В рассказе сказано, как министр юстиции Щегловитов реагировал на рапорт Аркадия Францевича и насколько он был недоволен тем, что рапорт напечатали. Ознакомившись с расследованием Аркадия Францевича, Щегловитов пришел в ярость и обещал немедленное увольнение со всех должностей Аркадия Кошко. Но история, напротив, оказалась для прадеда удачной — спустя несколько месяцев Аркадия Францевича назначили начальником уголовного розыска всей Российской империи. Царь слово сдержал. О непосредственной роли царя в этом деле до сих пор не знают. И под влиянием советской историографии даже пишут иногда, что сам Николай II вел антисемитскую кампанию. Что касается завершения «дела Бейлиса», то все дальнейшие факты опровергают данное утверждение: Бейлису удалось уехать из России и дожить до 40-х годов в Америке именно благодаря вмешательству царя и честному расследованию обстоятельств совершенного преступления Аркадием Францевичем Кошко. Еще одна загадка остается: «Куда делся рапорт Аркадия Францевича, о котором он пишет?» Щегловитов конечно же уничтожил один экземпляр. Но царю, несомненно, был передан еще один. Большевики очень многое из царского архива опубликовали. Почему этот рапорт не напечатали?! Не нашли?! Не посчитали публикацию выгодной с политической точки зрения?! Остаются возможность и надежда отыскать этот архивный документ. — Поделитесь, пожалуйста, впечатлениями о Вашей первой поездке в Советскую Россию… Что из рассказов бабушки Ольги Ивановны, из воспоминаний Ивана Францевича и Аркадия Францевича Вам показалось неизменным, несмотря на иное время, идеологию, политический строй? Какой была встреча с Ольгой Ивановной после Вашего возвращения из СССР? О чем вы говорили?.. Я летел в Россию с двойственными чувствами. Что не очень удивительно для человека, у которого двойственная личность с детства: русский для французов и — это только потом стало очевидно — француз для русских. Я летел на историческую родину. В «свою» страну, в которой я «жил» с рождения, ни разу в ней не побывав. Ехал, обладая наследием моих бабушек и дедов, которых выгнали, для которых создали ужасные условия изгнания и которые всегда мечтали о возвращении… Наконец, это было в 1972 году, по стипендии министерства я поехал в СССР. Раньше мне в советской визе отказывали… С другой стороны, я был 20-летним французским студентом в эпоху полного разгара левых идей, с надеждой на «истинный социализм», который во Франции выплеснулся в молодежном движении 68-го года. Конечно, я не испытывал иллюзий о политическом строе в России — мы знали, что революция была предана и тоталитаризм господствовал в стране. Но надежда на лучшее все-таки должна была быть. И Советский Союз одним своим существованием ослаблял капитализм… Когда самолет (мы в эмиграции говорили «аэроплан») пошел на посадку в Шереметьево, я плакал. То, на что надеялся, не соответствовало действительности. Русские оказались не теми, что в Париже. Грубые, резкие, невежливые (дверь отпускали вам в лицо в метро) и часто жестокие друг с другом. Мы также не могли оценить из Франции, до какой степени Россия пострадала от войны. Ну а с социализмом еще хуже, тогда как у нас это было все-таки что-то серьезное, в центре споров и разговоров о будущем, в центре сражений с властью, ради защиты прав на забастовки и свободы слова (сам Жан Поль Сартр вступился за левую газету, которую хотели запретить). А здесь, в России, если заговорили о социализме, то такой разговор мог завести только иностранец, потому что всем другим было совершенно «до лампочки». Большинство думали: «Странно, что такой на первый взгляд порядочный молодой человек может говорить столько глупостей». Больше всего раздражало, что правде о капстранах, рассказанной советскими СМИ, не верили. Не верили, потому что об этом говорила «пропаганда». Одним словом, это была даже не преданная революция, а какая-то комедия и постоянное ханжество общества. Результат был таков: политики Запада и СССР довольно хорошо дополняли друг друга. Советский Союз объявлял, что у него сильная держава, отличная армия. В Союзе никто этому не верил. На Западе пропаганда наша подхватывала это и еще больше приписывала военной силы СССР. Это оправдывало расходы военно-промышленного комплекса. И тогда и в СССР в это верили, коль говорили на Западе! «Мы, значит, все-таки сильные», — думали русские и власть как-никак терпели. Она, в конце концов, особенно работать не заставляла. Несмотря на дефицит, многое гарантировала, и если о социализме не говорить, то весело и пьяно жить можно было. Кое-что и «выбрасывали» — пардон, «давали», — иногда даже грейпфруты были, которые не умели есть…. Эти разговоры и размышления мы вели с философом Александром Александровичем Зиновьевым, с которым я дружил. Для него тогда, когда он опубликовал «Зияющие высоты» (книга написана в жанре социологической повести, в иронической форме описывает жизнь в Советском Союзе), «подлинный социализм» казался карикатурой. Для нас, напротив, эта карикатура ничего общего с социализмом не могла иметь. В конце концов я уезжал уже серьезно обрусевшим, потому что с течением времени удалось почувствовать Россию в ее разнообразии. Я не возненавидел этих «грубиянов», как та часть русской интеллигенции, которая во все эпохи, из-за непонятного комплекса перед Западом, презирала свой же народ и этим создавала одну из трагедий русской судьбы. И не испытал разочарование, которое испытывали некоторые мои товарищи перед полным отсутствием социализма и даже социалистической мысли. Конечно, эта первая поездка меня приблизила к предкам. Я понял, о чем они говорили, что чувствовали, вспоминали, ощущали, когда говорили о России. И они теперь знали, что я все понимаю наконец. Я и мои сверстники всегда удивлялись и даже были раздражены тем, что бабушки и дедушки при случайной встрече с русскими во Франции первым делом спрашивали, откуда они. Нам это было непонятно, ибо, когда француз за границей встречает француза, он не спрашивает тотчас же, откуда родом собеседник. Француз есть француз. Может быть, успех якобинства, последствия революции и правления Наполеона. А в России все не так. Петербург — это Вам не Одесса и не Иркутск… После моей поездки я тоже стал спрашивать русских, откуда они. В заключение нашего интервью расскажу историю из жизни моей бабушки, Ольги Ивановны Кошко, чьи воспоминания публикуются впервые в этой книге. Как Вы уже знаете из воспоминаний, бабушке удалось сохранить фамилию и продолжить род Кошко благодаря тому, что она вышла замуж за своего двоюродного брата Ивана и вскоре родила дочь Ольгу и сына Бориса (моего отца)… Когда Ольга Ивановна еще работала в замке Абондан, она однажды была на службе в храме Александра Невского в Париже. После литургии в левой стороне церкви, перед крестом и свечником за упокой, служат панихиды. «Не знаю почему, — говорила бабушка, — я в этот раз пошла к людям, которые стояли за священником. Это была панихида на девятый день по некоему Владимиру». Бабушка осталась до конца, хотя никого не знала. После «Вечной памяти» она подошла к высокому пожилому мужчине. По всей видимости, бывшему офицеру. «Скажите, а по ком была панихида?» — спросила она. Услышав фамилию усопшего, она покраснела и почувствовала слабость в ногах. Владимир был жених ее, с которым она обручилась до его отъезда на фронты Первой мировой войны. Ольга вернула ему кольцо и икону после встречи с Иваном. «А Вы кто?» — спросил ее бывший офицер и явно близкий друг покойного Владимира. Бабушка запуталась… Не смогла ясно ответить от эмоций и стыда. «Вы Оля!» — сказал офицер. «Да, — призналась Ольга Ивановна, — а скажите, он был женат?» — «Нет, никогда не женился», — четко и резко ответил офицер с полувековым упреком. * * * Символично, что завершаем интервью, а вместе с тем и заканчиваем книгу, темой любви. Сейчас время страшных юбилеев — столетие Революции 1917 года, век назад началась Гражданская война, одним из результатов которой стал Великий русский исход. Именно сейчас я хочу пожелать примирения… Это самое важное для страны и мира. Примирение с собственным историческим опытом через осмысление и возможное прощение. Объединение страны, а не разрушение ее через ненависть, вражду, нетерпимость. Белогвардейский офицер Сергей Бехтеев, вынужденный покинуть Россию в 1920 году и проживший остаток жизни во Франции, написал в октябре 1917 года стихотворение, которое незадолго до расстрела переписала в тетрадь одна из великих княжон: Пошли нам, Господи, терпенье, В годину буйных, мрачных дней Сносить народное гоненье И пытки наших палачей. Дай крепость нам, о Боже правый, Злодейства ближнего прощать И крест тяжелый и кровавый С Твоею кротостью встречать. И в дни мятежного волненья, Когда ограбят нас враги, Терпеть позор и униженья, Христос, Спаситель, помоги! Владыка мира, Бог вселенной! Благослови молитвой нас И дай покой душе смиренной В невыносимый, смертный час… И у преддверия могилы Вдохни в уста Твоих рабов Нечеловеческие силы Молится кротко за врагов! Полагаю, в этой «Молитве» заключены слова тех, кто, претерпев до конца, спасся… * * * notes Примечания 1 О причинах участия в документальном расследовании «дела Бейлиса» Аркадия Францевича Кошко читайте в главе «Послесловие» (интервью с Дмитрием де Кошко). 2 Эмигрантская «Иллюстрированная Россия» сообщила, что А. Ф. Кошко скончался 25 декабря 1928 года.