Кхм… — Я решила прояснить ситуацию: — Мне приходится таким образом доброе к себе отношение хозяйки отрабатывать. — Понятно. Я от его высокородия это «понятно» за сегодня, наверное, раз пятьдесят слышала. Наверное, это его паразитическое слово или как там оно по-научному называется. Я попрощалась, оставив Крестовского любоваться шедевром живописи, и поднялась к себе в комнату. Сундук, мой миленький вожделенный сундучище, уже ждал меня там. Я чуть не расплакалась, проведя пальцами по его треснутой с одного боку крышке. Теперь мы на дело в правильной одежде пойдем, и дело сделаем, и шефу доложим. А он зыркнет своими глазищами благостно и скажет: «А вы на диво расторопны, Попович!» Дверь без стука отворилась. Тетя Луша вплыла в комнату на манер речного парохода: — Умаялась на службе, Гелюшка? Я поздоровалась, кивнув, что да, умаялась, и чайку хорошо бы в честь этого сообразить, и откинула крышку сундука. Все было на месте, все мои платьица, и шляпки, и парики числом двенадцать, и даже белая бородища, в которой я изображала святого Миколауса на гимназическом утреннике в Вольске лет семь назад, тоже была здесь. Борода-то мне для маскарада вряд ли понадобится, я ее из сентиментальности хранила, на нее целый лошадиный хвост пошел и еще чуть-чуть от гривы. Белоснежная матушкина кобыла, Зорька, со слезами мне волосья свои отдавала, так что выбросить рука не поднималась. Я достала с самого донышка коричневое платьице с плоеным подолом, белокурый парик и шляпку-канотье с розовой ленточкой по тулье. Тетя Луша тем временем мялась в дверях, более ее присутствие игнорировать было уже неприлично, и я подняла на нее вопросительный взор, прижав к груди добытое из сундука. — Тебя тут кавалер дожидается, — сообщила хозяйка, подмигнув мне сначала одним, а потом другим глазом, видно, для надежности. — Давно? — Я взглянула на часики — без четверти одиннадцать. В коридоре, за массивной хозяйской спиной, что-то происходило, кто-то хихикал, взвизгивал тонким девчачьим голоском, мамаевская обычная «букашечка» в эти звуки вплеталась контрапунктом. Я повела рукой, приглашая тетю Лушу к себе. Потом догадалась, что это она не войти не решается, а меня от неподобающего, как ей кажется, зрелища бережет. Ну да, кому понравится, что ее кавалер в коридоре какой-то служанке куры строит? Мне это не так чтобы нравилось, но оставляло полностью равнодушной. Радостное женолюбие Мамаева не вызывало отвращения. А ежели каким дамам на его легкомысленную, но жаркую страсть ответить захотелось, — совет да любовь. — Эльдар Давидови-ич! — позвала я протяжно. — Заходите, раз уж пришли! Мамаев пропустил вперед себя подавальщицу с пыхтящим самоваром, и я невольно восхитилась. С полуведерным сосудом, да еще и полным кипятка, в руках умудряться флиртовать — немалая сноровка нужна. Пока девушка накрывала нам на стол, Мамаев уселся в ближайшее кресло и обвел взглядом комнату. Увиденное ему не понравилось, но мнение он свое оставил при себе. — Как прогулялась? Тетя Луша тоже не пожелала уходить, она села на стул с видом добродетельной дуэньи и даже достала из кармана передника какое-то немудреное вязание. — Перфектно, — ответила я Мамаеву. — Его высокородие считает меня нерасторопной и, кажется, туповатой. А в остальном… Я забросила свой наряд за ширму, завтра утром примерю, и тоже подошла к столу. Подавальщица присела в книксене, я тепло ее поблагодарила, назвав по имени. Я помнила, что зовут ее Глаша. Маменька всегда говорила, что для любого человека звук его имени — самый сладкий в мире. — А я, представь, букашечка, к тебе шел. — Эльдар занялся самоваром, ловко разливая чай в фарфоровые чашки. — Хотел узнать, как первый день на службе прошел да не обидел ли ненароком тебя наш Семушка. Я фыркнула. Ненароком? Да их Семушка, мнится мне, очень даже нароком меня все время уязвить хочет. Я вспомнила, как свалилась на него в арестантской, и покраснела. Тоже хороша… — И вот, представь, иду я, значит, вечерний променад по пути к тебе совершаю, а тут и ты, собственной рыжей персоной, да еще и в сопровождении. Я же не мог Крестовскому сказать, что к тебе иду? Я кивнула. Действительно, могло двусмысленно получиться. — Поэтому решил тебя здесь подождать. Да вот только Лукерья Павловна меня в твой нумер не пустила, сказала, рылом не вышел! Эльдар рассмеялся, а тетя Луша грозно проговорила: — Гелька у нас — чиновница, а не девка со двора. Ей себя блюсти должно, а не в первый же день кавалеров в спальне принимать! — Так у нас с Евангелиной Романовной отношения только дружеские, — замахал руками Эльдар. — Мы же в общей баталии участвовали, братьями по оружию стали. То есть я — братом, а она — сестрой. — Знаю я таких братьев! Честно говоря, я с большим удовольствием выставила бы за дверь обоих своих гостей и завалилась бы спать. День завтра предстоял хлопотный, и тратить драгоценные часы сна на досужие разговоры не хотелось. Но Мамаев немало для меня сделал, как и хозяйка моя. Надобно было проявить вежливость и дружелюбие. Я провела рукой по скатерти, что-то зашуршало. Под плотной тканью обнаружилась давешняя газетка со статьей про пауков-убийц, а там у меня еще некрологи и объявления о свадьбах не читаны, поэтому я развернула газетку на столе и косила в нее одним глазом, не забывая принимать участие в общем разговоре хмыканьями и подхмыкиваниями. — Про пауков они вспомнили, щелкоперы, — сказала тетя Луша, мои маневры заметив. — А все потому, что благородную даму порешили. Нет в этом мире справедливости, и никто из властей предержащих о маленьком человечке заботу не проявит.