Глава 22 Дни тянулись безликой серой вереницей, и наступление Нового года Квирк едва заметил. Суровая больничная палата напоминала череп: высокий потолок цвета старой кости, пустая глазница окна, взирающая на зимний город. Фиби принесла ему маленькую пластмассовую елочку, украшенную миниатюрными игрушками. Одинокий кусок праздника, яркая елочка стояла в оконном проеме, чуть наклонившись к стеклу, и с каждым днем бесконечно долгой недели между Рождеством и Новым годом казалась все нелепее. Навестил его и Барни Бойл. Смущенный, потеющий — «Боже, Квирк, я ненавижу больницы!» — он принес две мини-бутылки виски и целую охапку книг. Разумеется, Барни спросил, что случилось, и Квирк ответил то же, что другим — он упал с лестницы на Маунт-стрит и скатился в заброшенный подвал. Барни не поверил, но ни брата Эмби Торми, ни отстающего в развитии Галлахера не упомянул: он умел держать язык за зубами. В новогоднюю ночь служащие университетской клиники устроили вечеринку на одном из верхних этажей. Медсестра, разносившая лекарства, была явно навеселе. В полночь Квирк услышал, как в честь наступления Нового года бьют колокола, прижался щекой к подушке и постарался не очень себя жалеть. Билли Клинч, маленький агрессивный терьер с рыжими волосами, накануне заглянул к нему и не без удовольствия объявил, что нога полностью не восстановится — «Еще бы, коленная чашечка на куски раскололась!» — и отныне Квирк пойдет по жизни, прихрамывая. «Радостную» новость Квирк воспринял спокойно. Снова и снова он прокручивал в голове минуты, да, не часы, а минуты, проведенные в сыром подвале. За считаные минуты произошло нечто важное — Квирк усвоил урок, но не тот, который по чьему-то наущению преподали тощий Панч и толстяк Джуди (там все было очевидно), а другой, куда проще и одновременно сложнее. Бандиты напоминали рубщиков мяса, разделывающих большую тушу, или кочегаров — они срывали на «работе» злость, пыхтели, обливались потом, порой мешали друг другу, мечтая поскорее разделаться с заданием. Квирк думал, что умрет, и, к своему удивлению, почти не боялся. Инцидент в подвале получился грязным, грубым и совершенно заурядным. Теперь Квирк не сомневался: именно такой будет настоящая смерть. В секционном зале трупы казались ему останками жертвоприношения, побочным продуктом страшного ритуала, окровавленной оболочкой, которую оставила улетевшая в иной мир душа. Теперь он не сможет смотреть на трупы через такую мрачную призму. За несколько минут смерть потеряла свое очарование и стала частью (пусть даже последней) повседневной жизни. Каждый день затуманенные лекарствами мысли крутились вокруг одного вопроса — кто натравил на него Джуди и Панча? Квирк задавал его себе, понимая, что ответа нет и не будет. Кандидатура Мэла исключалась: невозможно представить его в темной подворотне Стоуни-Баттер, дающим указания Панчу и Джуди, однако другие варианты пугали еще сильнее. Квирк старательно воскрешал в памяти лицо, в ту ночь злорадно взиравшее на него сверху вниз. Вот черты лица изменились — или это он их менял? — и вскоре овальное, совсем не похожее на луну лицо Мэла превратилось в другое, грубое, квадратное. Костиган? Да, он самый. Но кто скрывался за его спиной? Кто отдавал ему приказы? Первого января Квирка навестила Фиби. Порывистый ветер не швырял, а плевал в окно моросящим дождем, дым, едва вылетая из труб, тут же рассеивался. Фиби явилась в черном берете, сдвинутом набок и черном же пальто с меховым воротником. Она словно похудела с прошлого раза, когда у Квирка хватило сил ее рассмотреть, побледнела, от холода крылья носа порозовели. Были и другие, менее заметные изменения — Фиби стала настороженнее и сдержаннее, чем прежде. Внезапную суровость (если то впрямь была суровость) — суставы блестели, тонкие косточки едва не прорывали полупрозрачную кожу — Квирк списал на расставание с Конором Каррингтоном. Разумеется, девушка злилась, что проиграла войну за личную свободу, которую с таким пылом вела. Да, причина крылась не в расставании, а в проигрыше: Фиби явно коробило, что кто-то ее победил. Взрослое пальто Фиби и дорогой, лихо сдвинутый на бок французский берет, выбивали Квирка из колеи. Милая девочка неожиданно превратилась в женщину. Фиби заявила, что о поездке в Америку говорить не желает. Когда Квирк ненароком упомянул Бостон, девушка скривилась и с равнодушной безысходностью пожала плечами. — Они хотят от меня избавиться, — процедила она. — Хотят отдохнуть от моего обвиняющего взгляда, который сейчас, как им кажется, повсюду их преследует. А меня это больше не волнует. — Что именно не волнует? Фиби снова пожала плечами, скользнула сердитым взглядом по елочке на подоконнике, повернулась к Квирку и с тщательно просчитанным лукавством предложила: — Поехали со мной! Квирк заметил, что разбитое колено в гипсовой повязке стало настоящим будильником. В самые тревожные или ответственные моменты, которые он, одурманенный лекарствами, мог бы запросто пропустить, ногу пронзала резкая боль, как от щипка добродушного садиста-дядюшки: вроде игра, а синяки остаются. Фиби приняла его сдавленный сгон за снисходительный, означающий «нет» смешок, хмуро посмотрела в окно, потом в свою маленькую черную сумочку — «Все женщины заглядывают в сумочки одинаково», — подумал Квирк — достала изящный серебряный портсигар и такую же зажигалку. Ну вот, в полку курильщиков прибыло! Квирк благоразумно воздержался от комментариев, а Фиби ловко открыла портсигар большим и средним пальцем. Сигареты, тонкие и толстые, лежали внахлестку, как овальные органные трубы. — «Пассинг Клауде»! — взяв одну, изумился Квирк. — Вот так вкус! Фиби протянула ему зажигалку. Квирк подался вперед, одеяло откинулось, и он вдруг почувствовал свой новый запах, сырой, теплый, несвежий — эдакий больничный амбре. — Думаю, нам обоим нужно выпить! — с фальшивой веселостью объявила Фиби, крутя сигарету с таким же фальшивым равнодушием. — Пара джинов с тоником будут очень кстати. — Как дела дома? — Какие дела дома? — На миг утонченная молодая женщина превратилась в дерзкую капризную девчонку. Фиби вздохнула, сунула мизинец в рот и стала кусать ноготь. — Ужасно, — секунду спустя прошелестела она. — Они почти не разговаривают. — Почему? Фиби вытащила мизинец изо рта, глубоко затянулась и зло посмотрела на Квирка: — Откуда мне знать? Я же ребенок, детям ничего знать не полагается. — А ты сама с ними разговариваешь? — спросил Квирк. Фиби насупилась и взглянула себе на ноги. — Вдруг им нужна твоя помощь? Последний вопрос Фиби проигнорировала. — Хочу уехать! Хочу оказаться за тридевять земель отсюда. Ах, Квирк, дома так ужасно! — зачастила она. — Кажется, они друг друга ненавидят. Они, как звери, как запертые в одной клетке звери! Сил нет терпеть, мне нужно уехать! — Поток слов иссяк. В окне мелькнула чья-то тень, вероятно, птицы. Фиби потупилась и стала наблюдать за Квирком из-под опущенных ресниц, определяя, проникся ли он ее горестями и поможет ли воплотить план в жизнь. Фиби — девушка бесхитростная, Квирк читал ее как книгу. — Когда улетаешь в Бостон? Фиби сжала колени и вздрогнула: у нее явно сдавали нервы. — Не скоро, еще через несколько недель. Сейчас там погода плохая. — Да, в это время года там пурга. — Пурга, — повторила Фиби. Квирк зажмурился, и перед его мысленным взором предстали Сара и Делия в зимних сапогах и русских меховых шапках. Взявшись за руки, они идут к нему под ледяной сечкой. Невероятно, но при этом светит солнце, вокруг переливается тысяча маленьких радуг. Носы у девушек порозовевшие, как сейчас у Фиби, зубы сверкают. Никогда прежде Квирк не видел таких ровных белых зубов, они представлялись воплощением всего, что ожидает его в этом мире достатка и беспечности. Он с девушками и Мэлом гулял в Коммон-парке. Вокруг с серебристым звоном падали крошечные льдинки. В каком году это было? В 1933? Тяжелые времена отступали в прошлое, страшные вести из Европы еще казались пустыми сплетнями. Их сердца переполняла невинность, вера в себя и прекрасное будущее. Квирк устало разлепил веки. «Вот Оно, прекрасное будущее, которого мы так ждали!» Мрачная Фиби ссутулилась, скрестила ноги и левой рукой подперла подбородок. Кончик ее сигареты покраснел от помады, вдоль лица вился сизый дымок. Девушка легонько сжала портсигар. — Симпатичный, — проговорил Квирк. — Что, портсигар? — Девушка машинально взглянула на серебряную безделушку. — Это он подарил. Возлюбленный, с которым меня разлучили, — добавила она клоунским басом, выжала из себя невеселый смешок и раздавила бычок в жестяной тарелочке-пепельнице. — Я пойду. — Уже? Фиби на него даже не взглянула. Интересно, за чем она пришла? Не просто же так? В любом случае «того самого» она не получила, хотя, возможно, сама не знала, чего хочет. За окном сгущались сумерки. — Подумай об этом, — посоветовала Фиби. — Ну, о том, чтобы поехать со мной в Бостон. — На этом она ушла, оставив лишь сизое облачко дыма, свой пахнущий табаком призрак. Квирк смотрел, как снежные хлопья танцуют за окном и исчезают в темноте. За чем же все-таки приходила Фиби, и что он не сумел ей дать? А что он вообще дал ей и другим людям? Квирк заерзал на кровати. Загипсованная нога тянула, как капризный, несговорчивый ребенок. Ревизию и подсчеты он начал невольно, а результаты привели его в шок. Взять хотя бы несчастного Барни Бойла, разочарованного жизнью, мечтающего утонуть на дне бутылки, разве он пытался помочь ему, подбодрить или успокоить? Молодой Каррингтон боялся, что Мэл Гриффин и старший судья погубят его карьеру. Зачем он издевался над ним, зачем выставил трусом и идиотом в глазах Фиби? Зачем пошел к судье и очернил Мэла в его глазах? Мэла, который и так с детства разочаровывал отца? Мэла, который сидел с матерью на кухне, в то время как он, кукушонок Квирк, грелся у камина в кабинете судьи и сосал ириски из бумажного пакета, специально для него припрятанные Гарретом в ящике стола… А чем он отблагодарил бабушку Гриффин? Она сочинила сказку о слабом здоровье Мэлэки в надежде обеспечить сыну если не любовь отца, то хоть немного его внимания. А Сара, нежными чувствами которой он играл, как забавной игрушкой? Невероятно красивая, невероятно несчастная в браке Сара… А Мэл, угодивший в бог знает какое болото проблем и страданий. А Долли Моран, убитая из-за дневника Кристин Фоллс, и ее малютка, погибшие и почти забытые? Всех их он презирал, игнорировал, недооценивал, даже предавал. А сам Квирк, точнее его отрицательная ипостась? Квирк, который вечерами убегает в «Макгонагл», чтобы попить виски и посмеяться над некрологами в «Ивнинг мейл» — чем он лучше тощего любителя скачек и мастурбации или пьяного поэта, топящего неудачи в спиртном? Нога у него в гипсе, а душа в плотном коконе эгоизма и равнодушия. За темным окном зловещей луной возникло до боли знакомое лицо, блеснули очки в роговой оправе и покрытые налетом зубы. Лицо заклятого врага… Квирк чувствовал: теперь его никаким ластиком не стереть. Глава 23 Обманщик-февраль поманил теплом, и, наконец получив свободу, Квирк отправился гулять вдоль канала под неяркими лучами зимнего солнца. В день прогулки рыжая медсестра Филомена — ее лицо он первым увидел сквозь туман наркоза и послеоперационной слабости — подарила ему трость из терновника, принадлежавшую ее покойному отцу. «Негодник был под стать вам». С этой крепкой помощницей Квирк побрел по бечевнику от моста Хьюбенд к Бэгтот-стрит, потом обратно, чувствуя себя стариком. Сжимающие трость пальцы побелели, от натуги Квирк даже нижнюю губу закусил. Шаг, еще шаг — на каждом боль заставляла по-детски хныкать и ругаться. Трость оказалась не единственным подарком зеленоглазой Филомены. За день до выписки Квирка она дежурила в ночную смену, шмыгнула к нему в палату, подперла дверную ручку стулом и с невероятной скоростью скинула форму — словно специально для таких целей пуговицы были спереди. Под формой скрывался бледно-розовый комплект с бюстгальтером на косточках. От игривой улыбки под подбородком у Филомены появились складки, а в воспаленном воображении Квирка затеплились мысли о складках, которые чуть ниже. — Мистер Квирк, вы страшный человек! Смотрите, что вы со мной делаете! Филомена — девушка крупная, с сильными ногами и широкой спиной, но к его загипсованной ноге приспособилась с трогательной изобретательностью. Пояс и чулки она не сняла и эдакой рыжеволосой Годивой[24] уселась на Квирка верхом. Туго натянутый нейлон терся о бока Квирка. Филомена умирала от восторга: большой сильный мужчина попал в плен ее ритмично работающих бедер. «Давно же я не был с женщиной», — подумал Квирк и услышал смех Филомены. Ему тоже хотелось засмеяться, но удерживала не столько боль в колене, сколько недавно обострившееся дурное предчувствие. На следующий день Филомена встретила его со страдальческим лицом (Квирк понимал, этот спектакль исключительно для него) и заявила: она, мол, уверена, за воротами клиники он мигом ее забудет. Она проводила его до двери и, придерживая за локоть, позволяла «ненароком» касаться своей груди. Чисто из вежливости Квирк попросил ее адрес, но Филомена сказала, что живет в общежитии, а по выходным ездит домой, в глухую деревню на юге страны. Квирк невольно вспомнил других деревенских девушек — медсестру Бренду Раттледж и, менее охотно, Кристин Фоллс. Образ бедной Кристин неуклонно стирался из памяти: каждый новый день уничтожал малый кусочек того малого, что он о ней знал. — К тому же дома у меня парень, — вздохнула Филомена и хриплым шепотом добавила: — хотя до вас ему, как до луны. Дату выписки Квирк никому не сообщил. Разве хочется ему увидеть у больничных ворот Сару, улыбающуюся храброй улыбкой боевой подруги; или внезапно посуровевшую Фиби, или, боже упаси, Мэла, как ярмом задавленного грузом тайных проблем. Внезапно душу захлестнула волна гнева, который последние несколько недель дремал, а тут вдруг расправил крылья. Опираясь на тросгь отца Филомены, Квирк брел вдоль канала под неожиданно ярким солнцем, заставившим глупых камышниц начать брачные игры, придумывал разнообразные планы мщения и удивлялся изощренности своей фантазии. В мельчайших, почти садистских подробностях он представлял, как разыщет Джуди и Панча, по одному столкнет в тот самый подвал на Маунт-сгрит и будет бить, пока их мышцы не порвутся, кости не расколются, а из ртов и ушей не потечет кровь. Он предвкушал, как снимет с Костигана очки, сорвет значок трезвенника с лацкана пиджака и вонзит сперва в правый глаз, потом в левый. Глаза, как упругое желе, острие войдет легко, а Костиган завопит от боли. Потом он разберется с другими, которых не знал, не видел и лишь чувствовал за спинами Джуди и Панча, Мэла и Костигана. Да, безликих Рыцарей Святого Патрика пора вытащить на свет божий и заколоть их собственными копьями. Теперь Квирк не сомневался: все, что случилось с ним, Кристин Фоллс и Долли Моран, касается не только Мэла и его бедной, трагически погибшей служанки — тут целая сеть, огромная, на целый город, а то и больше, и он в нее угодил. Откладывать планы в долгий ящик Квирк не любил и вскоре после выписки на такси приехал к прачечной Пресвятой Богоматери. Гипс еще не сняли, но разве это помеха? Начинался холодный сырой день, солнце, пробивавшееся сквозь утреннюю дымку, казалось белым. Была суббота, запертая дверь погруженной в тишину прачечной напоминала закрытый рот. Квирк шагнул было к парадному крыльцу, собираясь позвонить и ждать, пока не откроют, но в последний момент обогнул здание, толком не представляя, что найдет с заднего фасада. Нашел он коренастую девушку с копной рыжих волос, которая в прошлый раз чуть не задавила его тяжелой корзиной с бельем. Сегодня она выливала в канаву мыльную воду из лохани. Она изменилась, хотя в чем именно дело, Квирк не понимал: серый халат тот же, ботинки те же. Толстые лодыжки отекли, туго натянутая кожа лоснилась. Как же ее зовут? Она отшатнулась от Квирка, склонила голову набок и заслонила грудь пустой лоханью. На невыразительном лице выделялись зеленые глаза, такие же прозрачные, как у медсестры Филомены. Квирк растерялся — что сказать, о чем спрашивать? Целую минуту оба молча буравили друг друга недоуменными взглядами. — Как вас зовут? — наконец спросил Квирк. — Мэйзи, — чуть ли не с вызовом ответила девушка, но быстро смягчилась. — Я тебя помню, ты к нам как-то приходил. — Она взглянула на трость и покрытое синяками лицо Квирка. — Где это тебя так угораздило? — Просто упал. — Ты спрашивал сестру Доминику о той Моран. О той Моран… Внутри Квирка что-то перевернулось, словно он стоял на палубе попавшего в шторм корабля. — Да, — осторожно проговорил он, — о Долли Моран. Вы ее знали? — И старая карга сказала, что никогда о ней не слышала! — девушка усмехнулась — сморщила аккуратный нос пуговкой и оскалилась. — Вот так дела, Моран ведь раз в две недели являлась сюда за младенцами. Квирк поглубже вдохнул и достал сигареты. Мэй-зи впилась в них голодным взглядом. — Дай одну! Сигарету она держала неловко, щепотью, и когда Квирк щелкнул зажигалкой, наклонилась к огню. — Так Долли Моран являлась сюда за младенцами? — осторожно уточнил Квирк. В утреннем тумане дым сигарет казался темносиним. — Ага, чтобы потом отправить в Америку. — Девушка помрачнела: — Только моего они не получат! Так вот что в ней изменилось — живот вырос! — А когда у вас срок? — спросил Квирк. Девушка снова сморщила нос и по-заячьи подняла верхнюю губу. — Какой срок? — Ну, когда малыш родится? — А-а… — Девушка пожала плечами и потупилась. — Скоро. — Потом она заглянула ему прямо в лицо, бледно-зеленые глаза вспыхнули. — Тебе-то что?