— Естественно, удовольствие небольшое, но не переживай. Я не стану подливать масла в огонь. Тебе и без этого несладко. — В смысле, умываешь руки и не станешь участвовать в этом балагане? — Кто тебе такое сказал? Я не стану навязываться, вынуждая тебя разрываться и сходить с ума, но буду рядом. Пока будешь это позволять, во всяком случае. Ох. В животе опять что-то начинает шевелиться. Благодарность? Бабочки? Глисты? — Вот так просто? — Вот так просто. — Думаешь, такой метод более действенный? Задорная улыбка расцветает на лице Арсения. Боже, как же хороша эта улыбка! От неё прям пахнет весной. — Ну смотри, — замечает он. — Они-то сейчас там. А я здесь. С тобой. Выводы делай сама, — гречку оставляют в покое, позволяя ей спокойно топиться в булькающей жиже. — Пойду, поищу соль. Кто-то должен был взять. И пластырь. Маргарита, видимо, за ним обратно в Москву поехала. *** Всю логичность и адекватность принятого им решения успеваю прочувствовать на себе уже к вечеру. Не могу сказать, что на меня прям вот открыто объявилась охота, но Вадим с Андреем явно устроили между собой хоть и молчаливое, но очевидное для каждого мальчишеское противоборство. Вот и как бы всё очень не навязывающе происходит, но меня не покидает настойчивые желание спрятаться в палатке и сидеть там вплоть до отъезда домой. Чтоб не таращились все так. Не могу. Не привыкла я к такой дозе внимания, хоть по натуре и не из робкого десятка. Поэтому сижу на брёвнышке, спрятавшись между Ритой и Яном, стараясь стать как можно незаметней. В руках одноразовая пластиковая тарелка с недоеденной остывшей гречкой, которая из обеда у нас медленно перетекла в ужин. На коленях… ещё одна тарелка с гречкой. Эта пока не тронутая, потому что тупо в меня уже не влезает. Обе порции, отталкивая друг дружку плечами, принесли Вадик с Андреем. Отказываться было невежливо, пришлось принять. Вот только ни один не додумался захватить вилку. Её мне уже, проходя мимо, презентовал Арсений. Смешно, если бы не было так… странно. Хотя если всё эту канитель откинуть, то да, спору нет, всё круто. Денёк вышел насыщенным. После обеда мы прогулялись небольшой группой по округе, намотав приличный такой километраж, полазили по скалам, а под конец спустились к воде, помочив ноги. К сожалению, искупаться не позволяет погода. Для этого надо было ехать сюда в июне. Зато теперь у каждой девчонки есть фотка где она сидит со спины на фоне карьера. И у меня тоже. Штук восемьдесят. Ритка если начинает снимать, не успокаивается пока память на телефоне всю не изведёт. В общем, нащёлкались, находились, наслушались бесплатной экскурсии от классухи, нашпиговались под завязку впечатлениями и вернулись обратно в лагерь. Снова голодные. На свежем воздухе разыгрывается просто адский аппетит. Хорошо, что котелок объёмный, а многие наши оказались теми ещё привередами. Невкусно им видите ли. Ну и пускай питаются своими энергетическими батончиками и мюслями. За сегодня все запасы сожрут, а завтра с голодухи им и слипшаяся каша будет в радость. А теперь вот у нас что-то вроде вечернего релакса при просто потрясающем тёпло-оранжевом закате. Весело потрескивает огонь костра, вокруг которого многие собрались в кружок. Общаются, смеются. Как это принято, рассказывают всякие страшилки, кутаясь в куртки и пледы. Всё же к ночи заметно холодает. Больше всех распинается Ян. У него этих его баек из склепа столько припасено в загашнике, что хватит на целую жизнь. Плюс он ещё знатный актёр, умеет эффектно преподать всё мимикой и жестами. Вот и сидит, травит битый час, а я тихонько на него негодую. Что-то непохож этот ржущий очкарик на безответно влюблённого страдальца! Безответному влюблённому в принципе не положено с хохотом носиться за визжащими в истерике девчонками, откопав где-то старую резиновую шину от велосипеда и пугая всех тем, что это змея. Однако, честь и хвала Миронову, он всё-таки совершил благородный жест, отдав Ритке свои кроссовки на время прогулки, от чего вынужденно сам остался на поляне. Но ведь этого недостаточно. Кто так ухаживает? Такими темпами он ещё лет на десять зависнет во френдзоне. Хотя… А может, это я чего-то не понимаю? Может, у меня какая-то устаревшая информация? А то всё мне, видите ли, не так. Один неправильно страдает, другие неправильно ревнуют. Третий вообще не ревнует по ходу, хотя по логике должен. Но вместо этого сидит себе в сторонке, чиллит и рисует при свете напольного туристического фонарика. Нет-нет, поднимет голову, давая понять, что как бы слушает и слышит всё, но активного участия в общении не принимает. Вот чисто даже интересно, для чего Арсений вообще поехал, если компанейская тема не его фишка? Списки набирались давно, значит точно не из-за меня. Захотелось сменить обстановку? Побыть наедине с природой? Вдохновиться? Перегрузиться перед экзаменами? На самом деле, мне даже немного завидно. Я бы тоже не отказалась от его дара настолько гармонично существовать с самим собой. Всё же я человек компанейский. Мне обязательно нужен собеседник, чтобы не поехала крыша. На крайний случай даже телек фоном сгодится, лишь бы только не тишина. С еды переходим на чай, кипятя воду всё в том же котелке. Обалденное чувство — в сгустившейся ночи сидеть, завернувшись в плед, греть руки горячим стаканчиком и под треск пламени любоваться на звёзды, вспыхивающие над головой. Они здесь такие яркие и такие огромные, что это просто магия какая-то. Для страшилок отведенный срок заканчивается, слава богу, а то и так уже зубы стучат от страха. Наступает черёд музыкальной паузы. Сначала играет портативная колонка, но после кто-то из девчат вспоминает, что Андрей прихватил с собой гитару. Умолять долго не приходится, и я с удивлением обнаруживаю, что Долгорукий не только круто играет, но и весьма достойно поёт. Да. Зрелище действительно впечатляет. Красивый парень ловко перебирает струны, наигрывая мелодию и напевая неубиваемую классику: лучшие хиты группы Кино. Такой загадочный и такой притягательный в отблесках мерцающего огня. Замечаю как его исподтишка фоткают. Эй, клуши, вы бы лучше подпевали! Впрочем, о чём это я? На лицах половины присутствующих сияет полнейшее непонимание. Никто банально слов не знает. Кроме учителей и жалких единиц. Наверное, это нормально. Я сама знаю творчество Цоя лишь благодаря папе. Андрей после пары песен тоже понимает, что работает не на ту аудиторию и переключается на более современные песни. Более лиричные. Более… романтичные. Ой. Смущённо потупливаю взгляд. Мне же это не показалось? Нет. Точно не показалось. Многозначительные тычки локтём под рёбра от Риты только подтверждают мою догадку. Божечки, впервые в жизни мне… посвящают песни. Эм… Вопрос на засыпку: можно ли считать песню признанием, если в тексте мелькают слова "влюблён" и "хочется поцеловать"? — Думаю, на сегодня хватит, — ещё минут через двадцать, видя, что большинство уже давится зевками, подают голос старшие. — День вышел насыщенным, все устали. Пора отдыхать. И, пожалуйста, не шныряйте по темноте. Не создавайте себе и другим проблемы. Вряд ли кому-то хочется вместо отдыха искать ближайший травмпункт. — А я совсем-совсем не хочу спать, — огорчается Рита, когда народ, лениво потягиваясь, начинает расходиться. — Это твоё право. Но, пожалуйста, Маргарита, колобродь в палатке. Если это не будет мешать остальным, то хоть до утра, — просит её классуха. — О, супер, — настроение подружки мигом поднимается. — Ринка, давай посмотрим все серии из сериалов, где чуваков крошат в их палатках? Тьфу, блин. Ей что, мало было страшилок? — Уберите от меня эту маньячку! Я отказываюсь жить с ней под одним брезентом! — ужасаюсь не на шутку. Мне и без этого не по себе от одного только факта, что я и мой сон будут не защищены железными дверями. Сказывается глубоко городская натура, выросшая в бетонных джунглях. — Можешь заночевать в моей палатке. Со мной, — мигом находится Андрей. — Лучше в моей, — подключается Вадик. — Главное, не в моей, — категорически мотает головой Ян. — Я тебя знаю! Ты своим храпом нормально выспаться никому не дашь! — хихикает он и спасается бегством от моего карающего пендаля. Вот жук. Не храплю я. Так. Иногда слишком громко посапываю разве что. Понятно, что всё это забава ради забавы. Никуда я от Ритки не денусь. Тем более что она тот ещё любитель разбрасываться громкими заявлениями. Спать она не хочет. Ага, как же. А сама, едва забирается в спальный мешок, тут же отключается. Секунда, и в полном отрубе. Зато я ни в какую не могу расслабиться и привыкнуть к новому месту. В мешке тепло, но неудобно. Никак не получается найти нужное положение. И так ворочаюсь, и так. Прислушиваюсь к шумам вне палатки. Кто-то тоже не спит. И даже не собирается. Улучили момент когда преподы ослабили бдительность и повытаскивали припасённое спиртное. Сто пудов будут кутить теперь до утра, и это их бормотание тоже фигово помогает побороть бессонницу. Сколько я уже так валяюсь? Час, два? Блин. Это что, до рассвета вот так мучиться? А потом весь день кляклым варенником ходить? Ну не-е-ет. Я так не хочу. Оставляю попытки уснуть и лезу в телефон, ловя на вытянутой руке хотя бы одну полоску связи. Таким же образом папе отправлялись сегодня сообщения с фотками. Нет. Бесперспективняк. В инет нормально не залезть, ленту не полистать, в школьный блог не зайти, чтобы статью о Романцевских горах написать, даже с "N" не попереписываться. Смотреть ничего не хочется, для чтения электронных книг мозг отказывается соображать, а музыки я и так наслушалась сегодня. Плюс, кажется, чай просится наружу, а для этого надо вылезать из тёплого укрытия и идти в импровизированный общественный туалет. Прекрасно. Да. Подобные недочёты я не предусмотрела когда с горящими глазами уговаривала Риту поехать сюда. Терплю до последнего, надеясь, что прокатит, но нифига. Приходится всё же одеваться и выползать наружу. Костёр уже мерцает совсем слабо, так что подсвечиваю себе дорогу встроенным в смартфон фонариком. Ощущения, конечно, такие себе: бродить одной, в темноте с полным мочевым пузырём. Особенно после историй Яна, который сам давно и смачно хрюкает во сне в соседней палатке. И это я ещё храплю! Кое-как добираюсь до нужного места, быстренько решаю свои проблемы и на цыпочках, будто вор-домушник, пробираюсь обратно к палатке мимо неспящей компашки, громыхающей жестяными банками с энергетиками и сладкими алкогольными коктейлями. Ещё и пыхтят. Дорвались, ребятки. Гадкий табачный дым аж сюда доносится, хотя они сидят чуть ли не на другом конце лагеря. Фу. В ноздрях теперь противно щекочет. Собираюсь почесать нос, но роняю телефон. Наклоняюсь, чтобы поднять и спотыкаюсь об брошенный каким-то умником складной табурет. Ай. Да ну чтоб тебя! — Погоди, я помогу, — слышу рядом, резко выпрямляюсь от неожиданности и кому-то с разгона залепляю затылком по лицу. Ой. Клянусь, слышу хруст. Фонарик торопливо высвечивает схватнзившегося за нос охнущего Арсения. — Господи, — в ужасе прыгаю вокруг него, не зная с какой стороны подобраться и как помочь. — Прости-прости-прости-и-и! — Нормально-нормально, жить буду, — задирая голову, успокаивает меня тот голосом Дональда Дака. Да что там нормально, если у него прям сквозь пальцы кровь течёт? — Стой здесь! Никуда не уходи! — со всех ног лечу к своей палатке, спотыкаясь на ровном месте, но уже даже не замечая этого. Влетаю внутрь, потроша рюкзак. Где, где они были? Рита даже не шелохается на шум, который я устраиваю. Вот это здоровый сон у человека. Нахожу что искала и бегу обратно. Шевченко стоит где велено, зажимая ноздри. Утягиваю его за рукав куртки к бревну, суетливо потроша пачку с бумажными платочками. Влажные салфетки тоже прихватила. И полотенце махровое для рук. Всё, что в поле зрения попало, то и забрала. — Стой. На, заткни нос, — подсовываю ему сразу целую охапку платочков. — И не опускай подбородок. — Да всё нормально, не наводи паники, — отмахивается тот, но слушается. Подбородок в крови. Рука в крови. Жуть. Зрелище просто жесть. Особенно при блёклом освещении, положенного на коленки подсвечивающего телефона. Он, видимо, замечает мой взгляд. — Похож я на вампира, а? — На жертву неуклюжей растяпы ты похож, — виновато вздыхаю, влажными салфетками подтирая разводы на тыльной стороне его ладони. — Прости, пожалуйста! — Да уже простил, хватит извиняться. — Буду извиняться столько, сколько посчитаю нужным! Может, мне от этого легче? — А, ну окей. Тогда извиняйся, конечно. — Прости, — охотно завожу шарманку по новой. — Ты вообще почему не спишь? — А ты? — Не могу уснуть. — Ну вот и я. Сидел, смотрю, ты идёшь. Дай, думаю, подойду, а то шаришься впотьмах одна. Подошёл… И получил по моське. Ага. — Прости, — только и могу что повторяться, заговаривая зубы чувству вины. — Сильно болит? — Слегка. — Сломан? Арсений так активно начинает мять переносицу, что психосоматика срабатывает молниеносно. У самой всё начинает ныть. — Не, не сломан, — выносят вердикт. — Кажется. — Прости-и-и… — на меня с укором поглядывают сверх вниз. Сама догадываюсь, как уже надоела. — Прости, — блин. — Я ещё немножко. Честно, — в ответ зарабатываю снисходительное похмыкивание. Доброе, без ехидства. Сидим так какое-то время. Кровотечение постепенно утихает, а гора использованных салфеток растёт. Я подаю, Шевченко отмывается. При таком освещении не особо понятно, но уверена, завтра не миновать опухлости. И, наверное, синевы. — Всё равно потом надо бы показаться врачу. На всякий случай, — замечаю я. — Чтобы не ходить с кривым шнобелем? — Кривым ладно. Главное, чтоб без осложнений. А то дышать придётся через рот.