Мамаев, скривившись, зачел ламентацию, прикинул, что заставить петуха исполнять супружеские обязанности можно под угрозой наваристого петушиного бульона, а оболтус-сын лечится розгами, и решительно поднялся из-за стола: — Будет исполнено, ваше высокоблагородие. Приятелей в должностях разделял всего один чин. Зорин вернулся на второй этаж и работал в кабинете Крестовского до самого обеденного времени, когда Ольга Петровна, заглянув в приоткрытую дверь, сообщила, что собирается прогуляться по набережной. Тогда Иван Иванович достал из стола завернутый в вощеную бумагу сандвич и толстенький блокнот. В блокноте Зорин записывал все, что касалось «Дела паука», как он для себя обозвал чудовищные убийства, и занимался им только в свободное от основной работы время. Но сейчас ни заняться делом паука, ни откусить от захваченного из дому сандвича Ивану Ивановичу не удалось — в кабинет вихрем влетел Мамаев: — Геля исчезла! — Как так? — Совсем. Абсолютно. Домой она не являлась со вчера, я с ее хозяйкой побеседовал. — А мещанка Оботрестова? — Что? А, это… Там все в порядке. Придет наша Аграфена Платоновна завтра к открытию, кляузу свою заберет. Там дело семейное, оболтус Оботрестов, сорока годков мужик, между прочим, к соседке чувствами воспылал. А матушка решила, что приворот, а соседка… Короче, там все к свадьбе сладилось, обвинение в колдовстве с будущей невестки снимается. Можешь звать меня «купидон чародейского приказа». — Молодец, — решил Зорин и опять поставил мысленный плюсик. — Теперь Геля. — Так пропала. — Как искать будем? Оберегов на ней наших нет. — Это проблема. — Мамаев зашуршал бумагой, откусил половину сандвича и вкусно зажевал. — Я мальчишек дворовых поспрашивал, никто ничего… В дверь кабинета постучали, в приоткрытую створку просунулась голова дневального: — Ваше благородие, не извольте гневаться, тут к вам человечек один просится. — Дневальный отодвинулся и впустил в кабинет нищего одноногого калику. — Говорит, дело чрезвычайной важности, нашей Евангелины Романовны касаемое. Зорин кивнул, затем, рассмотрев посетителя, поморщился: — Ты б, мил-человек, время от времени ногу-то менял, а то, знаешь, кровообращение нарушится, на самом деле конечность отсохнет. Нищий, не чинясь, пошурудел под лохмотьями, картинно постучал по полу костылем и выпустил наружу вторую ногу. — Благодарствуем. — Что ты хотел про нашу барышню сообщить? — Хорошая она у вас барышня, — с готовностью ответил нищий. — Денежку уже два раза мне давала, не хотелось бы такой источник доходу просто так вот терять. — Ты ее когда в последний раз видел? — Так вчерась. Место у меня напротив вашего присутствия, — он махнул костылем в сторону, — туточки, на самом угле. А вчера… Вы с вот этим господином в коляске уехали, а барышня ваша в каретный двор пошла. Я особо не смотрел, так, краем глаза зацепился, потому смотрю — неклюд следом. Ну не совсем следом, он сначала к ступеням подошел, потом головой повел вот так, — нищий показал как, — навроде как воздух нюхал, и тоже в каретный двор прошмыгнул. Потом слышу — крик, гвалт, ваш неклюд выбегает оттудова и барышню на руках волочет. Подозвал извозчика, барышню в коляску запихнул, сам следом уселся, и уехали они. — Вчера почему не сообщил? — Да в голову как-то не пришло. Мало ли, дело молодое. А утром барышня ваша не явилась, денежку мне, стало быть, не дала, я и встревожился. Зорин подошел к архивному шкафчику, порылся там, достал папку, развернул ее на столешнице: — Этот неклюд? — Так точно. — Спасибо, голубчик, можешь быть свободен. — Так а денюжка как же? Прибыток мой недополученный от вашей барышни? Мамаев порылся в карманах и одарил нищего гривенником. Когда посетитель, сопровождаемый дневальным, наконец удалился, Эльдар Давидович решительно сдернул с вешалки свою шляпу: — Пойду я, Ванечка, на самом дне поищу. С кем-то же Весник в Мокошь-граде дружбу водит, значит, помогут мне его логово отыскать. Одного не пойму — зачем? Что ему за радость в пленнице? — Чужая душа — потемки, — покачал головой Зорин. — Да только кто там тебе что скажет, такому франту? — Меня в Мокошь-граде и так каждая собака знает, так что в маскараде необходимости нет. — И время потеряем, — продолжил Зорин. — У тебя есть мысли получше? — А ты не помнишь, часом, мы неклюдский баронский пояс уже в государево хранилище отправили? — Семушка не говорил, значит, у нас еще артефактище. — Вот им-то мы и воспользуемся. Он нам поможет неклюда отыскать. А где Бесник, там и Геля. — Зорин достал из ящика стола литую серебряную печать. — А потом на место положим, как будто так и было. Мамаев идею коллеги одобрил, и товарищи ушли. Когда Ольга Петровна вернулась на свое рабочее место после обеденного променада, она никого в кабинете не обнаружила. Мне снились пауки. Много — маленькие, средние, большие, названий которых я не знала и знать не хотела. Пау-пау-паучок… А еще хотелось пить. Я пробиралась к журчащему на склоне ручейку, разрывала плотную шелковистую паутину, наклонялась к воде… Пау! Я открыла глаза. Все было белым. Капала вода. Я поводила головой из стороны в сторону, поморщилась от боли в затылке, нащупала на груди скомканную ткань. Простыня? — Пришли в себя, голубушка? Я скользнула рукой под подушку, схватила очки и быстро надела их на нос. Жест был автоматическим, а то, что очки обнаружились именно под подушкой, — удачей. Рядом со мной на краешке кровати сидел благообразный старичок в блестящем пенсне и белоснежной шапочке. — Вы кто? Старичок быстро подал мне кружку, до краев наполненную водой. — Попейте, голубушка. Я стонала, проталкивая в горло шарики благодатной жидкости, отдуваясь, вытерла рот рукавом, тоже белоснежным. Меня переодели? — Где я? Как я здесь оказалась? — А на вопросы я могу отвечать только по порядку, — хихикнул старец. — Меня зовут Матвей Кузьмич и я, некоторым образом, начальник в сей обители. Я пошевелила бровями, что вызвало новый приступ головной боли. — Вы, голубушка, в клиническом чародейском лазарете Мокошь-града. Как зовут, помните? — Матвей Кузьмич, — ответила я с готовностью. Лекарь хихикнул: — Не меня, голубушка. Вас как зовут? — Евангелина Романовна Попович? — В этом я уверена как раз не очень была. — Чудесно-чудесно. — Матвей Кузьмич выудил из кармана трубочку чародейского фонарика и посветил мне в глаза. — Извольте открыть рот, язык покажите! Вот так — а-а-а! Я проделала все, что он от меня требовал, за что была вознаграждена улыбкой и еще одной «голубушкой». — Годков сколько? Проживаете где? Служите? — У вас же все на картонке записано? — Я повела рукой в сторону изножья кровати. — Чиновник восьмого класса… — Сообразительная барышня. А маменька как вас кличет? — Горюшко мое непутевое. — Чудесно! Ну что вам скажу, Евангелина Романовна, здоровы вы, голубушка на все сто, всем бы такое здоровье. Удар прошелся по касательной, так что ничего в головушке вашей не сдвинулось. Рассечение я залатал, ни следов, ни шрамов каких не оставил. Вот какой я молодец! И еще хорошо, что вас вовремя в госпиталь доставили. Кавалер у вас очень замечательный — просто чудо, что за кавалер. Я почему-то подумала про Мамаева, потом вспомнила гнумского орденоносца, потом… — А лазарет-то ваш, Матвей Кузьмич, вы сказывали — чародейский? — Именно. — А тогда почему меня здесь пользуют? Я-то при всех своих талантах не чародейка ни разу.