— Нет, — сказал шеф и хлопнул в ладоши. — Уже нет. Звук хлопка разросся ввысь и вширь, накрыл нас гулким колоколом, Саша упала, корчи ее, ни на что не похожие, продолжались еще долго. Я видела, что плетение, тянущее силы из Эльдара, лопнуло как струна, развеялось дымом. Зорин тоже это заметил, потому что споро продолжил бормотать заклинания. Пока чародеи завершали арест, я быстро прошла сначала в туалетную, где обнаружилась вполне живая, но без чувств, андалузская прелестница, рот которой был, как кляпом, закрыт рыжим париком, а затем в смежную комнату, оказавшуюся спальней. Эльдар, спеленутый в кокон липкой паутины, едва дышал. Я заплакала, схватила с бюро нож для резки бумаги, начала его освобождать. Мамаев открыл глаза. — А я тебе, рыжик, колечко купил, — прошептал он слабым голосом. — Софье Аристарховне его предложи, — заревела я уже в голос, — нехристь ты басурманская! Эльдара и андалузскую прелестницу забрали в госпиталь вызванные кем-то медики, Сашеньку, после шефова колдовства едва живую, увезли тайные приказные, которых, кажется, никто не вызывал, но на то они и тайные, чтоб знать, когда сливки с чужой сметаны снять. Я попыталась составить протокол досмотра по свежим следам, но Крестовский велел уже успокоиться и не мельтешить, поручив это дело кому-то из наших. Когда мы — я, Зорин и его высокородие — спустились по ступенькам фильмотеатра, башенные часы рыночной площади отбили час пополудни. Я остановилась, любуясь на большую фасадную афишу. — А неплохо бы перекусить, — задумчиво проговорил Иван Иванович. — Время-то обеденное. Что начальство скажет? — А я фильму про пленницу Варвару так и не посетила… Шеф посмотрел на нас с умилением, как на любимых чадушек: — Начальство повелевает отправиться обедать в наимоднейшую мокошь-градскую ресторацию, да поторопиться, потому что сегодня нам все документы по делу нашего «Паука-убийцы» оформить надобно. Как мы дело озаглавим, Попович? — Я бы назвала «Дело о паучьей верности», — решила я после недолгого раздумья. — Значит, на том и остановимся. И мы пошли в ресторацию. По дороге Крестовский, отступив на полшага и придержав меня за локоток, быстро шепнул: — А фильму про пленницу Варвару мы с тобой вместе обязательно посмотрим. Эпилог Мы похоронили Пашку с Димкой под двойной березой на тишайшем погосте Огонькового кладбища. Прощались всем чародейским приказом, а потом, когда батюшка уже прочел отходную молитву и мы засыпали земляные холмики, Семен Аристархович выпустил к облакам целую горсть летучих навских звезд. Небо потемнело, как в полночь, и его расчертили искорки салюта. Если когда-нибудь я погибну, исполняя служебный долг, над моей могилой тоже взовьются в небо навские звезды. Потому что это красиво и правильно. Жизнь и служба пошли своим чередом, потому что дела никогда не заканчиваются и, раскрыв одно преступление, нужно сразу приступать к раскрытию следующего. Мокошь-град — город большой, и татей всяческих в нем не переводится, хотя мы стараемся изо всех сил. И вот спустя полтора месяца после описываемых событий я сидела на своем рабочем месте в приемной начальника чародейского приказа и, пользуясь свободной минуткой и тем, что никого из начальства на месте не было, сочиняла послание маменьке. «…Эльдар Давидович жив и уже здоров, приветы тебе передает и сокрушается, что обручиться со мной не успел, потому что торжество у обер-полицмейстера нашими стараниями отменилось. Шутит, конечно. Представляю, с каким облегчением он на госпитальной койке проснулся. Некоторое время после болезни тих был и светел, будто за край жизни заглянул и все свои прежние ошибки осознал. Но теперь снова сыплет во все стороны своими „букашечками“. Кажется, Софья Аристарховна дала ему окончательную отставку. Потому что шеф упоминал в разговоре, что сестра собирается наведаться в столицу, чтоб познакомить его с неким Кнутом, остерайхским профессором по боевой магии. Семен Аристархович предполагает, что предстоят официальные жениховства. А еще, маменька, я о своей любви часто думаю. Ты писала, чтоб я как раз мыслями особо не увлекалась, чтоб все своим чередом шло, но у меня не получается. Я люблю. Это аксиома, не требующая доказательств, хотя и доказательств у меня предостаточно. Я хочу на него смотреть все время, слушать его голос, случайно соприкасаться, когда передаю ему какие-нибудь служебные документы. И дело, как выяснилось, не в особых шефовых чардейских феромонах, как я поначалу по наивности думала. Я ревную. Третьего дня приходила к нам хорошенькая барышня, на Лялино место устраиваться, так у меня даже голова разболелась, пока они с шефом в кабинете собеседовались. Хорошо еще, не подошла та барышня. Но завтра еще одной назначено. Рано или поздно в приказе появится еще одна женщина, и страдания мои станут каждодневными. Ревность — плохое чувство, я знаю. И я буду с ними бороться с обеими, и с ревностью, ис любовью. Жозефина, Матрена которая, мне сказала — я же тебе писала, что с шансонеткой-попутчицей сдружилась, пару раз уже вместе на мороженое в „Крем-глясе“ захаживали? — что самый наилучший способ от любви избавиться — это другую любовь себе завести. Даже предлагала с приличным господином познакомить. Я отказалась. Потому что, во-первых, знакомство это предполагало, что я с Зориным ее в ответку сведу, а во-вторых, мужчины меня вообще интересуют мало. Все, кроме одного. А он явно ко мне охладел, даже на „ты“ больше не называет. Эх, маменька, давай не будем больше о нем. Давай о чем-нибудь приятном. Помнишь, я тебе сообщала, что Иван Иванович Зорин нашел мне чудесную комнатку под съем в особняке на благочинной Цветочной улице, за рекой через мост от нашего приказа? Комнатка оказалась целым апартаментом — спаленкой, кухонькой и даже крошечной смежной с кухней гостиной. Вход отдельный через сад, терраса. Так что если выдается свободная минутка, я могу посвятить ее разведению всяческой флоры. Хозяева особняка постоянно в столице не проживают, поэтому за спокойствие своих домашних вечеров я могу не опасаться. Лукерья Павловна написала мне из деревни. С Гришкой у них все ладно, он посещает церковную школу, и учитель говорит, что при должном старании перескочит через класс уже в следующем году. Они завели хозяйство — кур и свиней, так что к Рождеству ожидается мною посылка с домашней бужениной. Сундук я с оказией забрала, ну то есть привела к Петровне пресловутой двоих младших чинов, ониже мне гардероб мой по новому адресу и определили. И хорошо, что вовремя, потому что вечером мне пришлось благонравную монашку изображать. Подробностей сообщить не могу, дело еще не закрыто, но, если попадется в газетах заметка про арест и закрытие опиумного притона на Костоломной улице, знай, чадушко твое свою руку там приложило. Кстати, о гардеробе. Третьего дня я заказала себе целых три новых мундира, а один так и подавно парадный с петличкой. Потому как от службы я постоянно одежду то рву, то подпаливаю, просто не напасешься…» Я остановилась, перечитала уже написанное, размяла пальцы. Маменька желала знать о моем житье-бытье все в мельчайших подробностях, и я этому ее желанию старалась соответствовать. «Марк Иренович приступил к съемкам фильмы, и судя по энергичности, с которой он начал, на премьеру можно будет покупать билеты к концу месяца. Газеты уже пишут про загадочного актера Ника Беса — восходящую звезду, которая будет разбивать сердца зрительниц своею жаркою гишпанскою красою. Ты же догадалась? Он анаграмму сочинил — Бесник — Ник Бес. Невзирая на будущую славу, в приказ он приходит отмечаться регулярно, иногда и до дому меня провожает. Шефа почему-то эти наши встречи немало ажитируют, но я — женщина взрослая и самостоятельная, сама разберусь, с кем мне после службы время проводить. Кстати, о женщинах. Пришло мне на адрес приказа приглашение посетить закрытое заседание мокошь-градского клуба суфражисток. Я слегка робею, но думаю пойти, посмотреть на столичных своихидейных сестер. Говорят, графиня Головина на те заседания наведывается, и некоторые другие фрейлины. Ты спросишь, откуда я об этом узнала? А когда нас в канцелярии государевой за дело о Пауке-убийце к наградам представляли, я в приемной с одним офицером разговорилась, а он, видно, желая в моих глазах осведомленной особой показаться, целый ворох сплетен на меня вывалил. От наших действий, оказывается, не одна вельможная голова с плеч слетела, — это я сейчас фигурально. Боярин Еськов, к примеру, в свое имение спешно отправился, отчего канцлер свое положение немало укрепил. Ой! Я же тебе про то дело подробно еще не писала! Обер-полицмейстер Петухов снял с себя должностные полномочия и уехал от позора с семейством, куда — никому не ведомо. Сашеньку пока держат в скорбном доме, после суда, скорее всего, ждет ее пожизненная каторга и полное лишение магических сил, как и возлюбленного ее, Дмитрия Уварова. Ты скажешь, что за злодеяния надо их казнить? Я тоже так считала, хоть и не кровожадна, но Зорин мне объяснил, что лишение магии для чародея — это хуже смерти. Ну, вот и все мои новости, маменька. В ближайшие вакации намереваюсь я к тебе приехать, соскучилась — мочи нет. Или, если будет твое желание, ты в столицу приезжай. Знаю, ты ответишь, что хозяйство твое требует ежечасного присутствия, но уж на пару неделек можно и отлучиться. Я свожу тебя на мороженое в наимоднейший ресторан, театр еще посетить можно и фильму посмотреть, а то мне здесь только обещают в фильмотеатр сопроводить, а с приглашениями не спешат. Засим прощаюсь. Твоя верная дочь, чиновник седьмого класса чародейского приказа надворный советник Евангелина Романовна Попович. P.S. Шеф говорит, что я единственный чиновник империи, которому удалось за неделю до следующего класса дослужиться. Говорит, что, если я собираюсь так же карьеру строить, быть мне рано или поздно первой женщиной-канцлером Берендийской империи. Шутит, конечно». Дождь сек воздух холодными плетями, Крестовский запрокинул голову, ловя ртом капли. — А сильный черт оказался. — Мамаев, подтянувшись на руках, вылез из стенного пролома. — Думал, он тебе голову откусит. — Да, пасть там была что надо! — Семен расхохотался. — Хорошо, ты его вовремя развеял вместе с пастью. Иван Иванович, появившись из пролома вслед за Эльдаром, пробасил: — Что-то часто нам навские мороки попадаться стали. Не к добру это. Семен покачал головой: — Они своих чуют, вот и шебуршат. Третьего дня навское посольство в Мокошь-град пожаловало. — Чего хотят? — Вот нам с тобой, Иван, они и должны об этом рассказывать, — раздраженно бросил Крестовский. — Отчитываться обязаны. — Что, Брют опять донимает? — встревоженно спросил Зорин, нисколько не обидевшись. — Что ему неймется? — Я не понимаю, что ему нужно, — бросил Семен. — Игрушки в дочки-матери, то есть, простите, в сынки-папашки надоели мне до черта. Он же мне так и не объяснил, за каким лешим пытался с рыжей куртизанкой в «Саду наслаждений» свести. — Это когда Геля андалузскую прелестницу изображала? — оживился Мамаев. — Наслышан, наслышан. — Что она тебе рассказала? — Не волнуйся, все, что утаила, я прекрасно себе вообразить смог, — Эльдар подмигнул. — Ну, не томи. До чего у вас дошло? — Что… она… тебе… — Это ревность. Спаси, Ванечка! — Мамаев отпрыгнул в шутливом испуге. — Да успокойся, Отелло, ничего она мне не говорила. Я андалузскую прелестницу допросил, Машеньку, пока мы с ней в госпитале здоровье поправляли. Кстати, милейшая барышня, жаль, что ее быстро куда-то перевели. А тебе, Семен, я бы посоветовал кота за хвост не тянуть, а ухаживать с усердием. Геля у нас существо трепетное, хотя и суфражистка, первый шаг она делать не будет. — Это точно, — поддержал друга Зорин. — Мы же видим все, Семушка, замечаем, какими вы взглядами обмениваетесь, как вас тянет друг к другу. — А еще, — Эльдар склонил голову к плечу, — когда нас в государевой канцелярии к награде представляли, кое-кто заметил, что кое-кто на нашу Гелюшку свой вельможный глаз положил. Причем первый кое-кто — это ваш покорный слуга, а второй — господин канцлер. — Мы так и будем под дождем беседовать? — неприятным голосом спросил Крестовский. — Так за чем у тебя дело стало? — участливо спросил Зорин, когда компания двинулась в сторону присутствия. Навский морок изволил расшалиться в подвалах доходного дома в двух кварталах от чародейского приказа. — Дело не во мне, — ответил Ивану Крестовский, — и даже не в ней, хотя некоторых ее реакций я ни понять, ни предсказать не в силах. Дело в Брюте. Он почему-то не желает рядом со мною спутницу видеть. Каждую нашу беседу он заканчивает увещеваниями, чтоб я на любовь размениваться не смел. Это ведь неспроста. А если он решит за Гелю приняться? Все помнят, что случилось с Евой стараниями его высокопревосходительства? — Не хотела бы оказаться под венцом с Головиным, а также в его постели, так и не оказалась бы, — сказал Мамаев. — Думаешь, господину канцлеру есть что предложить нашей суфражистке? Думаешь, она на какого-нибудь графа купится? — А если в этот раз Брют решится не подкупать, а силу вельможную задействует? Много ли надо провинциальной барышне без связей, без поддержки в верхах? — Во-первых, Геля не просто телефонная барышня в присутствии, а целый надворный советник. А во-вторых, — Мамаев говорил с непривычной для него серьезностью, — у нее есть мы и ты, Семен Аристархович. Так что приводи себя в порядок и зови свою зеленоглазую Попович на свидание. А то, знаешь ли, уведут. Может, про Брютовы взгляды мне и показалось, но вот Бесник, к примеру, увести ее не прочь. А уж когда фильму с ним представлять начнут… Мне даже страшно подумать, какой серьезности соперник у тебя появится. Крестовский улыбнулся и махнул рукой. До конца присутственного времени он вполне успевал и с первым, и со вторым пунктом мамаевского плана, а также оставалось время заказать для барышни изящный цветочный букет в лавке, мимо которой они как раз проходили. Юлий Францевич Брют тем временем вошел в полированные дубовые двери своих апартаментов, передал шляпу и трость ливрейному лакею, захватил с низкого столика прихожей стопочку личной корреспонденции и поднялся в спальню, по дороге успев скинуть сюртук на руки горничной. — Как прошел день, Ю-и-ли-ий? — Женщина, возлежавшая на шелковых простынях кровати, тянула гласные. — Все о Берендии думаешь? Не бережешь ты себя, Юлий Францевич, ох, не бережешь.