– Не буду, – быстро ответил он. – Если ты сама этого не захочешь. – Не захочу, но… Ох, это смешно, просто смешно. Ульф ждал. – Я разбирала белье, – начала она. Он отвел взгляд. Ему совсем не хотелось об этом слушать. Ну почему неверные мужья так глупо себя ведут? Потому что, как правило, они не женаты на детективах, вот почему. Она понизила голос: – Я разбирала белье и нашла у него трусах – он носит семейные – сережку. Этого Ульф проигнорировать уже не мог. Он чуть не подавился кофе. – Что? В чем? Анна продолжала с бесконечно несчастным видом: – Сережку. У него в трусах. И сережка была не моя. Совершенно не в моем вкусе. Она там застряла – застежка запуталась в шве. Поэтому и не выпала, – она подняла на него глаза, как бы призывая его посмеяться. – Представляешь, что я тогда почувствовала? – Да уж, представляю, – ответил Ульф. – Но, может, существует вполне невинное объяснение. В конце концов, в семейных трусах такое найти весьма странно, – он немного помолчал. – Может, сережка лежала на стуле, а он туда сел. Кто знает. Она только покачала головой. – Нет, мне так не кажется. И, кроме того, это еще не все. Ульф поднял бровь. – Правда? – В отделе ограблений работает такой худой парень – знаешь его? Я с ним знакома по комитету по связям с общественностью. Он еще носит очки с синими стеклами. Живет в одном квартале от нас – так уж совпало. Ульф помнил, но очень смутно. Ему всегда казалось, что аскетичного вида полицейский в синих очках – фигура не слишком характерная для отдела ограблений, где работали в основном крупногабаритные и жизнерадостные офицеры. – Ну вот, и как-то он обронил, – продолжала Анна, – что просматривал записи с камеры наблюдения, установленной на банкомате. Какие-то мошенники установили на банкомат свое устройство, и им нужно было узнать, кто успел им воспользоваться. Ну, и он мне говорит: «Увидел на экране Джо, пару часов назад. Или, может, его двойника». Вид у него был смущенный: ему явно что-то не давало покоя. Меня это, конечно, заинтриговало, и, поскольку собрание комитета откладывалось, я пошла к нему в офис, и он отмотал запись. Там были мужчина и женщина. Когда они подходили к банкомату, он держал ее за талию. Она замолчала. К концу рассказа голос у нее дрожал. Он не хотел, чтобы она страдала. Поэтому-то он сдерживался так долго; поэтому отказывался даже думать о том, чтобы хотя бы намекнуть ей на свои чувства; и все это время Джо, подумать только, анестезиолог – мягкий, нагоняющий скуку Джо – ходил по банкоматам с другой женщиной. К нему вернулся голос. – Мне ужасно жаль это слышать, Анна. Правда, ужасно жаль. Она посмотрела ему прямо в глаза. – Вот только я вовсе не уверена, что это он. Изображение было размытое, как это часто бывает. Очень низкое разрешение. – Так это, может, был вовсе не он? – Да, может, и не он. Ульф спросил насчет сережки. Может, она принадлежала кому-то еще и в корзину с бельем упала случайно? Анна задумалась. – У нас есть – точнее, была – одна дама, которая помогала нам по хозяйству. Она еще носила довольно яркие украшения. Это она обычно складывала вещи в корзину. Ну, и я тоже. Ульф улыбнулся. – Ну, вот тебе и объяснение. Это, должно быть, ее сережка. Спроси ее. – Она как раз недавно уехала обратно в Манилу, – ответила Анна. – У нее там мать и целый выводок детишек, как мне кажется. Не представляю, как с ней связаться. Ульф не знал, что на это сказать. Но говорить, как оказалась, ничего и не было нужно, потому что у Анны уже имелся план. – Те мужчина и женщина, которых сняла камера наблюдения, приехали к банкомату на машине, – продолжила она. – Номер машины в кадр не попал; мы его не знаем. Так что в сухом остатке – только сережка и сомнительное изображение с камеры наблюдения. Не слишком-то много, но достаточно, чтобы у меня появились серьезные сомнения, – она замялась. – Я просто не могу заставить себя это сделать, я… – тут у нее перехватило дыхание, – не могу заставить себя не доверять Джо. Ульф подумал, что за всем этим стоит именно недоверие. Или Анна хотела, чтобы он доказывал невиновность Джо? «Скажи мне то, что мне хочется услышать» – должно быть, в этом состояла ее невысказанная просьба, решил он. Она бросила на него умоляющий взгляд, и в первый раз Ульф заметил, что глаза у нее были в зеленую крапинку: светлые крапинки на карем фоне. И свет; в глазах у нее был свет, какого он никогда не видел ни у кого другого. А ее кожа – живое сплетение клеток – была ровной и чистой, без малейшего изъяна – может, кроме легкой тени под подбородком, которая, кажется, и вправду была тенью, а не пятном меланина. Ведь мы, подумал Ульф, состоим из химических соединений, из воды, из меланина – химическую формулу которого он, к своему удивлению, помнил наизусть: С18Н10N2O4 – и многочисленного микробиома: настоящего города, живущего внутри нас, думать о котором вообще-то не слишком хотелось. Можно влюбиться в глаза, например, но вот насчет микробиома… И сколько существует песен о сердце – но разве есть хоть одна о микрофлоре толстой кишки? – Ульф? – Да. Прости. – У тебя был какой-то отсутствующий вид. – Да? Я задумался. Напряжение последних минут, ее боль от собственного признания, ее нервозность – все это, казалось, исчезло. – Иногда, – проговорила она, – я вижу вот это выражение у тебя на лице и думаю – что же происходит в этой голове? Иногда так бывает, понимаешь? Ему было радостно услышать, что она о нем думает; ему никогда не приходило в голову, что это может быть так, потому что она всегда держалась немного отстраненно. Это, наверное, из-за того, подумал он, что ей и так было о чем подумать, в особенности – о ее девочках, об их воспитании и о плавании, об их отношениях с друзьями, о постоянной необходимости возить их в то или в другое место. Родители – это таксисты, – подумал Ульф. Повара, таксисты, личные ассистенты по вопросам здоровья и банкиры: все эти роли родители принимают на себя в результате неодолимого инстинкта, требующего увековечить собственную ДНК. Как странно. Интересно, имеется ли этот инстинкт у него самого? Раньше он как-то об этом не задумывался, но теперь, совершенно неожиданно, он спросил себя: что, если бы у них с Анной был общий ребенок? Один только этот вопрос погрузил его в радостное волнение. Он почувствовал совершенно незнакомую ему до сих пор нежность. Он бы возил их ребенка на соревнования по плаванию, а потом докладывал бы обо всем ей. Но ведь был еще Джо. У нее была своя, совершенно отдельная жизнь, которая не имела к нему никакого отношения, и он не имел права сделать ничего – абсолютно ничего, чтобы ее разрушить. Она снова нахмурилась. – Ты для меня это сделаешь? Он с усилием стряхнул с себя эту мысль – совершенно невозможную мысль о том, что они могут быть вместе, об их ребенке, так неожиданно появившемся на свет – или, лучше сказать, в мире эйдосов – на последних секундах увлекшей его фантазии. – Для тебя я готов на все, Анна. – Слова вырвались у него неожиданно и – он был в этом уверен – нарушили ту границу, которую он сам для себя прочертил. Так что он постарался сгладить впечатление, поспешно добавив: – Я на все готов для друзей – для любого из них. Эрос превратился в агапе: гораздо более безопасное явление. – Я знаю. Ты всегда очень добр к друзьям. Бедняга Эрик – ты проявляешь по отношению к нему бездну терпения. – Эрик! – вздохнул Ульф. И тут она высказала свою просьбу, которой Ульф никак не ожидал. – Ты сможешь узнать? Сможешь понять, что происходит? Мне нужно в точности знать, кто она такая и когда именно Джо с ней встречается. Мне необходимо это знать – я и сама не знаю, почему, но мне это очень нужно. Время, место. Все, что ты сможешь узнать, – она отвела взгляд. – Это все равно что сдать кровь на анализ, чтобы узнать, что тебя убивает. Его потрясла эта аналогия; поразило, насколько глубоким было горе Анны. Как если бы погасло само солнце. И это, внезапно подумал он, и есть идеальная метафора любви: солнце. А если так, решил он, то хорошо, что я родился шведом, северянином, и привык уже к этому полусвету: это то, что я выбрал бы для себя сам. Это был момент жалости к себе: чувство, которое он не одобрял в других и не любил в себе самом. Нет, не было никакого смысла об этом думать: я не влюблен в Анну потому, что я себе этого не позволяю. Любовь тоже подчиняется воле; она не приходит к тебе без твоего согласия. И, следуя этой логике, он достиг заключения: Анна – это друг, и ничего больше; друг и коллега. – Если я дам тебе то, что я нашла, ты сможешь все для меня разузнать, Ульф? Несколько секунд он молчал. Ему не хотелось этого делать, но он уже знал, какой даст ответ. – Конечно, сделаю, – сказал, наконец, он. Она протянула ему конверт, и он вздохнул. Внутри конверта лежало что-то маленькое и твердое: сережка. Глава четвертая. Натуральная имитация кожи Они вышли из кафе одновременно с инженерами, которые на ходу продолжали разговор о нестабильности мостов. Бариста помахал Анне, и Ульф непроизвольно нахмурился. Молодой человек целый день торчал за стойкой в кафе, под надзором владелицы, у которой вечно был какой-то несчастный вид: как выразилась Анна, она будто всегда находится в зоне низкого давления. Анна часто прибегала к погодным метафорам, описывая того или другого человека: кто-то был «солнечный», кто-то «пасмурный», кто-то – «бурная личность», а кто-то даже «просто ураган». Надо бы с ним подобрее, решил про себя Ульф и улыбнулся бариста – может быть, немного натужно, и тот сдержанно кивнул в ответ. Они с Анной пересекли улицу и вошли в здание, где располагался отдел деликатных расследований. В конторе было немного тесно; отдел делил приемную с еще тремя другими полицейскими подразделениями: отпечатков пальцев и анализа ДНК; коммерческих преступлений и транспортной полиции. Все четыре отдела вели полуавтономное существование: от оживленного здания главного штаба их отделяло несколько улиц, и Ульфу казалось, что расстояние со временем только увеличивается. «Коммерческие преступления» держались замкнуто; репутация у них была людей сухих и высокомерных; о них говорили, что они задирают нос. Они уж точно никогда не снисходили до разговоров с отпечатками пальцев и транспортом, которые отлично ладили между собой и были безукоризненно вежливы с сотрудниками Ульфа. Вежливость, впрочем, нисколько не мешала дискуссиям о том, зачем вообще нужен отдел деликатных расследований. – Все расследования – деликатные, – заметил как-то начальник транспортного отдела. – И я не понимаю, почему это они удостоены особого кабинета и особого отношения. – Именно, – отозвался начальник отдела снабжения, – на улицах и так вечно не хватает людей. С чего это мы должны ходить на цыпочках вокруг Ульфа и его прихвостней, только бы они разнюхивали и дальше свои идиотские недопреступления. Преступления, как же! Да там одни нарушения этикета и все. Пустая трата ресурсов! Антипатия бюрократов выражалась, как правило, лишь в отдельных саркастических замечаниях. Но время от времени она прорывалась на поверхность, принимая открытые и враждебные формы. Например, форму очередного свода правил, предназначенных, насколько мог судить Ульф, саботировать работу его отдела. Заказ расходных материалов был как раз одной из таких областей, где проявлялось это недружелюбное отношение. Начальник снабженцев разработал для этой операции целый регламент, где у каждого отдела имелись свои процедуры и бланки. Так, например, если отделу отпечатков и ДНК требовалось что-либо – от бумаги и карандашей до нового автомобиля, они должны были заполнить бланк, разработанный специально для этого отдела, и то же самое относилось к другим подразделениям полиции Мальмё. У подавляющего большинства подразделений бланки были одинаковые и отличались только номером и шапкой. Сама форма была простой и понятной; всего-то и требовалось, что кратко описать необходимый предмет или предметы, например: «чернила, черные» или «папки, картонные, открытого типа». Но отдел деликатных расследований должен был заполнять бланки совершенно другой формы. Якобы из-за деликатной природы его работы. Только внимательно изучив бланк, можно было осознать всю глубину враждебности снабженцев по отношению к подразделению Ульфа. Даже константинопольский бюрократ времен расцвета Османской империи не смог бы породить более изощренной и непостижимой системы, целью которой являлось наведение тумана и, может быть, даже саботаж. – Что-то я не понимаю, как это все устроено, – сказал Ульфу Карл в тот день, когда отделу подсунули новые бланки. – Значит, у нас теперь есть такие специальные бланки, да?