Он кинул быстрый взгляд в сторону и увидел женщину с пакетами. Она все так же стояла посреди дорожки. — Да правильно делают! — раздался еще один голос. — Давно пора уже этого синюшного ублюдка пристрелить. Как собаку! Голос доносился откуда-то с верхних этажей дома, около которого застыли в напряженном ожидании Даниил и темнолицый мужчина. Удерживая пистолет, Даниил полез левой рукой в карман куртки за удостоверением. Пальцы не желали слушаться. — Старший лейтенант Некрасов, — буквально выстрелил он званием и фамилией, раскрыв ксиву. — Что здесь происходит? — Отстрел собак. Дворняг в городе слишком много, — ответил Темнолицый с едва различимым акцентом. — А ты новенький, наверное? Да, я слышал о тебе… — Значит, слышал и то, что я могу вогнать тебе пулю в морду, если дерзить будешь! — взорвался Даниил. Напряжение должно было найти выход. Внезапно для себя Даниил ощутил, что хочет нажать на спусковой крючок. Такое желание уже преследовало его однажды. — Не надо грубить, начальник, — с изрядно выпирающей простотой сказал Темнолицый. — У меня есть разрешение. Трупы я забираю. Никаких проблем. И с начальством твоим я знаком. Ни к чему нам ругаться с тобой. Даниил посмотрел на карабин. Черный ствол «Сайги» был направлен в сторону застреленной собаки. Дворняга, похоже, даже не намеревалась бежать — уж очень близко находились друг от друга стрелок и животное. Даниилу почему-то подумалось, что собака, наверное, смирилась со своей участью. Пережила холодную заполярную зиму, греясь в коробах теплотрасс, и решила распрощаться с этим жестоким миром. Глупость собственных мыслей Даниил ощутил лишь спустя какое-то время. Но прежде он проверил документы, которые показал ему Темнолицый. Прослушал всю ту околесицу, которой разразилась женщина с пакетами. Что-то про бедных животных и живодеров, которых нужно на кол сажать. Пронаблюдал за тем, как Темнолицый погрузил мертвую дворнягу в багажник припаркованного неподалеку старого японского пикапа. Багажник был застелен какими-то грязными тряпками. — Никаких проблем, начальник, — повторился Темнолицый. — Першину привет. Он уехал на своем пикапе прочь, оставив лишь кровь на асфальте дорожки и возмущения, повисшие в воздухе. Вскоре осталась только кровь. Окна дома оказались закрыты, женщина с пакетами скрылась в неизвестном направлении, а Даниил продолжал смотреть на темно-красную лужу. Сидя дома перед телевизором, приобняв Ольгу и пытаясь расслабиться, он все думал о мертвой дворняге. Думал о том страхе, который испытывал каждый раз при виде собак, не только бродячих, но и закованных в ошейники и намордники. Этот страх был в нем с раннего детства. Неоправданный, как и аэрофобия Ольги, которую так отчаянно не понимал и не принимал Даниил. Так почему же ему стало так не по себе от вида мертвого животного на земле и стоявшего рядом с ней живого ублюдка, который нажал на спусковой крючок? Ведь теперь будет спокойнее на улицах, и меньше шансов, что эта дворняга вцепится какому-нибудь ребенку в ногу или, еще хуже, в лицо или шею. Жестокость. Ведь казнь характеризуется не столько результатом, сколько способом исполнения. Не стреляй посреди бела дня, чертов дикарь! На людях, на глазах у детей! Вот что Даниил хотел сказать темнолицему ублюдку, но не нашел слов. Пожалуй, впервые так замялся. Как неопытный пацан себя повел. Подумал о жестокости и о том, откуда она возникает, хотя знал, что это путь в никуда… — Эй, ты со мной? — спросила Ольга, тем самым вернув Даниила из пучины мыслей. — Да, я здесь, — слова давались с трудом. — Просто… сегодня, когда возвращался домой, произошло кое-что… Даниил поведал о том, что случилось. Получилось сухо, неестественно. — Чертов дикарь! — оскалилась Ольга, выслушав мужа. — Это ведь при людях, на глазах у детей… «Она сразу отреагировала должным образом, — размышлял Даниил, глядя в ее голубые глаза. — Впрочем, сидя на диване, в тепле и уюте, порицать и ругать куда проще и приятнее. Это вам не на пару с пистолетом Макарова выскакивать из-за угла и брать на мушку вооруженного мужика в камуфляже. Думая о гражданских как о потенциальных жертвах. Глупо сравнивать. Ольга… она другая. Из другого мира. Не такая испорченная и притертая жизнью, как я. Тонкая, будто всеми своими нервными окончаниями связанная с окружающим миром. Чутко реагирующая на любое, пусть даже самое малое изменение. Да и сейчас я удивляюсь, как же загорелись ее глаза. Пламя. Иной раз мне кажется, что она тоже может быть жестокой. Может ли?» Пламя ее взгляда перебросилось на Даниила. Приятная тяжесть разлилась по груди. Кровь, густая и отравленная, ускорила свой ход. — Не думай об этом, Даня, — тихо сказала Ольга, коснувшись его лица подушечками пальцев. Ему хотелось укрыться с ней под одеялом и не вылезать по крайней мере до следующей жизни. Такое чувство нападало на него порой, когда все летело к чертовой матери. Бывали в жизни моменты и пострашнее. Сейчас что? Всего-то мертвая дворняга и мгновенное напряжение в ответ на раздавшийся выстрел. Даниил понимал, что в этот раз ему просто не хотелось напрягаться, чтобы выглядеть сильным. По крайней мере, он признавал это. Признавал, что порой хотел оставаться слабым и чувствовать, как его женщина проявляет ласку, запуская пальцы в волосы и нежные слова в мысли. Это что-то из детства, говорил он себе. Что-то до боли знакомое, но почти забытое. 14 Даниил проснулся за час до звонка будильника. Яркое солнце светило в окно, его лучи мягко касались плеча Ольги, неприкрытого одеялом. Светло-русые волосы лежали на подушке, и Даниилу рьяно хотелось вдыхать их запах. Хотелось, не вылезая из-под одеяла, думать о минутах близости, о том наслаждении, которое подарила ему Ольга прошлой ночью. Да он и сам в долгу не остался. Он знал, как доставить ей удовольствие. Вид лежавших на подушке волос всколыхнул воспоминания о других ночах и других лучах солнца, касавшихся плеч других женщин. Все так же запахи наполняли комнату и предательски поскрипывала кровать. Не здесь, не в этой квартире, не в этом часовом поясе. Хотя сексуальная жизнь Даниила началась именно в этом часовом поясе, в этом городе. Только двадцать лет назад. За это время многое поменялось, в том числе и в сексе, ведь секс, как и казнь, характеризуется не столько результатом, сколько способом исполнения. Даниилу показалось, что так предательски с его стороны думать сейчас о других, думать о своем первом опыте, лежа рядом с женой. Ведь сейчас все хорошо, и это нужно ценить, и держаться за это состояние. Не думать о прошлом, которое туманное, но чертовски манящее. Всеми силами показывать, что тебе не безразлично и что ты можешь оставить былые привычки и создать прочный фундамент для семьи. Обо всем этом Даниил думал, завтракая на кухне. Ему не хотелось, чтобы Ольга просыпалась. Он искал оправдание этому своему желанию. Ведь жена плохо спит по ночам, не может войти в режим. Это может сказаться на ее здоровье. Ей нужно хорошенько выспаться. Так? Нет, отвечал внутренний голос Даниила. Ты не хочешь, чтобы она просыпалась, лишь потому, что именно сейчас чувствуешь себя раскрытой книгой, которую каждый при желании может прочитать. Ольга не упустит шанс вчитаться в строки, и меж строк тоже. И тогда она, пожалуй, будет знать о тебе больше, чем ты сам. Можешь ли ты допустить подобное? Даниилу осточертело думать об этом. Хотелось поскорее отправиться на работу, чтобы там забить голову мыслями о преступлении, совершенном невесть кем и невесть зачем. Ему казалось, что убийство бывшего зека, равно как и убийство дворняги, — лишь суета. Рабочий момент. Тренировка для мозга. Былой цинизм нагрянул, как всегда, вовремя. Настоящее преступление — это то, что в прошлом. Так пускай оно остается в прошлом… Даниил повстречал Евтушенко в коридоре отдела. Майор держал в руке именную кружку, до краев наполненную крепким кофе. В зубах — сигарету. — Полезный завтрак, товарищ майор, — кинул на ходу Даниил. — Это моя диета, секретный рецепт, — подхватил Евтушенко. — Для того чтоб сердце билось бодрее. Ты, кстати, не видел женщину на входе? Мне сейчас дежурный позвонил, сказал, что она пришла поговорить по поводу Черепанова. Даниил покачал головой. Погруженный в свои мысли, он не обратил внимания на темноволосую с редкой проседью женщину, сидевшую на скамейке у входа, прямо напротив окошка оперативного дежурного. Женщиной оказалась сорокадвухлетняя Марина Ивлева. Как она сама сказала, знакомая Толика Черепанова. — Я как узнала об этом, так сразу к вам побежала, — говорила она, сидя в кабинете у Евтушенко и Некрасова. — Боже, аж руки трясутся… Даниилу показалось, что руки у Ивлевой тряслись отнюдь не потому, что она испугалась. На вид женщина была пьющей вне меры, да и сквозь пелену дешевого парфюма пробивался запах вчерашней гулянки. Вид пьющей женщины вызывал у Даниила куда большее отвращение, нежели вид пьющего, опустившегося мужика. Обобщая весь свой жизненный опыт, Даниил приходил к мысли, что женщина, с присущей ей тонкостью души, куда сильнее подвержена разрушающим факторам. Ивлева стеклянными глазами смотрела на Даниила. Смотрела долго, так, будто хотела ответного взгляда. Даниил лишь на секунду вгляделся в ее лицо, заметил мелкую сосудистую сеточку, покрывавшую впалые щеки. Одна лишь мысль о том, что эта женщина тоже может желать и, хуже того, намекать на интимную близость, заставила его неприятно напрячься. — В каких отношениях вы состояли с погибшим? — задал вопрос Евтушенко. — Ну… мы виделись иногда. Проводили время вместе, — чуть замявшись, ответила Ивлева. — Когда он в городе бывал. Вне работы. На работе ему, конечно, пить нельзя было… — То есть вы с ним выпивали, я правильно понял? — подхватил Даниил. — Да. По поводу, разумеется. — Каждая встреча — это новый повод, — усмехнулся Евтушенко. — Ну да ладно. Меня больше интересует, когда вы в последний раз виделись с Черепановым? Ивлева призадумалась. — В прошлый четверг… Майор кивнул, а Даниил чуть склонил голову набок. — Чуть больше недели назад, я правильно понял? — спросил Евтушенко. — Ну да, — Ивлева чуть растерялась, ведь оба милиционера выглядели озадаченными. — Он… позвонил мне. Пришел повидаться. Сказал, что вернулся в город по особой надобности. А он ведь говорил мне, что уволился. Ругался много. Уж не знаю, что там у них случилось, на этом месторождении. Может, не заплатили они ему. Не знаю. Но ругался он много. И молчал. Ругался, а потом молчал. Странно себя вел. — Так, давайте-ка по порядку, — выставив руку вперед, дабы прервать поток слов, сказал Даниил. — Ругался из-за того, что уволился? То есть был чем-то расстроен? Что-либо рассказывал об этом? Только конкретнее… Ивлева закачала головой так, будто у нее начался приступ. Стеклянные глаза округлились, щеки медленно налились кровью, а на лбу выступила похмельная испарина. — Да нет же. Ничего не рассказывал. Хотя… да, он говорил, что к этим жуликам больше не вернется никогда. Думаю, они его с зарплатой все-таки обманули. А еще он все повторял, что молчание — золото. — Молчание — золото? — переспросил Даниил и приготовился сделать пометку в тетради. — Да, — Ивлева вновь посмотрела на Даниила, перевела взгляд на пачку сигарет, лежавшую на столе. — А можно у вас попросить? Евтушенко, улыбнувшись, придвинул пачку ближе к женщине и достал из кармана зажигалку. — Спасибо, — сказала Ивлева и затянулась сигаретой. — Думаю, нам стоит начать с самого начала, — с недовольной миной сказал Даниил. — Представьтесь. Ивлева Марина Анисимовна, 1964 года рождения. Уроженка украинского Житомира. Переехала на Север в 1985-м, даже не представляя, что через пять лет город начнет скатываться в яму из-за закрытия большинства градообразующих предприятий. Впрочем, не одна Ивлева попалась в эту ловушку. Со второй половины 90-х город стал абсолютным рекордсменом по относительному сокращению численности населения. Кто-то уезжал, кто-то оставался. Ивлева осталась. Большую часть времени работала продавцом в продуктовом. Какой-то период жизни (самый светлый, как предположил Даниил) она посвятила семье. Муж, ребенок. Затем развод, ребенок остался с отцом. О том, в какой момент жизни появилась всепоглощающая тоска и бутылка водки, Ивлева не сказала. Да и к делу это не имело никакого отношения. — Как часто Черепанов навещал вас? — задал вопрос Даниил, делая пометку в тетради. Беседу вел в основном он. Евтушенко в какой-то момент почувствовал неприязнь, возникшую у коллеги в отношении Ивлевой. Потому и молчал, дабы в подходящее время использовать подходящие слова. — Раньше так получалось, что раз в два месяца. Как приезжал, денек-другой в городе был, и когда обратно уезжал, к себе домой. Вахтовиков обычно на перевалочном пункте селят, но в город выйти не запрещено. — Вы сказали, так получалось раньше.