Глава IX Репортер и полицейский Втроем мы двинулись к флигелю. В сотне метров от здания репортер остановил нас и, указав на купу деревьев справа, сказал: – Вот откуда вышел убийца, когда тайком пробирался во флигель. И так как между огромными дубами были и другие похожие на эту купы деревьев, я спросил, почему убийца выбрал именно эту, а не какую-нибудь иную. Рультабий обратил наше внимание на тропинку, проходившую мимо этих деревьев, которая вела прямо к двери флигеля: – Как видите, тропинка усыпана гравием. Злодей неизбежно должен был пройти здесь, потому что на мягкой земле его следов, ведущих во флигель, не обнаружено. А ведь у этого человека нет крыльев. Он, конечно, шел, но ступал по гравию, на котором не остается следов от ботинок. Впрочем, этот гравий топтало множество ног, ведь тропинка ведет напрямик от флигеля к замку. Ну а заросли эти состоят из деревьев, покрытых зеленью даже в холодное время года, – видите, тут лавр и бересклет, – и потому убийца мог спокойно укрыться среди них, дожидаясь подходящего момента, чтобы пробраться во флигель. Спрятавшись здесь, преступник наверняка видел, как вышли господин и мадемуазель Станжерсоны, а затем и папаша Жак. Гравий на дорожке, идущей от вестибюля, доходит почти до окна. Следы человека, которые мы только что видели, петляют параллельно стене – я их уже заметил раньше; они свидетельствуют о том, что ему надо было сделать всего-то два шага, чтобы очутиться у окна прихожей, оставленного открытым папашей Жаком. И там ему ничего не стоило подтянуться на руках и оказаться в прихожей. – В конце концов, это вполне допустимо! – заметил я. – «В конце концов, в конце концов»! Почему это в конце концов? – вскипел вдруг Рультабий, охваченный праведным гневом, который я нечаянно спровоцировал. – Почему вы так говорите – «В конце концов, это вполне допустимо»? Я умолял его не сердиться, но он уже вышел из себя и ничего не желал слушать, заявив, что обожает благоразумных и вечно во всем сомневающихся людей (вроде меня, конечно), которые исподволь, с подходцем приступают к рассмотрению простейших проблем, никогда не решаясь твердо сказать «да» или «нет», так что в конечном счете все их рассуждения приводят к довольно плачевному результату, причем добиться его было бы несложно и в том случае, если бы природа забыла наделить их черепную коробку хоть малой толикой серого вещества. Я даже несколько обиделся, тогда мой юный друг взял меня под руку и примирительно сказал, что имел в виду вовсе не меня и что не следует забывать о том исключительном уважении, которое он ко мне питает. – Но согласитесь, – продолжал он, – это же граничит с преступлением – не рассуждать логично, наверняка, когда есть такая возможность! Если я в своих умозаключениях не буду опираться на гравий, мне останется уповать на воздушный шар! А наука управляемого воздухоплавания, мой дорогой, еще недостаточно развита, чтобы я включил в игру своего воображения убийцу, который падает с неба! Поэтому не стоит говорить, что та или иная вещь возможна или допустима, когда попросту немыслимо, чтобы дело обстояло иначе. Итак, теперь мы знаем, каким образом человек пролез в окно, знаем мы также и то, в какой именно момент он вошел. Он совершил это во время прогулки господина Станжерсона с дочерью, между пятью и шестью часами. Факт присутствия в лаборатории горничной, только что закончившей уборку Желтой комнаты, в момент возвращения профессора с дочерью в половине второго позволяет нам утверждать, что в это самое время убийцы в комнате под кроватью еще не было, если, конечно, исключить версию соучастия горничной. Что вы на это скажете, господин Робер Дарзак? Господин Дарзак покачал головой, заявив, что он абсолютно уверен в горничной мадемуазель Станжерсон, что это очень честная и очень преданная служанка. – Да и потом, в пять часов господин Станжерсон входил в комнату за шляпой дочери! – добавил он. – Это и впрямь немаловажный факт, – подтвердил Рультабий. – Убийца, следовательно, влез через окно в тот момент, о котором вы говорите, – заметил я. – Допустим. Почему же в таком случае он закрыл окно, ведь это неизбежно должно было привлечь внимание тех, кто оставил его открытым? – Вполне вероятно, что окно закрыли не сразу, – ответил юный репортер. – И если убийца действительно закрыл окно, то закрыл он его из-за петли, которую делает тропинка, посыпанная гравием, в двадцати пяти метрах от флигеля, а еще из-за трех дубов, растущих в этом месте. – Что вы хотите этим сказать? – спросил господин Робер Дарзак, не отстававший от нас ни на шаг и жадно внимавший Рультабию. – Я объясню вам это позже, сударь, когда придет время, но, думается, это самое важное из того, что я сказал до сих пор по поводу этого дела, если, конечно, моя гипотеза подтвердится. – А какова ваша гипотеза? – Вы никогда о ней не узнаете, если она не подтвердится. Видите ли, дело слишком серьезно, чтобы я мог разбрасываться своими догадками. – Но у вас есть хоть какое-то предположение? Кто, по-вашему, мог покушаться на жизнь мадемуазель Станжерсон? – Нет, сударь, кто убийца, я не знаю, но не сомневайтесь, господин Робер Дарзак, я это непременно выясню. Тут я заметил, что господин Робер Дарзак разволновался, мне даже показалось, что ему не понравилось утверждение Рультабия. Но почему тогда, если он действительно боялся, что убийцу найдут (мысленно спрашивал я самого себя), почему же он все-таки помогал репортеру искать его? У моего юного друга, похоже, сложилось точно такое же впечатление, ибо он вдруг спросил: – Надеюсь, вы не против того, чтобы я нашел убийцу, господин Робер Дарзак? Это, случаем, не вызовет вашего неудовольствия? – Ах что вы! Я готов убить его собственными руками! – воскликнул жених мадемуазель Станжерсон с поразившей меня горячностью. – Я верю вам! – очень серьезно произнес Рультабий. – Но вы не ответили на мой вопрос. Тут как раз мы подошли к той купе деревьев, о которой репортер только что говорил нам. Я заглянул туда и показал ему совершенно очевидные следы пребывания человека, который здесь прятался. Рультабий снова оказался прав. – Ну конечно же! – воскликнул он. – Ну конечно, мы имеем дело с человеком во плоти, таким же, как и мы с вами, поэтому все образуется! Вымолвив это, он попросил у меня бумажный след, который отдал мне на хранение, и приложил его к очень четкому отпечатку ступни под деревьями. Затем распрямился со словами: – Вот черт! – Что такое? – насторожился я. Я думал, что теперь он отправится изучать следы бегства убийцы, идущие от окна прихожей, но он потащил нас далеко влево, заявив, что нечего понапрасну соваться в такую грязищу, что теперь он и так знает весь путь, проделанный убийцей. – Он дошел до конца стены в пятидесяти метрах отсюда, а потом перепрыгнул через ограду и ров вон там, напротив маленькой тропинки, ведущей к пруду. Это самая короткая дорога, по которой можно выйти из парка и очутиться на берегу пруда. – А почему вы думаете, что он пошел именно к пруду? – Да потому что Фредерик Ларсан так и кружит по берегу с самого утра. Должно быть, он нашел там любопытные следы. Через несколько минут мы уже подходили к пруду. Это было небольшое водное пространство, вернее, заросшее по краям камышом болотце, на поверхности которого еще плавало несколько жалких, безжизненных листьев кувшинок. Вероятно, великий Фред и видел, как мы приближаемся, однако, судя по всему, мы его мало занимали, ибо, не обратив на нас ни малейшего внимания, он продолжал шевелить концом своей трости что-то, чего мы не могли разглядеть. – Смотрите-ка, – указал Рультабий, – а вот снова следы бегства убийцы; здесь они огибают пруд, потом возвращаются и наконец исчезают возле самого пруда, как раз перед тропкой, ведущей к большой дороге на Эпине. Ну а дальше – Париж… – С чего вы так решили? – прервал я его. – Ведь следов убийцы нет больше на тропинке. – Почему я так решил? А вот взгляните-ка сюда! Это те самые следы, которые я так ждал! – воскликнул он, указывая на вполне отчетливые отпечатки элегантных ботинок. Затем Рультабий обратился к Фредерику Ларсану: – Господин Фред, эти «элегантные» следы остались на дороге с тех самых пор, как совершено преступление? – Да, молодой человек, да, причем их тщательно исследовали, – ответил Фред, не поднимая головы. – Вот видите, тут есть следы, которые ведут сюда, и есть другие, которые идут отсюда… – Значит, у этого человека был велосипед! – оживился репортер. Рассмотрев след от велосипеда, который шел рядом с отпечатками элегантных ботинок на пути туда и обратно, я счел возможным вмешаться. – Велосипед объясняет исчезновение следов, оставленных грубыми башмаками убийцы, – заметил я. – Убийца в грубых башмаках сел на велосипед… Его сообщник, человек в элегантных ботинках, поджидал его на берегу пруда с велосипедом. А нельзя предположить, что убийца действовал, следуя указаниям человека в элегантных ботинках? – Нет! Нет! – возразил Рультабий со странной улыбкой. – С самого начала я ждал этих следов. И вот они наконец! Это и есть следы убийцы, и я их вам не отдам! – А как же быть с теми, другими, от грубых башмаков? – Это тоже следы убийцы. – Так, значит, их было двое? – Нет! Был только один человек, и у него не имелось сообщников… – Молодец! Молодец! – крикнул со своего места Фредерик Ларсан. – Смотрите сами, – продолжал юный репортер, показывая на землю, истоптанную грубыми каблуками. – Человек сел здесь и снял башмаки, которые надел, чтобы обмануть правосудие, затем, взяв их, конечно, с собой, он встал уже в своих собственных ботинках и преспокойно добрался пешком до большой дороги, ведя за собой велосипед. Он не мог рискнуть прокатиться на нем по такой скверной тропинке. Впрочем, об этом свидетельствует неглубокий и не очень определенный след от велосипеда, оставленный на тропинке. Если бы на этом велосипеде сидел человек, колеса глубоко вошли бы в мягкую землю… Нет-нет, здесь был только один человек: убийца. И он шел пешком! – Браво! Браво! – снова похвалил великий Фред. И вдруг, неожиданно подойдя к нам, он остановился перед господином Робером Дарзаком и сказал: – Если бы у нас был сейчас велосипед, мы могли бы наглядно доказать справедливость рассуждений этого молодого человека, господин Робер Дарзак… Не скажете ли вы, есть ли в замке велосипед? – Нет, – ответил Дарзак, – велосипеда нет, свой я отвез в Париж четыре дня назад, когда приезжал в замок в последний раз перед покушением. – Жаль! – проронил Фред весьма холодным тоном. Затем, повернувшись к Рультабию, произнес: – Если и дальше так будет продолжаться, вы увидите, что мы с вами придем к одному и тому же заключению. Имеется ли у вас соображение относительно того, каким образом убийца вышел из Желтой комнаты? – Да, – молвил мой друг, – такое соображение есть… – У меня тоже, – продолжал Фред, – должно быть, точно такое же, как у вас. В этом деле все довольно однозначно. Я жду прибытия моего шефа, чтобы поговорить со следователем. – Вот как! Начальник полиции собирается приехать? – Да, во второй половине дня, для проведения в лаборатории в присутствии судебного следователя очных ставок всех тех, кто так или иначе сыграл или мог сыграть какую-то роль в этой трагедии. Это будет крайне интересно. Жаль, что вы не сможете туда попасть. – Я попаду, – заверил его Рультабий. – В самом деле… вы меня поражаете, молодой человек! – заявил полицейский не без яду. – Из вас со временем вышел бы превосходный сыщик, если бы, конечно, вы следовали определенному методу, а не доверяли бы в такой степени своей интуиции и не подчинялись велению вот этих своих шишечек на лбу. Поверьте, я уже не раз замечал, господин Рультабий: вы слишком много рассуждаете… Вы недостаточно полагаетесь на собственные наблюдения… Что вы, например, можете сказать об окровавленном платке и о красной руке на стене? Вы ведь видели красную руку на стене, а я видел только платок… Ответьте… – Гм! – молвил несколько озадаченный Рультабий. – Убийца был ранен мадемуазель Станжерсон в руку выстрелом из револьвера! – Ах, какое грубое, интуитивное заявление! Берегитесь, у вас, на мой взгляд, прямолинейная логика, господин Рультабий, и она может вас подвести, если вы будете так грубо с ней обращаться. Есть множество обстоятельств, при которых следует относиться к ней с осторожностью, подбираться, так сказать, к ней исподволь… Господин Рультабий, вы, конечно, правы, когда говорите о револьвере мадемуазель Станжерсон. Пострадавшая, несомненно, стреляла. Однако вы неправы, когда беретесь утверждать, что она ранила убийцу в руку… – Я в этом уверен! – воскликнул Рультабий. Фред невозмутимо продолжал: – Недостаток наблюдательности! Недостаток наблюдательности! Исследование носового платка, бесчисленные круглые ярко-красные пятнышки – капли крови, которые я обнаружил, идя по следу, – а я установил, что они падали именно в тот момент, когда нога убийцы касалась земли, – все это, бесспорно, свидетельствует о том, что преступник вовсе не был ранен. У него шла носом кровь, господин Рультабий! Великий Фред говорил вполне веско. Я невольно ахнул. Репортер, не мигая, глядел на Фреда, а тот с величайшей серьезностью взирал на репортера. И тут Фред вывел заключение: – Человек, у которого шла носом кровь, вытирал ее рукой и своим платком, затем вытер руку о стену. Это очень важная деталь, – добавил он, – ибо в таком случае убийце, чтобы считаться убийцей, вовсе не обязательно быть раненным в руку!