— Н-не знаю, право, — замялся я. — Не представляю — какие тут порядки? Конечно, организация эта строгая, официальная… — А и верно, — встрепенулся Ноздря. — Это ведь контора! — Он наморщился в сомнении. — А я, брат, не люблю в конторах ошиваться… Давай-ка мы лучше на улице подождем. — Он посмотрел на меня. — Ась? — Что ж, ладно, — отозвался я с видимым облегчением. — Побудьте где-нибудь поблизости. — Я указал на ближайший подъезд. — Ну, хотя бы вот здесь. В затишке. — Ты ведь недолго будешь? — поинтересовался, закуривая, Ноздря. — Да нет, — небрежно отмахнулся я. — Ну, познакомимся, конечно, обнюхаемся — для начала… Мне главное — выяснить, как там мои стихи. Может, их уже к печати готовят… Эх, братцы. — Я широко улыбнулся, не в силах сдержать распирающей меня радости. — Если это так, ох и гульнем же мы, ох и гульнем! — Само собой, — сказал Ноздря. — Дело святое. Тебе небось сразу же и гроши отвалят… — Вероятно, — сказал я, — вероятно. А почему бы и нет? Я, между прочим, был в ту пору настолько наивен, что даже не знал, как, собственно, платят поэтам. Как это вообще делается? Где и при каких обстоятельствах получают они гонорары? Весьма возможно, что так оно и происходит: автор является в писательскую свою контору — и с ходу получает пачку ассигнаций; легко и безболезненно набивает мошну… — Стало быть, мы ждем, — кинул Гога. И засеменил к подъезду. И уже оттуда, из полумрака, махнул мне рукой. — Иди, давай! Хватай фортуну за вымя! «Не хотите ли пососать?» «Красноярское отделение Союза писателей РСФСР», — как значилось на табличке, приколоченной к воротам дома, — помещалось во дворе, во внутреннем строении, на третьем этаже. Я взлетел по лестнице одним махом, как на крыльях. И вдруг на какое-то мгновение ослаб, заробел. Я и сам не понимал — чего я испугался? Но, честное слово, если бы на улице меня не ждали приятели, я бы тотчас сбежал, ретировался незаметно… Однако отступать было уже нельзя! И, весь напрягшись и задержав дыхание (как если бы я собрался нырять в ледяную воду), я приблизился к двери и постучал. На стук сейчас же отозвался высокий, резкий женский голос. «Войдите!» — прокричала женщина. Я толкнул дверь, вошел в просторную светлую комнату и увидел сидящего за столом человека в мышином костюмчике — пожилого, заметно лысеющего, с одутловатым, благообразным лицом. Никакой женщины здесь не было; голос принадлежал ему. И странным этим, тонким голосом он сказал, поигрывая карандашом: — Слушаю вас. — Здравствуйте. — Я перевел дух. Снял шапку, скомкал ее в руке. — Извините. Мне нужен Союз писателей… Это здесь? — Да, да, — подтвердил он. — У вас какое-нибудь дело? — Видите ли, — проговорил я нерешительно, — конкретного дела у меня, собственно говоря, нету… Просто — зашел… Хотел познакомиться… Ну и заодно выяснить: получили ли вы мои стихи? — Стихи? — Он поднял брови. — Вы поэт? — В общем, да, — ответил я. И потупился застенчиво. — В какой-то мере… — В какой же мере? — Ну, вообще. Пишу… Подвизаюсь, так сказать. — А, простите, — ваша фамилия? Я назвал себя. И посмотрел на него испытующе. К моему удивлению, никакой реакции не последовало; серенький этот человек держался невозмутимо, спокойно, чересчур спокойно! Лицо его выражало вежливую скуку — и только. Тогда я добавил медленно: — Стихи были посланы вам, примерно полгода тому назад. С севера — из Ермакова. — Ах, с севера, — протянул он, оживившись, — да, да, да. Из Ермакова? Припоминаю. Он указал полусогнутой ладонью на стул. — Садитесь, пожалуйста. — Да нет, — замялся я, — спасибо. Постою. — Садитесь, — сказал он настойчиво. И сощурился — собрал у глаз лучистые морщинки. — Или, может быть, вам уж так сидеть надоело, что и думать об этом тошно? Ничего, не стесняйтесь. Я все понимаю. И потом — когда я уселся: — В Ермакове, если я не ошибаюсь, находится управление 503-й стройки… — Ну, в Ермакове не только управление, — пожал я плечами, — не только. Поселок огромный, жителей много. К лагерной стройке имеют отношение далеко не все. — Но вы-то ведь имели? — Крошечные белесые глазки его уперлись в меня — обшарили с головы до ног и прикрылись бровями. — Были именно там, ведь так? Вот этого вопроса я боялся больше всего. Мне вовсе не хотелось представать перед писателями в качестве бывшего зэка. Черт возьми, — подумал я тоскливо, — неужто он все знает? Ах, как это некстати. Но откуда он мог узнать? Каким образом? Или просто — догадывается? Машинально — досадливым жестом — провел я ладонью по голове. И тотчас отдернул руку. Голова была колючая, коротко стриженная, типично арестантская; я совсем забыл об этом! Ну конечно, понял я, конечно. Любой дурак догадается. Из Ермакова, да еще с такой прической — кем же я могу быть?! После короткого молчания я сказал — с трудно сдерживаемым вздохом: — В общем, да. Как вы правильно подметили, я оттуда. Со стройки. Но теперь все кончено, я освобожден, начинаю новую жизнь и хочу всерьез заняться литературой. — Что ж, намерения ваши похвальны, — проговорил он рассеянно, вертя в пальцах карандаш, постукивая им о край стола. — Похвальны. Но это, так сказать, — в перспективе. А конкретно, что вы намерены делать? Чем заняться? Где жить? — Он подался ко мне — простер руку. — У вас, вероятно, имеется при себе какой-нибудь документ, справка об освобождении… Я почувствовал внезапное раздражение. И, глуша его, сдерживаясь, изобразил на лице своем небрежную светскую улыбочку: — Справочка имеется — как же иначе! Но вы… пардон… вы кем же тут работаете? — Ответственным секретарем отделения, — сказал он, озаряясь ответной улыбкой. — Мое имя — Сергей Сартаков! Я был искренне удивлен: писателей я представлял себе иначе! Творческая работа никак — в моем воображении — не сочеталась, не увязывалась с подобным обликом. — Сергей Сартаков, — пробормотал я, — ну, как же, как же! Знаю. Читал. Так вот вы какой… — Где же вы меня читали, — поинтересовался он, — там, на севере? — Там. — А где вы, кстати, были — на каком участке? — спросил он, выказывая пугающую осведомленность. — На 18-м километре, под Игаркой, в самом Ермакове? — Простертая его рука по-прежнему лежала на столе — ладонью вверх. И, задав этот вопрос, он сложил пальцы щепотью — пошевелил ими выразительно: — Все-таки позвольте взглянуть… Я извлек из кармана и протянул ему справку. Он прочитал ее внимательно. И потом — судя по пробежке глаз — еще раз. И, аккуратно сложив бумажку, вернул ее мне со словами: — Стало быть, место поселения у вас — в Хакасии… Так вот, мой вам совет: не задерживайтесь здесь, не болтайтесь попусту! Отбывайте в Абакан и устраивайтесь там где-нибудь. Человек вы молодой, энергичный, физически крепкий; трудности для вас нипочем. Если уж вы хотите начинать новую жизнь, так начинать ее надо по правилам, чтоб все было в порядке, в полном соответствии с законом! Работайте, становитесь на ноги. А литература от вас не уйдет. Она подождет — литература… Между прочим, в Абакане имеется областное книжное издательство, своя пресса, местное отделение ССП. Словом, все, что нужно для вас! Поработайте, обживитесь, а потом свяжитесь с тамошними товарищами — они, я полагаю, поддержат. В этот момент гулко хлопнула входная дверь. На пороге возникла рослая, румянолицая женщина в платке и плюшевой шубке. Сартаков сейчас же прервал монолог и поворотился к ней, поджимая губы. — Долгонько. — Он коротко глянул на ручные часы. — Долгонько… Уже четверть двенадцатого! Это что же — до сих пор совещание тянулось? — Да почти что так, — отозвалась женщина, — сами небось знаете, как бывает в редакциях! Я уж замаялась, ждавши. Ну а после, по пути, в магазин заглянула. Там тюль выбросили… — Но с главным-то все же поговорила? — Ага, — кивнула она, разматывая платок. — Он сказал, что материал еще в наборе; как только будут гранки — зайдет с ними сам. Голос у нее был низкий, густой, слегка отдающий в хрип и, в сущности, совсем не женский. И, прислушиваясь к их разговору, я подумал, что не худо было бы им поменяться друг с другом голосами; произошла, видимо, какая-то путаница, неувязка… — Значит, зайдет сам, — задумчиво протянул Сартаков. — Ладно. Он придвинул настольный блокнот, что-то чиркнул там карандашиком. И посмотрел на меня уже отчужденно, размышляя о чем-то дальнем, своем. Беседа закончилась; пора было прощаться. Поерзав на стуле, я сказал: — Как же, все-таки, обстоят дела с моими стихами? Вы получили их? — Что? — Он шевельнул бровями. — Стихи? Ах да… Стихи… Получил, да, да. Только вот не знаю, где они… Дело это давнее, а хлопот у меня — выше головы. — Но каково ваше мнение — вот, что мне интересно! Если вы, конечно, прочли их… — Я, видите ли, сам рукописи почти не читаю и авторов не консультирую, — пояснил он доверительно, — некогда. Для этого у нас имеются специально назначенные товарищи. — Он поморщился, потер пальцами лоб. — Кому-то я, по-моему, их давал… Но — кому? Он поискал глазами секретаршу (она копошилась в шкафу — перебирала объемистые газетные подшивки) и затем спросил высоким своим, жиденьким голосом: — Кому мы давали стихи Демина — не помнишь? Ну, те, что были присланы из поселка Ермаково — в прошлом году, кажется, весной? — А никому, — последовал быстрый ответ. — То есть как — никому? — Так… Вы же сами вложили их в папку для макулатуры. — Не может быть. — Он слегка смутился. — Какая-то ошибка получилась… Ну ладно. А папка эта где?