Год 1906. Финал — Все умерли. Все-все. Смотри, что у меня есть. — Наталья показала сжатый кулачок. Белая-белая, словно толченый мел, кожа некрасиво обтягивала кости. Вздутые синие вены казались уродливыми щупальцами болезни, что засела в этом хрупком теле. Только глаза остались прежними — спокойные и веселые, неподвластные ни боли, ни безумию. Ничего нету. — Натали разжала ладонь. — Пусто, пусто. Пусто. У меня в ладошке есть пусто, посмотри! Она улетела! — Кто улетел, милая? — Аполлон Бенедиктович ласково обнял супругу. — Душа. Она сидела на ладони, а потом вдруг улетела прочь. Раз и нету. Почему вокруг пусто? И темно? Почему темно? — Ночь, поэтому темно. Ночью всегда темно, ты же помнишь? Натали спрятала ладошки под одеяло, словно боялась замерзнуть. — Николай, ты не должен сердить Олега. — Серьезно произнесла она. — Он расстроится, если узнает правду, не говори ему, хорошо? — Не скажу. — Почему ты приходишь так редко? Вы совсем меня забыли. Вы к ней, вы все к ней ушли, а меня забыли. Я же не хотела… — Ресницы задрожали, и по снежно-белой щеке скатилась первая слеза. Аполлон Бенедиктович привычно смахнул ее пальцем и столь же привычно удивился, насколько неживая, холодная кожа у Натали. — Вы же знаете, что я не хотела, вы же простите меня, верно? Скажи, что простите? Палевич обнял супругу. Он был готов простить ей все, но как сказать, как донести это до ее разума, выстроившего свой собственный мир. Возможно, следовало прислушаться к советам врачей и отдать Наталью в клинику. Сейчас много клиник, где лечат душевные расстройства, но Аполлону Бенедиктовичу подобный выход казался предательством. Одна Диана его понимала, спасибо ей за то, что не уехала тогда, после смерти Охимчика. Впрочем, Палевич прекрасно понимал, что ей попросту было некуда ехать, и на место компаньонки Натальи согласилась она от безвыходности. Так и жили втроем: Палевич, Наталья и Диана. Тува четвертый, впрочем, его ни в коей мере нельзя было назвать человеком. А с недавнего времени у Аполлона Бенедиктовича появился секрет. Грязный, постыдный секрет из тех, что разрушают сказки о вечной любви. У секрета бесстыжие зеленые глаза, рыжие волосы и личико невинной пастушки. Вчера Диана призналась, что ждет ребенка, и Палевич, глядя в беспомощные серые глаза жены, осознавал, что она никогда не сможет родить здоровое дитя, и пытался убедить себя, что счастлив. Только вот счастье стыдное, ворованное, проклятое какое-то счастье. Диана не требует признать ребенка, она настаивает, чтобы дитя носила ее фамилию. Все из-за Николая Камушевского, Диана уверена, что, если ребенок будет Салаватовым, то проклятье его не коснется, ведь прокляли-то Палевича. Тяжело с краденым счастьем. — Олег, это ты? — Слезы исчезли, и на губах грешной княжны играла счастливая улыбка. — Олег, скажи, где ты был? — Здесь. — Аполлон Бенедиктович поправил белую шаль, с которой Наталья Палевич упорно отказывалась расстаться. Олег… Она больше не узнавала собственного мужа, да и как она может узнать, если считает себя незамужней девицей, оттого и принимает Палевича то за Олега, то за Николая и совсем-совсем редко за Юзефа. — Я тебя не видела. Ты прятался? — Она погрозила тонким пальчиком. — Олег, ты ведешь себя как мальчишка, а у меня горе. — Какое? — Вот. — Перед носом Аполлона Бенедиктовича появились ладошки, сложенные лодочкой. — Представляешь, душа улетела! Только никому-никому не говори, хорошо? Это тайна! У оборотней нет души, понимаешь?