— Прежде чем уйти, дай-ка я еще раз полюбуюсь рублем Константина, — попросил Барабанов. — Может, не стоит? — возразил Андрей. — Ни к чему это сейчас. — Нет, ты уж уважь... — настаивал Барабанов. Андрей нехотя подошел к тумбочке, открыл дверцу, вынул коробочку, в которой хранилась монета, и раскрыл ее. Коробочка была пуста. На этот раз события разворачивались для Марии Семеновны не совсем обычно, хотя она, завидев старенький «Запорожец», рванулась ему навстречу, угрожающе размахивая руками. До сих пор никто из шоферов не обращал на нее внимания и, невзирая на ее угрозы, они проезжали мимо, а то еще и обругивали старуху. Правда, Мария Семеновна в долгу не оставалась. Но силы были явно неравными: машины продолжали проезжать между домами, хотя Мария Семеновна бдительно несла свою добровольную вахту. Да и что могла она сделать, если проезд между домами сокращал дорогу и позволял миновать светофор. Пытаясь сейчас преградить «Запорожцу» путь, она готова было обругать водителя нелестными словами, но машина вдруг остановилась. Из нее вышел Соснин и направился навстречу Марии Семеновне. — Здравствуйте. — Лицо Соснина выражало кротость и смирение, что совершенно обескуражило Марию Семеновну. — Судя по вашим выразительным жестам, — он кивнул на палку, которую старушка продолжала сжимать в руке как боевое оружие, — здесь проезд запрещен. Прошу меня простить, но я не видел знака. — Сколько твердила я участковому про знак, а он все свое: не положено, не положено. — А я, мамаша, сам из милиции. С вашего позволения, переговорю с участковым, думаю, что сумею помочь общественности, — весело предложил Соснин. — Да какая я общественность, — засмущалась Мария Семеновна. — Просто не могу безобразия видеть. Дети малые тут играют, а они, ироды, ездют и ездют. Сладу с ними никакого. Соседи и то удивляются: чевой-то, Семеновна, тебе больше всех надо, сидишь тут денно и нощно. Николай понял: ему повезло. Семеновна может оказаться неплохим источником информации. Он любил беседовать с такими старушками — они всё видят, всё знают и неплохо разбираются в людях. Их характеристики точны, ибо являются сплавом многолетнего жизненного опыта и природного умения аналитически мыслить. — Давайте знакомиться, — предложил Николай и протянул руку, — майор милиции Соснин. — Караулова я, Мария Семеновна. — Очень приятно, Мария Семеновна. Если не возражаете, присядем. — Поддерживая под локоть старушку, Николай довел ее до скамейки перед домом. Они сели. — Об чем разговор у нас будет? — поинтересовалась Мария Семеновна, дружелюбно глядя на Соснина, покоренная его обходительностью. — О Зарецких, — коротко ответил Соснин. — Схоронили мы Александра Васильевича, — тяжело вздохнула Караулова, — царствие ему небесное, хороший человек был, душевный. Всегда, бывало, поинтересуется, как живу. — Она опять вздохнула. — А внук его? — Андрюша-то? Да что про него сказать. Одно слово — хлипкий. Тяжко ему одному придется, ох тяжко... — Почему так? — прервал ее причитания Соснин. — Да ведь он совсем не приспособленный, все дед делал. Пусть земля ему будет пухом. — Мария Семеновна, как вы думаете, что у них с Олегом Охотниковым произошло? Вы знаете Олега? — Как не знать. Знаю. Вот в том доме живет. — Она показала на третий дом справа. — Олег — он другой. Самостоятельный. С Андрюшкой дружба у них была. — Андрей побил его сильно. Слышали? — Андрей? — старушка рассмеялась. — Слыхать слыхала. Только враки это. Не бил он его, да и не мог. Побил! — усмехнулась она, настолько нелепой показалась ей эта мысль. — Олег, по крайней мере, заявляет... — Слыхала, слыхала, милок, — перебила Караулова, — дескать, Андрей избил. Но только я тебе скажу: не было такого. С обиды, видать, Олег на Андрея наговорил. — На что обида? — Вот чего не знаю, сказать не могу. А что обида есть — это точно. По-иному никак не получается... — Такой вывод был для нее настолько очевидным, что не нуждался в объяснении. Николай понял, что об отношениях Андрея с Олегом, пожалуй, у нее больше ничего не узнаешь, и решил выяснить, не известно ли ей что-нибудь о «заочниках». — Мария Семеновна, вы в прошлую субботу под вечер тоже здесь отдыхали? — Николай показал на скамейку, где они сидели. — Какой уж тут отдых! Ишь чего сказал: отдых. В субботу машины здесь покою не дают. — Караулова невольно поморщилась. — Понимаю, понимаю, — поспешил с ответом Николай, боясь, что старушка опять начнет сетовать на свою нелегкую борьбу с автотранспортом. — Я спросить хотел: не замечали вы в тот вечер посторонних людей, входивших в подъезд к Зарецким? Старушка молча шевелила губами, словно про себя перебирала события прошлой субботы. Вдруг на мгновение она замерла и, сразу оживившись, сказала: — Как же, часов около восьми вечера двое парней ходили тут. Не наши они, своих я всех знаю, а этих впервой увидела. Ходют они, значит, так медленно, будто что-то высматривают. Потом в подъезд, где Зарецкие, зашли. Минут пятнадцать или чуть поболее прошло, смотрю — выходют. И тот, что пониже, в руках музыку несет. — Магнитофон? — уточнил Соснин. — Он самый. Сейчас молодежь вся с ящиками такими гуляет, да еще на всю громкоту включает. — У этих тоже было включено? — Нет, просто нес. А тут как раз Андрюша им навстречу. В руках бутылка, в гастроном бегал. Они прямо лоб в лоб с ним. И Андрюша, — она заговорщически понизила голос, — шмыг от них за угол. Вроде как испугался. Ребята, значит, эти на него никакого внимания — и пошли себе. Дошли, стало быть, до семнадцатого дому, — Мария Семеновна показала пальцем, — им навстречу мужчина какой-то, из себя видный. Как поравнялись, он повернулся и рядом с ними пошел, за дом зашли, и боле я их не видела. — Ну, а Андрей? — Как отошли они, он — юрк к себе в подъезд. Вот и всё. Соснин тепло поблагодарил старушку и еще раз пообещал переговорить с участковым. Не разворачивая машину, он выехал задним ходом, чтобы не проезжать между домами. «Кто ж он такой — этот незнакомец, повстречавшийся «заочникам», — размышлял Николай по дороге в Управление. — Интересная получается ситуация: если записи ребята взяли для него, то следует выяснить, зачем они ему и при чем здесь тогда Охотникова? Самое главное, что ее не вызовешь и не спросишь: «Вы, гражданка Охотникова, «заочников» знаете?» Пока я-то и сам их не знаю. В лобовую атаку здесь не пойдешь, нужны обходные маневры. Какие? Надо думать... думать. Почему Андрей вел себя так? Узнал ребят? Или магнитофон? Может, и то и другое? Отчего испугался? Арслану он сказал, что никого не встретил». Нина подошла к окну, открыла створку. Не оборачиваясь, неожиданно спросила: — Андрюша, может ты женишься на мне? Андрей встал с дивана, посмотрел на нее, попытался улыбнуться, но улыбка получилась жалкая. — Зачем ты так, этим не шутят... — Я и не шучу, — сказала Нина, повернувшись к нему. — Тебя удивляет, почему я сама говорю об этом? Могу объяснить. Ты совсем не приспособлен к жизни в одиночку. Всегда тебя опекал Александр Васильевич... — Она помолчала, потом заключила: — Кроме меня, у тебя никого нет. ...Их отношения складывались непросто. Андрея всегда пугала ее решительность. В свою очередь, Нину крайне раздражала его несамостоятельность, несмелость. Если они вечером гуляли и им навстречу шла шумная компания, Андрей весь сжимался от напряжения, старался увести ее в сторону, опасаясь «контактов». Однажды она прямо спросила: — Интересно, как бы ты поступил, если бы ко мне пристали какие-нибудь ребята? — Ты ждешь от меня рыцарских подвигов? — попытался отшутиться Андрей. — И все же — как? — настойчиво повторила она вопрос. Андрей замялся и путано стал объяснять, что все зависит от конкретных обстоятельств. — Наверняка, ты предоставишь выпутываться мне самой, а сам в кусты, — насмешливо прервала его Нина. — Твой вывод беспочвен, — обиделся Андрей. — Ты же сам знаешь — все было бы именно так, — печально проговорила Нина. — Не сердись, но ты ужасный трус. — Прости, но ты подменяешь понятия. Осторожность, осмотрительность отождествляешь с трусостью. Да, я осторожен, не лезу на рожон, всему должен сопутствовать голос разума, а не чувства. — Весьма слабое утешение, — возразила Нина. — Не забывай: твой разум подчинен прежде всего чувствам, — она подчеркнула слово «твой», — а среди них, к сожалению, на первом месте оказывается страх. — Не страх, а осторожность, — стоял на своем Андрей. И тут, как ему показалось, его осенило: этот пример подтвердит его правоту. — Скажи, пожалуйста, — предвкушая поражение Нины, начал он, — как ты оценишь такую ситуацию: перед нами фронтовик, чей ратный путь отмечен многими боевыми наградами. Полагаю, его трусом не назовешь? — Не зная, к чему клонит Андрей, Нина лишь кивнула в ответ. — Почему же этот храбрец робеет перед начальством, почему у него не хватает духу подчас прямо и открыто сказать о тех или иных безобразиях, мешающих ему и нам всем? Надеюсь, ты не станешь отрицать, что именно так бывает? Так почему же? Может быть, из-за трусости? Нет! И еще раз — нет! Он просто осторожный. — Андрей победоносно посмотрел на Нину. — Да-а, — разочарованно протянула Нина. — Ты просто поразил меня. Это ведь ежу понятно: человек неоднозначен. Или для тебя существуют только два цвета — черный и белый? Храбрый — стало быть, белый, трус — значит, черный. Так, что ли? A где же многообразие оттенков? Нет, это ты придумал, чтобы позлить меня, и сам не веришь в сказанное. — Я просто высказал свою точку зрения, — холодно ответил Андрей, и в голосе его звучала обида. — А вообще-то, я чувствую, что сейчас начнутся оскорбления, поэтому — до свидания. — Запомни, Андрей: тебе не удастся всю жизнь проосторожничать. Трусость опасна не только своим настоящим, но и будущим. Рано или поздно трус начинает тяготиться своим положением, и тогда он опасен, от него можно ожидать всего, даже преступления. — Последние слова Нина сказала уже вслед уходящему Андрею. ...После этого случая казалось, они расстанутся навсегда, но через некоторое время они помирились. Инициатива исходила от Нины. Не раз упрекала она себя в том, что, видя недостатки Андрея, расстаться с ним не могла. Андрей был твердо убежден: Нина помогает ему снять закомплексованность. С нею он чувствовал себя уверенно, легко и раскованно, но не считал себя достойным ее. Поэтому предложение Нины сейчас ошеломило его, он принял его за шутку. Только после того как Нина сказала, что и у нее кроме него никого нет, Андрей поверил. Потом он клял себя за проявленную слабость. Впрочем, слабость ли это? Ведь он любил ее, несмотря на то, что разум нашептывал: нельзя связывать жизнь с нечестным человеком. Да, он почему-то был уверен: монету взяла она. Когда? До прихода грабителей? Вряд ли. А вот после ограбления — скорее всего: ведь спишут всё на них. Какой изощренный ум! Она наверняка продала монету Носову, сама же рассказывала о его интересе к рублевику. Андрей вспомнил, каким неподдельным интересом загорелись ее глаза, когда он показал ей монету. Нет, не интерес — это была плохо замаскированная алчность, возможность погасить эту странную и нелепую недостачу. Один за другим Андрей вспоминал известные ему факты. Почему она не хочет рассказать, как ей удалось покрыть недостачу? Почему стремится всякий раз, когда он пытается подвести ее к этой теме, односложно отговориться: «К чему ворошить прошлое?» Так вот чего стоит ее философия храбрости духа! Все эти дни он гнал от себя мысль о ее причастности к исчезновению монеты. Как страус прячет голову в песок в минуту опасности, так и его любовь не хотела, не желала видеть то, что было на поверхности. Не в силах ни развеять подозрение, ни подавить чувство к Нине, он все более сближался с ней, искал в общении с девушкой лекарство от нее самой. — Барабанов Владимир Константинович, — представился вошедший, тяжело дыша. — Быстро поднялся по лестнице — и вот результат. Расплата за лишний вес, — объяснил он, пытаясь восстановить равномерность дыхания. Туйчиев жестом предложил посетителю сесть и, внимательно рассматривая его, сказал: