— Петь? Ты хочешь сказать, драть горло? — девушка засмеялась. — Я и сама этого не знала, более того, я даже не знала, что помню все эти песни! Ты ведь хотел их петь, а тут я со своим народно-колхозным оканьем! Извини, что-то меня понесло! — Злата, у тебя классно получилось! Я был поражен! — Ой, Лешка, не смущай меня! Слушай, — девушка поплотнее закуталась в тулуп, боясь, что может простудиться. — Если в каждом доме нам станут наливать по рюмке, представляешь, в каком состоянии мы ввалимся в дом Руденко? — девушка хихикнула, чувствуя, как спиртное разбегается приятным теплом по венам. — К тому же я никогда не видела тебя пьяным! Надеюсь, ты не буйный? — Надеюсь, не буйный. Я не знаю, я никогда до чертиков не набирался! А ты не буйная? Полянская засмеялась, и ее звонкий смех серебристым колокольчиком зазвенел в морозном воздухе. — А я буйная, Лешка, и даже могу приставать к тебе! Парень улыбнулся и ничего не ответил, к тому же они уже были у порога бабы Вали. Наливали им не в каждом доме, чему они были несказанно рады, но все равно во всех домах в Горновке, где еще жили люди, их ждали с нетерпением. Тимофеевна и вправду позвонила всем. Их угощали, кто чем мог, одаривая конфетами, яблоками, печеньем и семечками. Они не отказывались, потому что таков был обычай Коляд, но по-настоящему их радовали счастливые улыбки на морщинистых лицах, слезы радости в подслеповатых потускневших глазах, доброе словечко и простая искренняя благодарность. Покидая очередную хату, они были уверены: они оставляют одиноким старушкам радость. И сами были счастливы от этого. Лешкиных бабушку и деда они решили оставить напоследок. Оба знали, что оттуда так скоро их не выпустят, там их ждет праздничный стол, за которым придется задержаться. Они зашли к бабе Рае Голубихе, потом к Дубовцам и Златиной двоюродной тетке Вале, а потом Лешка потянул ее к маленькому домику, где сквозь неплотно прилегающие жалюзи пробивался свет. Этот домик и свет в нем заставили Злату внутренне содрогнуться и едва удержаться от того, чтобы отвернуться и убежать без оглядки. Почему-то ей казалось, в этом доме уже никогда не зажжется свет и Виталя больше никогда не приедет в деревню. Почему-то даже на мгновение у нее не возникло сомнений, кто сейчас может быть здесь. Все эти дни без него стали вечностью для Златы Полянской, а сам он — далеким и нереальным воспоминанием, которое следовало выбросить из головы. Но этот свет в окне вернул ей ощущение действительности и весь тот ужас, и боль, и обиду, которые она испытала, узнав правду. А ведь на самом деле прошло всего две недели. То, что случилось, для Дороша ничего не значило, это очевидно. Он снова здесь, наверняка не один, и конечно, не с женой, а о ней, о Злате Полянской, он уже и не вспоминает… Девушка ничем не выдала своего смятения, но в маленький домик они не зашли. И у Руденок она плясала, пела и смеялась, как и во всех других хатах, только сердце холодело от отчаяния и тоски. Злата смеялась, а в глазах блестели слезы. Коляды завершились у Тимофеевны, а потом, когда время перевалило за полночь и погасли фонари, Лешка отправился провожать Злату домой. Они оба были пьяными, но не так, чтобы уж совсем, когда и идти, и говорить трудно. А так, когда, отбросив все тревоги и печали, чувствуешь себя легко и свободно. Когда хочется смеяться и петь, совершать какие-то безрассудные поступки, когда всё, совершенно всё нипочем. Они и смеялись, и даже пытались петь, правда, после всех сегодняшних выступлений, в которых Злата Полянская приняла участие, здесь, на морозе, от которого перехватывало дыхание, делать это было сложно и неразумно. Она чувствовала, что завтра вряд ли сможет говорить, но это ее не останавливало. Они скользили по дороге, укатанной и гладкой, как стекло, цепляясь друг за дружку, падали и поднимались. Потом еще стояли у калитки и, вспоминая особенно веселые моменты, смеялись от души. Потом Лешка ушел, а вместе с ним и смех, и задор, и все бесшабашное веселье. Закрыв за собой входные двери, Злата сбросила тулуп прямо на пол и, упав на кровать, уткнулась лицом в подушки. В сознании снова всплыл маленький домик, где во всех окошках горел свет, и так долго сдерживаемые слезы полились из глаз. Она ревела и сжимала в кулачках ткань наволочки на подушке. Воображение рисовало картины одна другой безумней. Ей представлялось, как она сейчас побежит туда, ворвется в дом и устроит такое… Она представляла, как бьет и крушит все в домике, где когда-то впервые призналась Дорошу в любви, где была так счастлива, а теперь там другая. Злата нисколько не сомневалась, что за эти две недели Виталя успел себе кого-то найти, и, возможно, теперь под сводами этого сказочного домика он говорит той, другой, те же слова, которые говорил и ей. Девушка представляла, как вцепится сопернице в волосы, как плюнет в лицо мужчине и скажет ему все, что думает. Полянская представляла, как испортит им праздник, пусть даже и путем собственного унижения, и получала от этого какое-то извращенное удовольствие. О, как же ей хотелось, чтобы ему было плохо и больно! Злата понимала, что так думать нехорошо, но ничего не могла с собой сделать. Пусть бы ему было плохо, тогда, может быть, ей самой стало бы чуточку легче. Она даже подумать не могла, что в том маленьком домике, где во всех окнах горел свет, Дорошу было совсем не весело. Никакой новой пассии, которую бы он обольщал, с ним не было. Он там в одиночестве пил водку, от которой почему-то не пьянел, а перед глазами снова и снова вставала веселая и счастливая парочка — Леша и Злата. А в ушах все звенел ее звонкий переливчатый смех. Сейчас он не понимал, как смог прожить прошедшие две недели. Ведь как бы он ни гнал от себя мысли о ней, не думать не получалось. Она снилась ему ночами. И в его снах они были вместе, и все было по-прежнему. Он скучал без неё. Он хотел ее увидеть, пусть издали, пусть мельком, но увидеть… Дорош стал привозить жену и сына в школу как раз к приезду школьного автобуса, но так ни разу и не столкнулся с ней. Ему не у кого было спросить, что с ней случилось и почему она не ездит на работу. Вот тогда он и решил поехать в Горновку. Мужчина ни на что не надеялся и не питал иллюзий. Он просто хотел знать, все ли с ней в порядке. Он знал, что не решится постучать к ней в дверь, и заговорить с ней у него не хватит мужества… Ему просто нужно было ее увидеть… И он увидел. На следующий день опухшее от слез лицо, осипший от пения голос и не совсем приятные ощущения во рту от выпитой водки повергли девушку в уныние. Бесцельно побродив по дому, она позвонила маме и попросила закрыть ей больничный. То и дело поглядывая в окна, она недоумевала, куда же подевался ее друг Лешка, вздрагивала каждый раз, заслышав шум движущегося по дороге автомобиля, и боялась увидеть мелькнувшую перед окнами темно-синюю «ГАЗель». Лешка пришел только после обеда. Девушка уже и грубку растопила, и обед приготовила, и собралась было Тимофеевне позвонить, всерьез обеспокоившись. Ну, а вдруг парню после вчерашних «угощений» совсем плохо? Наверняка он к такому не привык. Когда Лешка вошел в дом, девушка сразу поняла: у него что-то случилось. Он снял куртку в прихожей и, обернувшись, улыбнулся своей светлой, доброй улыбкой, но в его голубых глазах улыбка не отразилась. В них застыла тревога. Злата не стала ни о чем спрашивать, зная по собственному опыту, что есть вещи, которыми невозможно поделиться даже с самыми лучшими друзьями. Девушка заговорила о чем-то постороннем, справилась о его самочувствии после вчерашнего и отправилась заваривать чай. Когда она вернулась в прихожую, Лешка сидел на полу у трубки, где за открытыми дверцами тлели угли, и перебирал гитарные струны. Злата и не заметила, что он принес инструмент с собой. — Ты просила меня как-то устроить тебе небольшой концерт… — сказал он, поднимая на нее глаза. — Я уезжаю завтра с утра. Ну вот, я пришел проститься. — Леш, случилось что-нибудь? — все же не смогла не спросить девушка. Поставив чашки с чаем на стол, она опустилась на колени по другую сторону дверцы и заглянула в его лицо широко открытыми глазами. — Нет, все в порядке. Просто… — парень немного поколебался и, отведя от ее лица взгляд, посмотрел вниз, на собственные руки. — Я не хотел бы уезжать отсюда. Я бы все на свете отдал за то, чтобы весь мир исчез и осталась только эта деревня, этот дом и эта жизнь… Пальцы Леши перебирали струны. Злата опустила глаза и стала на них смотреть. Широкие ладони и нежные пальцы, с безупречным маникюром, не знающие физической работы. Нет, конечно, она не впервые видела Лешкины ладони, но только в том, как его пальцы касались струн, было что-то завораживающее. Она не могла отвести взгляда от его рук. — Это невозможно, — тихо сказала девушка. Лешка ничего не ответил. — Что тебе спеть? — спросил он после минутного молчания. Девушка пожала плечами. Парень некоторое время просто перебирал струны. Пока, наконец, из-под них не полилась смутно знакомая мелодия: У беды глаза зеленые, Не простят, не пощадят. С головой иду склоненною Виноватый прячу взгляд. В поле ласковое выйду я И заплачу над собой. Кто же боль такую выдумал, И зачем мне эта боль. Я не думал, просто вышло так, По судьбе, не по злобе. Не тобой рубашка вышита, Чтоб я нравился тебе. И не ты со мною об руку Из гостей идешь домой, И нельзя мне даже облаком Плыть по небу над тобой. В нашу пору мы не встретились, Свадьбы сыграны давно. Для тебя быть лишним третьим мне, Знать, навеки суждено. Ночи, ночи раскаленные Сон-травою шелестят. И беды глаза зеленые, Неотступные глядят. Чувствуя, что сердце вот-вот разорвется от боли, девушка отчаянно кусала губы, пытаясь сдержать слезы. Она хотела остановить Лешку попросить его замолчать, но слова не шли с языка, а огромный ком в горле не давал дышать и говорить. Господи ну зачем он бередит ее раны! Злата всхлипнула, и слезы покатились по щекам. Она подняла глаза и встретилась взглядом с Лешкиными глазами. В них застыла неприкрытая боль… Да, он разбередил этой песней душу, но не ее, про ее боль он не мог знать. Он причинял боль себе… Лешка смотрел на нее немигающим, напряженным взглядом: чуть из-подо лба, и молчал. И взгляд этот уже не был взглядом доброго друга, каким она привыкла считать Блотского. Это был взгляд незнакомого, чужого мужчины, в котором застыло и напряженное ожидание, и боль, и надежда, и желание. Этот взгляд вдруг привел девушку в смятение и испугал. Этот взгляд был каким-то наваждением, разрушить которое не получалось. Злата вытерла слезы и отвела глаза, понимая, нужно что-то сказать. Но на ум ничего не приходило. Лешка между тем отодвинул гитару в сторону и придвинулся к ней. Его пальцы коснулись ее щеки и стали убирать прилипшие к мокрым щекам волосы. Столько неприкрытой нежности было в его прикосновениях, что у Златы захолонуло сердце. — Злата… — прошептал парень, как молитву, ее имя. — Злата… — и столько отчаяния было в звучании ее имени, что Злата не смогла оттолкнуть его.