Тимур. Дорога до квартиры заняла целую вечность. Салаватов брел, настороженно вглядываясь в лица прохожих: а вдруг она снова появится, вдруг не сбежит, а дождется его, скажет… Скажет: "Найди его". Найди, найди, найди. Гадкие слова молоточками стучали в висках. Наверное, со стороны он был похож на пьяного, Тимур иногда ловил на себе взгляды, полные пренебрежения, сочувствия либо брезгливости. Но шкура за годы отсидки порядком огрубела, и плевать Салаватов хотел на взгляды. Дважды останавливал патруль, но, слава богу, дело ограничивалось строгим внушением. У собственного подъезда внезапно одолел приступ робости. Каково там, в квартире? Пыльно, наверное, и жарко, как в печке. Или, наоборот, холодно, несмотря на июль. Ожидания оправдались. И пыльно, и пусто, и жарко. Тимур распахнул окно, пусть застоявшийся, мертвый воздух сменится уличным, вонючим, но живым. Похоже, скучать не придется, тут еще чертова уйма дел. Главное, квартира цела, не продали, воспользовавшись отсутствием хозяина, не обнесли, правда, выносить там особо нечего, но все же. И тайник цел целехонек, его Тимур еще при Союзе сделал, когда валютой занимался, да и после скоропостижной кончины великой империи тайничок использовал, банкам не доверяя. Вот и пригодилось, с банком его еще не известно, как дела обстоят, а в тайнике доллары шесть лет спокойненько пролежали, и еще столько же лежать могли. Нет уж, хватит с него и одной ходки. Письмо пришло на следующий день. Салаватов проспал до обеда, не оттого, что так уж утомился, прибираясь в квартире, а оттого, что мог себе позволить валяться хоть до обеда, хоть до ужина, хоть до третьего пришествия. Но, в конце концов, голод взял верх над ленью, и Тимур не только встал, но и сходил в магазин. А, возвращаясь, заглянул в почтовый ящик и обнаружил там письмо. Белый конверт, без обратного адреса, пахнет так… знакомо. Этот едва уловимый аромат прочно ассоциировался в сознании с Ларой. Ее духи, любимые, как же они назывались? "Черная магия" Конверт Тимур положил на кухонный стол. Не станет он открывать, все равно там ничего хорошего. Вот возьмет и выбросит. Только поест сначала, ведь желудок прямо воет от голода. Закрыв глаза, Салаватов представил, как сейчас нальет большую кружку холодного молока, а свежий хлеб солью посыплет… Вкуснотища. Но чертов конверт самим фактом своего существования умудрился испортить завтрак. Молоко по вкусу не отличалось от воды, а хлеб был не таким, как раньше. Это из-за конверта. Тимур понял, что умрет, если не прочтет письмо. Аккуратно, чтобы не повредить послание, он разорвал пахнущий "Магией" конверт. Итак, же она написала? "Мне так плохо без тебя " — Мне так плохо без тебя, — повторил Тимур. — Если бы ты знала, как мне плохо без тебя. И, скомкав бумагу, Салаватов швырнул ее в мусорное ведро: с глаз долой — из сердца вон. Можно будет убедить себя, что ничего такого и не было. Показалось. В очередной раз показалось, ему ведь часто снилась Лара, так что ж тут странного, что он и наяву стал бредить. Доминика Суп я, после непродолжительного раздумья, съела. Ну а что с ним еще прикажете делать? Не выливать же. Вкусный оказалсяю; совсем, как раньше: капусточка нарезана тоненько-тоненько, картошечка квадратиками, а лука нету, Лара лук на дух не выносила, ни сырой, ни жареный, ни пареный, поэтому я получила очередное подтверждение своей бредовой гипотезе. В квартире была Лара. Да, дико звучит, но ведь случается же такое, что мертвые навещают живых. Она просто очень сильно любит меня, оттого и явилась поддержать в тяжелый момент. От этой мысли на душе стало радостно и спокойно, я ведь знаю — Лара не причинит мне вреда. И бросив письмо в Тимуров почтовый ящик, я на крыльях понеслась домой — а, вдруг, получится увидеть ее? Мне столько нужно рассказать. В квартире снова пахло духами, Ларина любимая "Черная магия". Я сегодня тоже купила, специально для письма. Он вспомнит, должен вспомнить. Жаль, не увижу его лица. Испугается? Выкинет? Может, разрыдается, раскаиваясь в содеянном? Но поздно, мне не нужно раскаяние! Сегодня Лара оставила на столе открытую пачку томатного сока, она признавала только такой. Я даже в стакан наливать не стала, пила прямо из пакета. Сок был холодный и вкусный, от нахлынувшего счастья закружилась голова, и, не в силах справится с эмоциями, я закружилась по комнате. Стоит ли горевать, когда мир удивительно прекрасен? — Конечно, не стоит. — Ларочкин голос раздался прямо в голове, и это тоже было правильно. — Зачем горевать, если я тебя люблю? Год 1905. Продолжение — Ну-с, милейший, рассказывайте, чего у вас тут случилось? — Аполлон Бенедиктович закурил, кое-как устроившись на шатком деревянном табурете, ножки которого под весом следователя угрожающе разъехались. Аполлон Бенедиктович давным-давно уже перестал обращать внимание на всякие мелочи, вроде поломанных стульев или грязных окон, единственное, что более-менее волновало его — сквозняки, от сквозняков у Аполлона Бенедиктовича начинались боли в пояснице, а они, в свою очередь, мешали думать и работать. Подумать: вроде и не старый — сорок лет, самая мужская сила, но кости по ночам ноют, мстят за лихие молодые годы, когда на голой земле спал да сеном укрывался, теперь и пуховая перина не спасает. — А чего рассказывать, ваш благородие? — Перед высоким начальством Федор, местный жандарм, робел, поведение же этого господина с внешностью крестьянина и глазами Святого Петра — аккурат один в один, как на иконе в местной церквушке, куда Федор наведывался регулярно, не то, чтобы у жандарма грехов накопилось, просто принято так — ставило в тупик. Начальству надлежит гневаться, кричать, обзывать подчиненных непотребными словами, милостиво принимать подношения в виде жареных гусей и рябиновой настойки, и уезжать. А этот сидит, не орет, ногами не топает, разговаривает, как с равным, даром, что в чинах немалых. — А все и рассказывай, да ты садись, садись. — Как можно? — До глубины души поразился Федор, сидеть в присутствии высокого начальства не полагалось. — Ваш благородие? — Садись. — Тверже повторил следователь. — И благородием величать не надо, чай, не генерал. Значит, волк у вас тут завелся? — Волк! — Федор осторожно присел на краешек табурета — перечить начальству не пристало, сказано сесть, значится, выполнять нужно, а ну как Палевич разозлится, коли жандарм не сядет. — Истинная правда, волк! — Ну, и давно завелся? — Давно! Еще когда земли сии только-только к Российской короне перешли, — Федор примолк — тема-то запретная, но начальник молча кивнул. — Вот, тут дальше поместье имеется, оно старое, и, как мне бабка сказывала, а ей — ее бабка, а ей… — Я понял, — Аполлон Бенедиктович улыбнулся, его всегда забавляли «правдивые» местечковые легенды, более того, он коллекционировал истории. А что, одни портсигары собирают, другие книги, а он легенды, и коллекция его побогаче иных будет, поэтому слушал жандарма Палевич внимательно — пригодится история. Имелась у Аполлона Бенедиктовича одна тайная мечта — книжку издать… — И свез он тогда Вайду в болота, да и бросил там, на смерть лютую, волкам на съеденье. Но не тронули сироту звери дикие, пожалели, так и жила Вайда в волчьем логове, а, как срок пришел — родила сына, да и померла. Ребенка же волчица молоком своим выкормила, и стал он волколаком. С тех пор и рыскает, ищет Камушевских, и только когда весь род, до последнего человека, истребит, будет ему облегчение — скинет волчью шкуру, человеком станет. — Надо же, — подивился Аполлон Бенедиктович фантазии местного люда. — И что, много уже загрыз? — Ну, Стаську, лесникову дочку — раз, Олега Камушевского — два, а еще минулым летом Янка в болотах пропал, знатный кузнец был, одно, что блаженный, все клад проклятый найти мечтал. И корову у мельника зарезали! — А раньше, раньше были случаи нападения волка на людей? — Когда раньше? — Пять лет назад, десять, двадцать… Сколько оборотень живет? — Ну… Давно. — Федор явно не понимал, чего от него хотят, нервничал, и окончательно терял способность мыслить здраво. — Если он живет давно, — спокойно повторил вопрос Аполлон Бенедиктович, — и охотится за Камушевскими, то должны быть жертвы. — А тот как же! — Встрепенулся жандарм, — Ясно дело! Богуслав-то на болотах и помер, конь спужался, понес, а князь в седле удержаться не сумел, так себе шею и свернул. И внук его на охоте погиб, на этих самых болотах. И отец Олегов тоже. — Волк загрыз? — Да не, болячка его скрутила, оттого и помер, а болячку ту волколак наслал! — Зачем? — Чтоб Камушевского загубить. — Пояснил Федор. — Волколаки, они ж на ворожбу скорые, и с нечистью знаются, им болезнь наслать — раз плюнуть! — Интересно… — В оборотней Аполлон Бенедиктович не верил, но, раз уж послали его сюда разбираться с этим делом, то ничего нельзя упускать из виду. Во-первых, не мешало бы в ледник заглянуть — по настойчивой просьбе следователя тело убитого волком Олега Камушевского не хоронили, а, во-вторых, побеседовать с его братом, единственным свидетелем происшествия. Тимур Второе письмо Салаватов обнаружил на столе. Вот так, вышел из дома утром, вернулся и обнаружил перевернутую чашку с остатками кофе и конверт. — Проклятье! Фокус с кофе Тимура несказанно разозлил. Какое право она имеет так обращаться с его вещами: пятна со скатерти не выведешь, во всяком случае, он понятия не имеет, как их отчистить, а в доме и без грязной скатерти бардак. И конверт заляпало. Запах кофе почти перебивал аромат "Черной магии". Почти, но не совсем. Мокрая бумага разлезалась под пальцами. Всего два слова: "За что?" — За что? — Тимур скомкал тетрадный лист. За что, значит? Действительно, за что. Чем он заслужил такое? Это не Лара, она не стала бы спрашивать "за что". Она ведь знает. А он дурак, если решил, что мертвые возвращаются. Нет, такое бывает лишь в фильмах ужасов, а в реальности мертвыми прикрываются живые. Кому-то очень хотелось, чтобы Лара ожила. — Лара, Лара, Лара… Лара. — Тимур провел пальцем по кофейной луже. А ведь он почти поверил, он очень хотел увидеть Лару и вот, пожалуйста, желание почти исполнилось. Развернув лист, Салаватов прочел еще раз: — За что. Почерк Ларин. И подпись ее. Впрочем, это еще ни о чем не говорит, на зоне хватает умельцев, которые не то, что подпись, отпечатки пальцев подделают. Ключи? Призраку ключи не нужны, а вот человеку без них в квартиру не попасть. Ключи, ключи, ключи. Всего связки было три. Первая и сейчас в кармане лежит, вторую Тимур Ларе отдал, надеясь, что она переберется к нему. Третья, запасная, хранилась в тумбочке под телефоном. Салаватов проверил: ключи висели на месте, но опять же, с ключей можно снять слепки. Нет, таким образом призрака не поймать. А если логически подумать? Доминика Второе письмо я оставила в квартире, хорошо, что Салаватов замки не сменил. Ключи мне еще от Лары остались. Пока Он сидел, я несколько раз ходила на квартиру. Я могла бы продать ее, или поселить жильцов, или вынести вещи — за Тимуровым жилищем никто не следил — но не стала ничего такого делать. Я сидела на его кровати, мерила его вещи, читала его письма. Салаватов писал письма Ларе, но, полагаю, не отправил ни одного, в противном случае, они лежали бы в Лариных вещах, а не в Салаватовском шкафу. С последнего моего визита месяца четыре прошло, а практически ничего-то и не изменилось. Разве что пыли поменьше стало, да и воздух не такой затхлый. В коридоре на вешалке висит кожаная куртка, светлая, раньше такие в моде были, и Салаватов курткой гордился, а Лара сказала, что за модой только дураки гоняются. Куртка пахла кожей и грязью. Фу, гадость какая. И вообще, спешить надо, а не одежду обнюхивать. На все про все ушло три минуты, кофе из термоса пахло одуряющее, "Черная магия", купленная специально ради Салаватова, просто воняла. С некоторых пор этот запах вызывал странные ощущения, не могу сказать, что неприятные. Просто странные. Дверь захлопнулась с еле слышным щелчком. Интересно, он удивится или испугается? Вот бы посмотреть, но нельзя, если Салаватов заметит меня, план рухнет. Рано ему показываться. Пока рано. Осталось шесть писем всего, и перейдем на вторую стадию.