— У тебя-то как? — улыбнулся кто-то из ребят. — Бьен? — Са ва бьен, — улыбнулся в ответ и Сева. Он вообще почти постоянно улыбался, будто наплевав на несчастья, свалившиеся на его семью. Так Сева стал Савой. Саве не было семнадцати, когда судьба сделала крутой поворот, хотя, казалось, что круче уже не бывает. Была середина семидесятых, и страна еще не знала, сколько стоит доллар, и жила спокойно. Однако доллары как элемент бытия существовали и перемещались по Советскому Союзу. Однажды Саву отозвал в сторонку один из парней их компании — Левый. Звали его так потому, что был он левшой, а это в драке давало большие преимущества. Но, с другой стороны, Левый был глуп, но понимал это и чаще просто молчал. На этот раз он, отведя Саву в сторонку, изложил свою проблему. Суть ее была в том, что вчера Левый и еще два парня, которых он впервые видел, спокойно пили портвейн в одном из двориков возле платформы электрички, когда вдруг ни с того ни с сего к ним привязался какой-то мужик. — Главное, мы его не трогали совсем, — жаловался на мужика Левый. — Просто выпивали, базарили, а он вдруг как мент на нас попер. Мол, сквернословите при детях, при женщинах! А те будто никогда матерков не слышали, — искренне хохотнул Левый. — Ага, — кивнул Сава, поощряя рассказчика. — Ну, короче, достал он нас. Правда, я сидел, а парни ему морду пощупали, — как бы оправдываясь, поведал Левый. — А ты просто в стороне сидел? — уточнил Сава. — Ну да! — почти радостно подтвердил Левый. — В первый раз. — Ну а когда был второй раз? — обреченно спросил Сава. Он был убежден, что Левый ввязался в историю с милицией, и уже думал, как бы помочь этому парню туповатому, но «своему». Но Левый удивил: — Да, он сам попер. Ему вломили, а он через пару минут снова начал тут маячить, — пояснял Левый, и в его словах сквозили обида и непонимание. — Ну, видит же, что нас трое, а прет. В общем, дурак дураком. — Ну а милиция что? — решил поторопить рассказчика Сава. — Милиция? — удивился Левый. — При чем тут милиция? Милиции не было. — Ага, — скрыл удивление Сава. — Ну а дело-то в чем тогда? — А вот. — Левый вытащил из кармана несколько зеленых бумажек, в которых Сава сразу же узнал доллары, которые в кругу его прежних одноклассников и друзей не были редкостью. — Я потом огляделся, когда парни его увели, а там лежат эти… Он не знал, как обозвать сомнительные бумажки. — Они еще были в такую… трубочку свернуты, — пояснил он дополнительно. Долларов было много, это Сава понял сразу. И обладание ими в одно и то же время и приятно, и опасно. Приятно потому, что есть они не у всех и выделяют из массы тех, кто ими обладает. А опасно по той же причине. И если с этими долларами заловят, то мало не покажется. Уж кто-кто, а Сава это знал точно. В первые секунды он не хотел даже брать доллары в руки, но потом сам себе сказал, что проблему это не решит. Если Левый начнет рассказывать о долларах всем подряд, то рано или поздно наткнется на ненужных слушателей, а последствия Саве и придумывать не надо было. «Значит, — решил он, — надо Левого как-то притормозить». План созрел моментально, и он сказал: — Это американские доллары, Левый. И Левый побледнел: — Точно американские? Значит, тоже понимает, чем это пахнет, подбодрил себя Сава. — Их нужно продать как можно скорее, — заключил он осмотр денег. — Как можно скорее, потому что… — Да я и сам понимаю, — подхватил Левый. — Скажут, что шпион. — Ну! — поддержал Сава идею идиотскую, но такую важную в представлениях приятеля. — Тут лучше не светиться. Он помолчал несколько минут, а Левый уважительно и осторожно молчал, не мешая и не отвлекая. Потом спросил, заранее зная ответ: — Ты их кому хотел продать? — Да я-то кому продам? — снова испугался Левый. — Почему тебя и спросил, что сам и не знаю, как быть! Я-то подумал, может, у тебя в Москве есть кто на такие дела? На «такие» дела было несколько человек, но сейчас, почти сразу после суда над отцом, обращаться к ним было рискованно. Лишь после долгих размышлений Сава подумал, что он все-таки знает двух человек, к которым можно обратиться относительно спокойно. Он все продумал и следующим утром на электричке отправился в Москву. Ехал без денег: мало ли что. Деньги с опаской взял обратно Левый, который за ночь должен был найти человека, который рано утром отправится с деньгами в столицу и там, в условном месте, передаст их Саве. Получив пакетик с двумя стодолларовыми бумажками, Сава сказал ничего не знающему курьеру: — Запомни сам и Левому передай: ни ты, ни он ничего не знаете. Ты мне ничего не передавал, ничего не вез, понял? Дождавшись кивка, сказал: — Ты вообще в Москву в кино приехал. Сава огляделся, выбрал самую большую афишу: — Сейчас мотоцикл свой оставь где-нибудь, садись в метро и езжай на Арбат в «Художественный», там югославский детектив идет. Скажешь, что из-за него приехал, а меня случайно встретил. Он внимательно посмотрел на ничего не понимающего парня и спросил: — Ты все запомнил? И — главное, мы с тобой встретились случайно. Ты меня спросил, как на Арбат проехать, а я сказал, что лучше на метро. Всё, езжай! — скомандовал Сава. Он никому не смог бы потом объяснить, почему так сделал, но, когда его через пару часов взяли с инвалютой в сумме двухсот долларов Соединенных Штатов Америки, рассказывал одну и ту же историю: доллары он купил у какого-то пьяного мужика, который жаловался, что его подло обманули, заставив обменять родную русскую бутылку водки на эти паршивые бумажки. На вопросы о курьере сначала вовсе удивленно уточнял, кто это такой? Потом «вспомнил» и рассказал о югославском детективе, который подмосковный придурок захотел посмотреть. На другие вопросы о мотоциклисте отвечал просто: ничего не знаю больше. Мотоциклиста тронули только раз и, услышав его рассказ о том, что в «югославском кино» по экрану бегала совсем голая баба, больше не вызывали. Ну, ясно, какой интерес у парня в шестнадцать лет. Саве же не поверили, едва подняли дело отца. Версия была простая: отец где-то припрятал доллары «на черный день», а сынок их решил в дело пустить. Доставленный из колонии отец был ни сном ни духом, как говорится, поэтому был ошарашен и орал, как сумасшедший, а потом просто потерял сознание. Придя в себя, обнял сына, заплакал, стал умолять раскаяться и все рассказать, но Сава стоял на своем, не отрицая, что был «умысел на извлечение нетрудовых». Ему, конечно, не поверили, но отца от этой истории «отцепили», просто вернув на продолжение отсидки. А Сава отправился по приговору на три года. Там ему и восемнадцать исполнилось. Со всеми вытекающими. До этого он никогда не встречался с настоящими уголовниками и не знал их законов, но, оказавшись в колонии для малолетних, с самого первого шага вел себя так, будто в милиции собрались все его враги. Во взрослую колонию он пришел уже известным человеком, живущим «по понятиям» и ни перед чем не останавливающимся, когда речь идет о том, чтобы наказать тех, кто понятия не принимает. В общем, когда встал вопрос: можно ли Саву считать «вором в законе», голосов «против» почти не было. Однако истинная звезда Савы вознеслась, когда стали расти как грибы после дождя кооперативы горбачевских времен, а вслед за ними стали появляться совсем новые «пацаны», которые ни «понятий», ни «воров в законе» не признавали. Налетали и глушили, будто в «войнушку» играли, только настоящими стволами. Вот тогда Сава и стал отрабатывать первые схемы, где экономический интерес одних смыкался с желанием других жить. Просто жить. Охранять этих «барыг», если уж все называть своими именами, было и трудно, и бесполезно, и Сава создал сеть осведомителей, которые заранее извещали о планах «накрыть» того или иного «кооператора». Однако для него эта «защита» была только видимостью, за которой начинал исполняться план по созданию «серьезного» бизнеса. Надо признать, что в этом смысле Сава и Чубайс были очень близки, хотя ни разу не виделись, а Чубайс о Саве и вовсе не знал. В довольно скором времени Сава понял, что прежние времена минули в прошлое, и о них надо просто забыть. Именно тогда произошел случай, который познакомил его с Вороновым. 13 Домой они вернулись около полуночи такие уставшие, что у Ирмы даже не было сил ужинать Воронова. Ушла спать, схватив со стола помидор. Алексей же, напротив, попросил покормить его плотно, от души, и ел с видимым удовольствием, то и дело хваля Нателлу, которая на лесть никак не реагировала, но бутылку самогонки на стол поставила, сказав «кедровая».