-Я скучала по тебе… -А меня по тебе ломало,- целует ее в лоб, вдыхает ее запах. Не может надышаться,- что ты хотела обсудить, Эли? Ты сказала мне, что звонила, чтобы обсудить… - Это касается Моники, Агилас. Я была в центре прикладного искусства. Мы разговаривали со специалистом об узорах и татуировках. Она подсказала мне любопытную вещь. По всей видимости, татуировка Моники родом из Нубии… Она могла быть связана с Мейзой? Может быть это она… -Исключено,- категорично заверил Агилас,- Мейза тут ни при чем, поверь мне… -Ты говоришь это, потому что она твоя жена?- в голосе Эли просквозила уязвленность и обида. Их было не скрыть. -Нет, малышка. Это не имеет никакого отношения к тому, кто она мне. Я просто точно знаю, что Мейза не стала бы причинять тебе вреда, и уж тем более угрожать твоей жизни... -Ты любишь ее?- дернулась, неудачно зацепив трубочку капельницы. Поморщилась. -Лежи спокойно, Эли,- накрыл ее руку своими,- той любви, которую ты подразумеваешь, между нами нет. -Если мужчина когда-то любил… -Элисса, между мной и Мейзой никогда не было любви. Наш брак с самого начала был тем, что называется по расчету. Скажем так, она помогла мне, а я помог ей. -В чем?- настаивала она на ответах,- исправь меня, если я ошибаюсь, но я вычитала об этом в СМИ. Она дала тебе стартовый капитал для развития бизнеса. Но ты, Агилас? Чем помог ей ты? Официальная версия- она любила тебя, ей достался красивый талантливый мужчина, но если любви не было, что тогда? Он глубоко вздохнул, погладив ее по лбу. Почему-то в этот момент в его глазах можно было считать горечь и даже сожаление. -Завтра я уезжаю в Таманрассет, Эли. Это место на юге страны. Не земли Кабилии, но там у меня крупные предприятия. Их нужно посетить. Ее сердце больно сжалось. Он снова уезжал. -И ты едешь со мной. Официально. Так что нужно успеть восстановить твои силы, девочка моя… Сегодня я переночую отдельно. -Нет,- тихо произнесла она,- еще одно правило, Агилас. Не нарушай его. Мы всегда спим вместе, если мы рядом… Он улыбнулся. -Я не смогу просто лежать рядом с тобой, сладкая… А ты слаба… - Так подпитай меня,- улыбнулась. Тень Мейзы отступила, заставив сердце забиться от более волнующих слов,- и что значит «официально». Агилас, ты ведь сам говорил, нам нужно быть осторожными… -Принцесса должна увидеть этот край. Когда приедем туда, сама поймешь, почему… У нас с тобой официально будут две параллельные программы. -А мы встретимся там? Он улыбнулся, оставив ее вопрос с очевидным ответом без внимания. -Капельница закончилась. Позову врача, чтобы сняла катетер. Как ты? -Готова к подзарядке,-соблазнительно облизнула губы и улыбнулась в ответ. Агилас вышел, чтобы позвать врача, а Эли бросила взгляд на тумбу, на которой лежал тот самый листок с нарисованной женщиной-гидом змеей на руке Моники. Внезапно память подкинула другую картину. Марокко, старая шаввафа и ее морщинистый рот. «Тьма и зло сгустятся над твоим домом. Змеи начнут свой сакральный танец, радуясь скорой победе. Маленькой девочке придется повзрослеть слишком рано…» Об этих ли змеях она говорила? Стоило ли искать смысла в словах сумасшедшей аферистки? Клубок загадок вокруг Элиссы разрастался, и она боялась упустить нечто важное, ослепленная солнцем их с Кабилом страсти друг к другу… Глава 10 Глава 10 Он все-таки провел эту ночь с ней. Обнимая, вдыхая нежный аромат ее волос, уткнувшись в затылок, сливая свое дыхание с ее дыханием, обнимая трепетный стан. И он не притронулся. По крайней мере, не в том смысле, какое вкладывают в это слово мужчины. Не поддался соблазну овладеть желанным телом, снова заклеймить, снова почувствовать себя его хозяином и рабом одновременно. Он делал это не потому, что осторожничал. Агилас верил Эли, когда она заверяла, что сама готова и горит, призывно и провокационно вжимая свою круглую попку в его пах. Он намеренно давал ей время восстановиться, потому что знал, что следующее их соитие, следующий секс будет уже диким, откровенным, надрывным. Таким, который запоминается бегущей лавой крови по венам, табунами мурашек по чувствительной коже, ошеломляющими вспышками памяти в голове- откровенными и сокровенными одновременно. Агилас еще не показывал ей всего спектра своего темперамента. Дал ей возможность к себе привыкнуть. Девочка ведь даже не представляла, какой дикой, сметающей все на своем пути энергетикой в постели он мог обладать. Женщины сходили с ума после ночи с ним. Другие мужчины меркли на фоне его пыла и мастерства. А они зализывали следы его необузданной страсти, чувствуя резь между ног- и все равно мечтали о том, чтобы встретиться снова, хоть раз снова почувствовать его власть над их телом. «Мой мальчик, заклинаю, ты станешь тем, кто будет выжигать в сердцах мужчин зависть, трепет и восторг, а в женщинах пробуждать дикий экстаз и вожделение, съедая их утробы кислотой… Ты отомстишь им за меня- и тем, и другим. И тем, кто уничтожал меня своей любовью и страстью, и тем, кто уничтожал за то, что меня любили и вожделели»… Его мать… Иногда ее образ вспоминался так отчетливо, иногда он был таким далеким, эфемерным, нереалистичным… Он как сегодня помнил ее нежную надушенную руку с красными ногтями, способную приласкать так, как никто другой. Иногда на этой руке были синяки- уродливые следы чьих-то пальцев, иногда острые царапины… Тогда, маленьким мальчиком, Агилас не понимал, почему его мать должна работать до поздней ночи, а потом спать до полудня. Другие мамы детей из его школы вставали с петухами и закрывали двери в свои дома на закате, а в его мирке все было иначе… Ему никогда не рассказывали про лампу Алладина и предприимчивого Ходжу Насреддина, его сказками были истории про прекрасный Лувр, сказочную реку Сену, страну вечной весны и любви- далекую Францию, откуда мама вынуждена была уехать, гонимая врагами, о которых не любила говорить. Судьба занесла ее в край вечной жары и мужского вожделения. Обнимая сына в их общей кровати, все еще источая запах парфюма и чужого праздника, она то пускалась в сладкие мечтания, то проклинала эту землю и искренне ее ненавидела, но не уезжала, каждый раз, рассуждая в пустоту, словно бы отвечая себе: «Ма шери (франц. дорогуша), разве где-то еще я смогу прокормить себя и сына? Эти нелепые танцы дают мне кров и хлеб»… Танцы. Агилас с детства видел странные наряды матери- набедренные повязки, украшенные тысячами бисеринок, яркие лифы, открывающие шикарную грудь. Тогда, в детстве, она казалась ему невероятно красивой в этом пошлом барахле. Степень его пошлости он поймет многим позже, когда суровая правда жизни обрушится на него взрослением и постижением психологии мужчины. Тогда же он поймет, почему у них худо-бедно всегда водились деньги, откуда она неизменно возвращалась каждый день за полночь, привозя заветренные, но изысканные деликатессы, почему-то имеющие запашок мужского парфюма. Он догадывался, что еда была собрана с чужих столов, но урчание в животе заставляло его отбросить лишние вопросы и с удовольствием уплетать немного покрывшуюся корочкой фуа-гра или зачерствевший французский сыр. «Вкус родины»… Так его мама называла эти блюда со сложными французскими названиями, а потом рассказывала о том, что наступит тот счастливый день, когда они поднакопять достаточно денег и триумфально вернутся в страну-мечту Францию… Возвращение на родину так и осталось одной из сказок в исполнении матери. Флора угасла, как ночной цветок, в честь которого была названа матерью француженкой, когда ей едва стукнуло тридцать два. Лихорадка денге. Семь дней метаний по постели с дикой температурой и в бреду- и ее прекрасное белое тело стало недвижимым. В предсмертной агонии, когда ее изможденные легкие втянули последние остатки воздуха, отмеренного ей провидением, она улыбнулась, протянула руки с почти облупившимся красным маникюром сыну, глубоко выдохнула и так и застыла. Так Агилас Бензема остался один на один в этом мире. Хотя нет, не так. Так родился Агилас Бензема. Он родился из милого десятилетнего мальчика, угловатого и стеснительного, но стойко переносящего обиды и задирки сверстников. «Французский ублюдок, сын иностранной шлюхи, твоя мамочка трясла передо мной своей круглой задницей»,- он яростно кидался на любого, кто смел открывать свой грязный рот на его мать, но они все равно открывали. Языки на Ближнем Востоке такие же острые и длинные, как металлические клинки. «Почему тебя зовут Агилас? Ты не достоин носить имя кабила…»- сколько раз люди усмехались над его красивым именем и французской фамилией. Да, тогда он был Бенуа, как его мать. И он совершенно не понимал, почему она не дала ему французское имя. «Я искренне ненавижу эту землю, мальчик мой, но я любила твоего отца. Он это лучшее, что сотворил Алжир. Он был настоящим мужчиной. И он бы ни за что не допустил, чтобы мы оказались там, где оказались… Это он хотел, чтобы тебя звали Агилас- мой гепард, мой хищник, самое быстрый во всем свете»… Своего отца Агилас знал только из рассказов матери, но и по ним представление о героическом папе-летчике было обрывочным. Он знал, что он был кабилом из Алжира, что они познакомились с его матерью в Париже, что он оттуда привез ее в Кабилию. Знал, что родственники мужа наотрез отказались принимать чужачку к себе, но мужчина ради любви пошел против всех… Пара жила в любви, ожидала ребенка, но военный летчик Зинеддин Бензема трагически разбился на своем самолете где-то над песками Сахары. Так гласила официальная «легенда» матери, поэтому Агилас с самого раннего детства возненавидел пустыню. Ведь это она забрала у него отца. Мама уклонялась от ответа всякий раз, когда мальчик спрашивал, почему же они не возвращаются во Францию. Так или иначе, она нашла свое пристанище здесь- каким-то образом начала исполнять восточные танцы в фешенебельных отелях и так неплохо зарабатывать. Поскольку Агилас родился после того, как умер его отец, его фамилию он не получил. Но как это часто бывает на Ближнем Востоке, судьба подбросила ему совсем неожиданный сюжет… Он помнил тот день. Как только в дверь их квартирки в центре Алжира вошли незнакомые люди, оттащившие его от окостеневшего трупа матери, он перестал существовать как Агилас Бенуа. В тот день родился Агилас Бензема… -Ты едешь с нами, мальчишка,- сказала строгая женщина в цветастом платье с белым платком на голове, завязанным бахромой наверх. Она смотрела в заплаканные глаза мальчика- и ее лицо было таким же неподвижным и каменным, как и у его матери на смертном одре. Только ее глаза были голубыми и лучезарными, а глаза этой незнакомки были такими же темными и жгучими, как его собственные… Женщина оказалась его родной теткой. Той, которую он никогда не знал. Той, кто по странному стечению обстоятельств и из-за похоти его отца к его матери оказалась его родственницей. Лалла Булбул забрала мальчишку только потому, что своих детей у нее не было, родители умерли, как и единственный брат. По местным меркам Лалла Булбул была важной дамой. Она работала за рубежом- в месте таинственном и пугающем, но известном своими золотыми богатствами. Булбул была главной по кухне в доме правителя одной из северных провинций Судана Бургана Галиона - а потому имела и комнату побольше, чем у другой прислуги, и неплохое жалование. Дом этой семьи был для нее всем. Не имеющая своей семьи, не знавшая любви к ребенку и мужчине, она всю себя отдавала этому дому. Дом отвечал ей взаимностью- хозяева относились к Булбул с уважением и даже тем, что отчасти напоминало любовь и привязанность. Наверное, именно поэтому она и осмелилась обратиться к своим работадателям с просьбой привезти ребенка с собой. «Летом он будет в горах Кабилии, я определю его в специальную школу-интернат, чтобы он изучал свои корни и язык, а если вы позволите, то зимы он будет проводить со мной здесь. Только если позволите, конечно…» Может быть, он станет ее лучом света в темном царстве… Так бастард ненавистной француженки, из-за которой семья Бензема лишилась своего главного светоча-сына, стал отдушиной для стареющей старой девы- кабилки. -Забудь эту нелепую французскую фамилию, Агилас. Теперь ты Бензема. Наш род пусть и не богат, но он никогда не пятнал себя позором. Лишь твой отец оставил шлейф в виде связи с этой неверной, но видит Всевышний, возможно, так было суждено, чтобы в моей жизни появился ты… Как же извилисты и непредсказуемы порой бывают пути мактуб (араб.- предначертано, судьба)… Булбул не была плохой женщиной. И она действительно полюбила мальчика. От нее он теперь узнал сказки Кабилии. Через нее познал ее вкусы, запахи, тайны, искренне полюбив. Он любил уезжать на родину отца- там он мысленно с ним разговаривал и как ему казалось, даже получал ответы на свои вопросы, заводил друзей, смотревших на него без космополитичного шовинистского алжирского презрения, возможно, потому что женщины в этих краях были свободнее и смелее- и позволяли себе любить и быть любимыми, в отличие от косных арабов в других частях страны. Агилас рос не по годам умным и шустрым мальчиком. «Ты истинный Кабил, мой Агилас. Прости меня за то, что так поздно к тебе пришла…» -часто плакала стареющая Булбул. Судьба тоже забрала ее раньше того, когда Агилас был к этому готов, пусть ему тогда было уже почти пятнадцать лет. Но провидение снова вывело его из мрака обстоятельств. Росший в известной суданской семье сметливый мальчик очень приглянулся хозяину дома. Тот видел в Агиласе качества и умения, коих не доставало в родном сыне- лентяе. А когда мальчик сам инициативно стал проявлять тягу помогать Бургану, тот решил помочь парню и поощрить его инициативу. Так Агилас начал учиться предпринимательской хватке, но и не только. «Только глупцы считают, что деньги не пахнут. Они пахнут, мальчик мой, пахнут твоим трудом. Пахнут тем делом, который ты делаешь, засучив рукава. Если у заработанных от твоего дела денег нет запаха, значит ты все делаешь неправильно и твои люди тебя обворовывают…» Агилас сам работал на шахтах, делил чудовищные условия жизни в серой жиже приисков вместе с золотодобытчиками, постигал основы и суть этой профессии. «И почему ты мне не сын? И почему ты кабил? Как жестока со мной судьба, показав так рядом человека, способного продолжить и приумножить мое дело»… Но рассуждения старика Бургана так и оставались рассуждениями, потому что никогда бастард из чужой земли, человек без имени и титула не смог бы встать у руля. Правда, судьба в жизни Агиласа успела сделать очередной резкий поворот… Глава 11 Глава 11 Выезд планировался на рассвете. Бензема лукавил, когда говорил, что ничего компрометирующего в их совместной поездке не будет. Желающие могли найти повод для пересудов и в меньшем. И все равно, он не мог оставлять ее здесь, скучать- одну. Не мог ехать без нее, не хотел снова томиться в ожидании их встречи. Элисса становилась необходима ему как воздух и свет. Он пока еще не знал, что с этим делать, впервые в жизни не мог найти компромисса и баланса. Всё пошло не так, как он планировал. Даже в тот день, когда они переступили черту и познали друг друга как мужчина и женщина, он еще не знал, что эмоции и чувства начнут управлять им, как мальчишкой, что он не сможет трезво и взвешенно контролировать свои поступки. И ситуация с обморком Эли это наглядно показала. Что подумала Эдме, когда вошла в комнату и увидела совершенно голую девушку в руках потерявшего от злости и страха ясность сознания Кабила? Да, он боялся. Боялся за эту девчонку так, как не боялся ни за кого. Боялся упустить что- то важное и потерять эту удивительную с ней связь, боялся, что она потеряет к нему интерес и прозреет относительно их мезальянса, боялся, что их хрупкий скрытый мирок треснет под гнетом внешних обстоятельств… Их будущее день ото дня становилось все более туманным и расплывчатым- и именно Агилас как взрослый, ответственный партнер должен был экстренно искать пути решения назревающей угрозы, но романтическая влюбленность и жаркая страсть одновременно ослепляли его, стоило только думать об Эли. Именно поэтому она сегодня и сейчас ехала с ним- именно поэтому он, наплевав на все меры предосторожности, вез ее с собой… Желание поймать ее первую реакцию, заглянуть в ее глаза, чтобы уловить неподдельные эмоции, когда она увидит Его пустыню… Да, у него тоже была своя пустыня, тоже было место, где он находил покой и глубину среди молчания песков. И пусть эти земли не были его по крови, здесь располагались нефте- и газоносные месторождения, принесшие ему богатство и силу. Было и много большее, связывающее его с этой пустыней- сокровенное, личное. У каждого великого человека в ментальном храме есть не только место сакральной силы, но и священной войны- его собственной войны с самим собой, со своими страхами, за лучшего себя. Ахаггар Таманрассета (прим.- географические названия южных районов Алжира) для него были воплощением этого самого места. Никому и никогда он не рассказывал об этом, а ей не просто хотел рассказать- он хотел, чтобы она почувствовала, хотел открыть ей там свое сердце. Они вылетели на вертолете на рассвете. Глаза Элиссы горели предвкушением и жаждой познания, а он снова поймал себя на мысли, что молодеет рядом с ней душой, впервые за долгое время снова воспринимает этот мир через призму романтизма и юношеского восторга. Циники бы сказали, что он восполнял и компенсировал- проживал моменты, которые украла у него трудная жизнь в свое время. В те годы, когда люди проживали самые яркие и непосредственные этапы своей жизни, он трудился и работал над тем, чтобы занять вершину пищевой цепочки. Взобравшись туда, понял, что мир изменился. Или он в нем изменился.